Контраст с окружающей средой был настолько велик, что юные дарования казались посланцами неземных цивилизаций, феями, эльфами, ангелами, представителями других миров, кем угодно, только не будущими тружениками стетоскопа и ланцета. Группу студентов института им. Сеченова вел седовласый профессор Борис Петрович. Мы оказались почти тёзки, почти ровесники и к тому же людьми аналогичных профессий. Было время, я тоже трудился на ниве просвещения, вел мастер-класс «Особенности работы собственного корреспондента центральной газеты за рубежом» для студентов факультета журналистики на Моховой. В общем, оба сеяли разумное, доброе, вечное. У Бориса Петровича в корпусе на Шкулёва, рядом с лифтом на седьмом этаже была своя аудитория, где он читал курс медицинской грамоты и принимал зачеты.

Студенты приходили сюда чуть не каждый день по утрам и грызли гранит наук, используя наглядные пособия в виде полумертвых и живых скелетов, то есть нас грешных. Здравствуй, племя молодое, незнакомое и неопытное. Молва о добром волшебнике давно уже вышла за пределы студенческой аудитории и распространилась по всем этажам главного корпуса. Обслуживающий персонал отзывался о нём с большим уважением, как о светиле. Улучив минутку, я зашел к нему с тайной надеждой узнать то, чего не мог добиться от врачей, несмотря на все мои попытки. Зашел, чтобы завязать разговор, а еще лучше – знакомство:

– Можно, профессор, я к вам на минутку и вот по какому делу. Не знаю, как жить дальше. Христом богом прошу, подскажите, как избавиться от этой окаянной напасти. Что делать?

Его ответ поразил меня своей нехитрой мудреностью и заставил вспомнить оракула Божественной бутылки, к которому гениальный доктор медицины мэтр Франсуа Рабле отправил своих любимых героев – Пантагрюэля и Панурга узнать, в чем мудрость жизни.

– Пей чистую воду, ешь хорошие продукты, дыши свежим воздухом, делай влажную уборку, не психуй, живи в ладу с собой – вот и всё. Остальное ерунда, – сказал он, блеснув очками и выходя из-за стола.

Озадаченный в конец, я уж испугался, что разговора не получится, и аудиенция закончилась, не начавшись. Я переминался с ноги на ногу, как студент, не знающий ответа, и лихорадочно соображал, как еще подъехать к гуру современной пульмонологии. В самом деле, чего тут непонятного, всё ясно – ешь, пей, дыши… Но червь сомнения глодал мою душу. С одной стороны, его ценные указания я принимал за истину и готов был следовать им, как фанатик религиозной догме. В своей первозданной чистоте и целомудрии они, казалось, были безупречны.

Но, честно говоря, их очевидная лапидарность слегка пугала меня и настораживала. Я и раньше не любил скороспелых и простых решений, а тут снова почувствовал себя, как на приеме у районного терапевта. Это не правда, что, все гениальное просто, учил я своих подопечных. Настоящие открытия даются большим напряжением сил и энергии. Бывает, конечно, наоборот. Бывают исключения, которые лишь подтверждают общее правило насчет рыбки из пруда. Вполне возможно, рассуждал я, что в данном случае мы имеем дело с той самой простотой, о которой не скажешь – хуже воровства. О пользе данных советов писали еще в своих целебниках древние чернокнижники и знахари.

Во мне снова стали бороться два начала – природная любознательность и врожденная деликатность. Я хотел спросить о чем-то важном, но боялся обидеть ученого мужа неудобным вопросом. Так уж заведено, мы благоговеем перед врачами, их авторитет покоится на нашем страхе, невежестве и беспредельном доверии. О, горе тому, кто в этой вере не тверд.

Говорят, одна беседа с умным врачом, одно доброе слово, слетевшее с его уст, излечивают даже очень опасный недуг. Мне жаль тех, кто поет: если я заболею, к врачам обращаться не стану. Профессор уже собрался уходить и гремел ключами. Казалось, ничто уже его не удержит. Но, как говорят, не было бы счастья… Тут меня снова ухватил жуткий спазм, и я стал утробно кашлять, показывая всем видом, что мне дурно.

– Профессор, что это? – только и мог я прохрипеть сквозь слезы.

