Промедол внутривенно, двухпроцентный, один миллилитр… Именно промедол. Как бы Азирафаэлю ни хотелось прибегнуть к помощи старого доброго и всегда ему нравившегося морфина, но сейчас не тот случай: морфин сильно снижает артериальное давление и тормозит дыхательный центр, а Кроули и так дышит с трудом и давление у него ниже его же собственной задницы в истинной форме, вон руки какие ледяные.

Иглу из вены Азирафаэль вынимать не стал, пристроил туда катетер капельницы, выкрутил колесико дозатора в самый верх, полностью открывая просвет трубки и устанавливая тем самым максимальную скорость введения препарата. И для плазмы, и для реополиглюкина так эффективнее. Потом физраствор, восстанавливать потерянное. Его уже помедленнее, чтобы постепенно и долго, на скорости ниже средней. Как-то так получилось, что со стойкой справился одной рукой, второй продолжая придерживать ледяные пальцы Кроули, сплетая их со своими теплыми, сжимая, поглаживая, пытаясь отогреть.

Тепло и покой.

Азирафаэль снова расправил втянувшиеся было крылья, обернул ими Кроули, аккуратно пристроился в кресле наискосок, положив голову на диванный валик. Голова была тяжелой, ее обязательно требовалось куда-нибудь положить.

Руку Кроули он так и не выпустил, хотя старался и не шевелить, помня о капельнице и… ну и всем остальном тоже. Просто грел между своими ладонями, временами слегка сжимая пальцы, словно для подтверждения: я здесь, я рядом, я никуда не денусь…

— Может ли Всемогущий Господь создать камень, который сама не сможет поднять? Господи-Боже-Я, как же меня достала эта глупая шутка! За столько-то веков могли бы придумать что-нибудь и поновее. Вот он, этот камень, наглый и красноволосый, в черных джинсах в облипку и с привычкой спорить по любому поводу… И попробуй его подними!

Господь смотрела в панорамное окно, но Азирафаэль не был уверен, что Она видит там ту же самую Эйфелеву башню, которую видел он. В конце концов, это было окно Ее Кабинета. У такого Кабинета (да и у окна тоже) могли быть свои мысли о том, что и кому стоит показывать.

— Это правильно, что ты не стал торопить события, пусть по возможности залечивает все сам, ему так будет лучше, он же гордый… Это ты хорошо решил.

Азирафаэль промолчал и не стал уточнять, что на самом деле не решал ничего: у него просто сил не хватило. Он и про комплексный антибиотик чуть не забыл, вспомнил буквально в последний момент, и даже не сумел ни испугаться, ни разозлиться на собственную беспомощность. Вспомнил? Вот и хорошо. Вколол, поменял капельницу, расправил, как смог, ауру и заново укутал крыльями, согревая. А потом опять присел рядом и взял в ладони холодную руку, перекачивая в нее капли благодати по мере их появления (их было совсем немного, но все же они были, и значит, их следовало перекачать туда, где они были нужнее) и собственную уже слегка поднакопившуюся энергию. Тоже не помешает. И сам не заметил, как… наверное, все же заснул, маленькие слабости человеческой оболочки. Да, будем считать, что заснул. Хорошо, что проснуться успел вовремя. И еще лучше, что лифт опять не пришлось сотворять самому.

— На тебя, кстати, Метатрон жаловался. Говорит, что ты лифт сломал. Тот, стационарный, что из твоего магазинчика прямо в Общий Зал вел. Перед самым пожаром, помнишь? Говорит, ты непонятным образом умудрился сменить пароль и закоротить систему. Произнес какое-то заклятье и вложил в него столько замотивированной энергии — или энергичной мотивации? Я, если честно, так до конца и не поняла, — что система сочла смену пароля обоснованной. С тех пор этим лифтом никто не может воспользоваться, а у него несколько сотен точек выхода по всей Земле. Теперь весь аналитический отдел Небесной Канцелярии в полном составе пытается расшифровать примененный тобою код. Уже несколько дней стараются, увлекательное зрелище, так бы смотрела и смотрела. А ты говоришь — камень!

