- Так... так... - ответили ему со всех сторон.
Рипли ничего не могла понять:
- Вину?
- Да, сестра, - продолжал Дилон по-прежнему звучно и одновременно мягко. - Ты должна понять, что до тебя у нас здесь была хорошая жизнь... Очень хорошая.
Нет, он явно был искренен, а не играл роль "доброго пастыря". Но смысл его слов опять ускользал от Рипли.
- Хорошая жизнь... - медленно повторила она.
Дилон улыбнулся.
- Не было искушений, - просто сказал он.
И, опустившись на стул, вновь поднес к губам стакан с эрзац-кофе.
11
Клеменс демонстративно указал на аптечку, но Рипли покачала головой:
- Спасибо, не нужно. Я уже принимала лекарство.
Врач не поверил ей, так как лекарство содержало изрядную дозу снотворного. Это было сделано по прямому приказу директора: он, конечно, не надеялся все время до прибытия спасателей продержать свою незваную гостью в состоянии полудремы, но всерьез рассчитывал таким образом сбавить ее активность. Клеменсу, естественно, не нравилось это распоряжение, поэтому он особо и не настаивал.
Рипли опустилась на край койки.
- Вы лучше расскажите мне о Вере, - попросила она.
Врач перевел взгляд на вход в госпитальный отсек. Да, дверь закрыта.
- Дилон и прочие... - он усмехнулся. - Словом, они обратились к религии. Назревало это давно, но качественный скачок произошел чуть больше пяти лет назад.
Рипли внимательно наблюдала за Клеменсом.
- И что это за религия?
Клеменс помедлил с ответом.
- Ну... мне трудно сказать, - он снова усмехнулся. - Думаю, это мудрено определить и самому Дилону, а уж его пастве - и подавно. Пожалуй, все-таки Вера - это сводный, обобщенный вариант христианства. Во всяком случае так, как они его здесь представляют. "Не убий ближнего своего, ибо он, как и ты, уже совершал убийства, что и низвергло его в пучины Ярости" - что-то в этом роде. - Врач задумался, припоминая. - Так вот, когда тюрьму было решено ликвидировать, Дилон и все остальные... То есть, говоря "все", я имею в виду теперешний состав заключенных, а тогда этими идеями прониклась лишь малая часть тюремной публики... Короче говоря, все верующие - они называют друг друга "братья" - решили остаться здесь.
Клеменс присел на койку напротив Рипли.
- Но ведь они не могли просто так вот взять и остаться, верно? продолжал он. - Им разрешили это сделать, но на определенных условиях. А именно: с ними здесь остаются директор, его заместитель - один из младших офицеров - и врач. То есть я. Фактически мы втроем представляем всю тюремную администрацию. Но таким образом она - то есть администрация сохраняет видимость существования.
- И как вам удалось получить такое завидное назначение?
- А как вам нравится ваша новая прическа? - ответил врач вопросом на вопрос.
Рипли машинально подняла руку, коснувшись бритой головы.
- Нормально, - она нахмурилась, - но при чем здесь...
- Вот именно, что ни при чем, - Клеменс посмотрел на нее с некоторой иронией. - Просто я хотел показать вам, что не вы одни имеете право, извините за выражение, пудрить мозги.
Рипли прекрасно поняла его, но молчала в ожидании продолжения.
- Итак, из-за вас я серьезно нарушил свои отношения с Эндрюсом, а отношения эти были хотя и не сердечными, но достаточно дружескими. Кроме того, ввел вас в историю нашей планеты, а также прочитал краткий курс лекций на религиозно-философскую тему.
Клеменс подался вперед, почти соприкоснувшись лицом с Рипли.
- Может быть теперь, хотя бы в виде благодарности за потраченные труды, вы мне все-таки скажете - что мы там искали? - проговорил он тихо, но очень раздельно.
Вместо ответа на губах Рипли показалась улыбка.
- Вы мне нравитесь, - просто сказала она.
Врач выпрямился:
- В каком это смысле?
- В том самом...
Клеменс ошарашенно смотрел на нее.
- Вы очень откровенны, - наконец выговорил он.
- Я очень долго была оторвана от людей, доктор... Почти столь же долго, как и вы.
И когда она потянулась к нему, Клеменс сжал ее в объятиях - и все странности последнего дня, вся тревога, все проблемы перестали для него существовать...
12
Раз за разом метла со скрежетом проезжалась по железу, сметая в кучу пыль и сажу. Время от времени прутья застревали в решетчатом перекрытии, и тогда Джон Мэрфи наклонялся, чтобы их освободить. Пыль липла к потному телу, оседала на одежде, но он не жаловался: работа как работа. Он даже напевал вслух, благо гул огромного вентилятора, нагнетающего воздух в печь, заглушал его пение. Это было действительно кстати, потому что слова в песне были весьма скабрезными. Нет, Пресвитер - настоящий лидер, без него - никуда, да и без Веры здесь не проживешь: только она крепит душу, не позволяя впасть в скотское состояние. И уж во всяком случае при Дилоне куда лучше, чем тогда, когда тюремная жизнь Ярости-261 проходила под властью "паханов". Да, Братство - это не хрен собачий... А кстати, где собака, где Спайк? Помнится, он скулил где-то в отдалении во время похорон. А потом, на обеде, Мэрфи краем уха уловил фразу, будто пес покалечился. Жалко!
Но все же... Все же так хорошо, что можно сейчас спеть такую разухабистую песню - сейчас, когда слышишь себя только ты сам, когда не надо беспокоиться, что заденешь соленым словечком чье-то религиозное чувство...
Метла вновь застряла, и Джон снова нагнулся, чтобы ее освободить. Да так и замер в согнутом положении.
Прутья наткнулись на... что? Мэрфи не мог этого определить. Все компоненты здешнего мусора он за много лет знал наизусть. Пыль, будь она трижды проклята, - да. Копоть, шлак, обломки руды - да! Собачье (а порой и человеческое) дерьмо - да, да! Но это?..
Перед ним, на полу одного из боковых ответвлений, лежал пласт слизи площадью в несколько раз больше ладони. Слизь не растекалась, она сохранила свою форму даже тогда, когда Мэрфи взял ее в руки, чтобы рассмотреть поближе. Похоже, как если бы отломился кусок какой-то липкой шкуры.
Внезапно он почувствовал жжение в кончиках пальцев. Ого! Она еще и едкая в придачу! Вот дрянь!
Он с отвращением отбросил свою находку. Слизистые лохмотья ударились о решетку пола - и что-то шевельнулось под этой решеткой, едва различимое в темноте.