Трудно сказать, что больше его тронуло – актуальность возникшей темы или мой жалкий вид, но поставленный вопрос неожиданно растопил его сердце. Глаза загорелись, указательный палец пошел вверх, он тихо крякнул, словно тенор перед исполнением оперной арии, и начал исполнять. Видно было, это его конёк, любимая песня. Кстати, его диссертация, если я ничего не путаю, называлась так: «Клиническое и фармакологическое исследование антибактериальной терапии внебольничной пневмонии у госпитализированных больных». В ней он подхватывает и развивает гипотезу, будто кашель являлся первым языком невербального общения живых существ. Одни ученые говорят, что на пути эволюционного развития кашель сыграл очень важную роль. Другие идут еще дальше и благодарят природу за то, что она наградила нас хорошим речевым аппаратом на самой ранней стадии.

– В доисторическую эпоху, – сказал Борис Петрович, – когда люди еще не умели говорить, они таким образом выражали свои эмоции, обменивались новостями, беседовали и передавали друг другу нужную информацию.

И сегодня это якобы умеют делать некоторые представители животного мира, такие, например, как волки, крысы, лисы, медведи гризли или росомахи.

– Я уж не говорю о хорьках, гекконах токи, ящерицах, лошадях, большом отряде парнокопытных и прочих тварях. Небось, сами слышали, коль родом из деревни…

– Нет, не слышал. Спасибо, профессор, если б не вы, так бы и остался несведущ. Но, извините, лошадь, по-моему, фыркает, а не кашляет.

– Фырканье, хрюканье, какая разница, это одно и то же. И заметьте, не всякий кашель является признаком серьезной хвори. Еще неизвестно, что у вас. В девяноста случаях из ста точный диагноз в пульмонологии невозможен.

– Точно, – согласился я, – невозможен. Вот и мне никто еще толком не сказал, что со мной и когда я поправлюсь.

– Или вот наш коллега, изобретатель стетоскопа Рене Теофиль Мари Гиацинт Лаэннек, – продолжал доктор. – Он лечил Наполеона и всю французскую знать. В своем трактате «О распознавании заболеваний легких, посредством пальпации, перкуссии и аускультации» он писал именно об этом. Не читали?

– Нет, – признался я к своему стыду и тут же заметил, что некоторые граждане кашляют без всякой уважительной причины.

Кто из нас, людей старшего поколения не помнит трансляцию волнующих минут ожидания из зала Большого театра, когда занавес еще опущен, публика в нетерпении, а микрофон включен и из разных углов только и слышно – кхе-кхе, кха-кха… Или Дворец съездов в ожидании выхода членов Политбюро и отчетного доклада Генерального секретаря ЦК КПСС. Тоже все почему-то кашляют.

– Вот видите, – оживился добродушный медикус, – а я вам что говорю. Но в данном случае речь идет о нервном кашле. Если у вас нет патологии верхних дыхательных путей, то нейрогенный синдром развивается на фоне психического напряжения.

Он, этот синдром, видите ли, обостряется в период стресса, ожидания какого-либо тревожного момента, проблем на работе, скандалов в семье, переживаний по поводу болезни родного человека, нестабильного материального положения, физической усталости… Получалось, что все мы живем в условиях постоянной опасности. Всё, что перечислил доктор, может в любой момент нанести страшный удар по организму, и что тогда, не дыши? А если учесть, что наша жизнь лишь на пять процентов состоит из маленьких радостей, а в остальном – из больших неприятностей, то шансы на удачу становятся совсем мизерными.

***

О смерти, конечно, думать надо, но думать о том, что тебя на каждом шагу подстерегает угроза лишиться здоровья из-за каких-то душевных волнений и мелочных переживаний, это – не по мне. Извините, профессор, я так не умею, и вечный бой, покой нам только снится… На этом месте доклада я загрустил совсем, потому что, во-первых, упало давление, а во-вторых, ничего не усваивал из того, что он мне говорит. Мой рассудок отказался принимать столь шокирующую информацию на веру, и я уж стал жалеть, что затеял весь этот сыр-бор. Усвоил лишь одно – блажен тот, кто не кашляет, тепло ему на свете. Но профессор уже впал в экстаз и остановить его было нельзя. Еще немного, подумал я, и он начнет стулья ломать.