Азирафаэль не говорил ничего. Ему было некогда — он дышал. Потому что случайно обнаружил интересную штуку и спешил ею воспользоваться: оказалось, что если прогонять насыщенный благодатью воздух через человеческие легкие, то внутри тела ее оседает намного больше, чем за то же время успевает впитаться через кожу. Всевышнему в любую секунду мог наскучить этот странный разговор, больше напоминающий монолог, и тогда Она отошлет Азирафаэля обратно. Он ведь на самом-то деле ей совершенно не нужен, пустая формальность, дань старым традициям и уважению — требование явиться с докладом лично. Ну явился. Доложил, что никаких изменений нет, — словно Она и так этого не знала. Это Она-то! Всеведущая и Всемогущая! Но явился, почему бы и не явиться, тем более что тут столько дармовой благодати. Доложил. А теперь вот стоит, смотрит в окно, улыбается и дышит.

Всевышний снова играла с Азирафаэлем в игру, правил которой он не знал. Впрочем, Она от начала времен играла со всеми в этой Вселенной только в такие игры, странно было бы Ей менять традиции по истечении шести тысяч лет. И разница только в том, что в нынешней партии для Азирафаэля ставки оказались неожиданно высоки. А потому стоило дышать, дышать часто и быстро, стараясь набрать благодати по максимуму. Сколько получится. Благодать была очень нужна — там, внизу, в задней комнате его книжного магазина.

— Что ж, не смею долее тебя задерживать.

Хотя Азирафаэль ждал этих слов чуть ли не с самого начала странного разговора, но прозвучали они все равно неожиданно. И больно.

— Сделать лифт?

Азирафаэль с сожалением покачал головой. Как ни жаль было тратить с таким трудом надышанное на лифт, но у него были причины в этот раз проложить его самому.

— Завтра в это же время?

Ему показалось, что фраза прозвучала с вопросительной интонацией. Но ведь этого же не могло быть, правда? На всякий случай он кивнул. Откашлялся, прочищая горло.

— Осмелюсь ли я попросить…

— Да я уже поняла! — Она махнула рукой, ухмыльнувшись. — Ангелы — самый ленивый народ на свете, и если Я хочу кого-то из них видеть у себя, то доставкой должна озаботиться самостоятельно. Будет тебе завтра лифт, не переживай.

Азирафаэль не стал говорить, что вообще-то и не переживает. Во всяком случае — не по этому поводу. Ему и без того было о чем переживать.

Крик ангела не материален, но Азирафаэлю казалось, что он его видит — как легкую дрожь воздуха, почти незаметную, но повсеместную и даже чуть-чуть вроде бы отливающую янтарем. Еле ощутимые всепронизывающие вибрации, словно воздух превратился в желе из бледной айвы, слоистое такое, и если присмотреться краем глаза, то можно увидеть, как вздрагивают полупрозрачные блики на упругих ломтиках. Золотистые искорки, словно в глубине желтых глаз с вертикальным змеиным зрачком…

Крик не требовал от Азирафаэля приложения дополнительных сил, он просто был, и все. Он ничуть не мешал думать или говорить. Или делать что-то полезное.

Например — поменять пластиковые кассеты на капельнице.

Анальгетик, антибиотик, плазма, все тот же реополиглюкин и физраствор. Все как вчера. И руки у Кроули холодные — тоже как вчера. Холодные — это хорошо, это значит, что воспаления очаговые и общей лихорадки нет. Жаль, что ожоги обнаружил только сегодня. Хорошо, что обнаружил, и что сегодня, а не завтра. Два самых больших — грудь с плечом и бедро, много мелких, на спине тоже есть. Не святая вода и не дьявольский огонь, обычные термические ожоги, мелкие вроде бы от сигарет. Регенерант толстым слоем на все, лучше пока гель, чтобы пленкой схватилось. Перейти на мазь следует через пару дней, когда подживать начнет. Хорошо, что с самого начала положил Кроули не прямо на простыню, а на почти воздушную упругую прослойку, сплетенную из силовых жгутиков, благодати и перьев. Удачно. Не смажется. И лишней боли не причиняет, что тоже немаловажно.

С глазами сложнее.

Пока была благодать — заливал ею, только вот кончилась она опять слишком быстро. Впитывалась, словно вода в промокашку или в пересушенный песок самого центра пустыни, миг — и нет ее, снова сухо и воспаленно. Особенно в черно-красных провалах между страдальчески заломленными бровями и скулами, о которые можно порезаться.