— Ну и какого черта, ангел?!

Слишком возмущенно, слишком громко, слишком…

…близко.

— Кроули!

Азирафаэль развернулся — резко, всем телом, даже не заметив, как жалобно скрипнул старинный наборный паркет под ножками пуфика. Попытался вскочить, но снова рухнул на сиденье, запутавшись в собственных переплетенных ногах.

— Ты зачем встал?!

— А сколько тебя еще ждать?!

Он стоял у ближайшего книжного шкафа, незаметно (заметно! и тяжело! вот же зараза упрямая!) привалившись к нему боком, и выглядел при этом хотя и бледным, но до отвращения самодовольным. И как только умудрился подойти бесшумно?! Он же еле стоит!

— Тебе же нельзя!

— Вот еще… глупости. Пошли домой[38], ангел.

— Да-да, сейчас…

Азирафаэлю наконец-то удалось распутать собственные ноги и ножки пуфика и вскочить. Кроули наблюдал с интересом, но комментировать не стал. Сам качнулся от шкафа к ангелу, меняя точку опоры, и руку ему на плечи тоже закинул сам, опираясь точно так же, как до этого опирался на полку с ранними выпусками «Песочного человека».

— Ну вот и зачем было…

— Не зли меня, ангел!

За их спинами сама собою аккуратно закрылась входная дверь, почти беззвучно щелкнув замками: это была правильная, хорошо вышколенная дверь, отлично умеющая справляться со своими обязанностями.

Думать рядом с Кроули невозможно, рядом с Кроули можно только реагировать. На то, что он еще догадается вытворить. А он догадается!

— Не надо делать из меня умирающего, ангел!

— Никто и не делает… Осторожнее! Вот… Да… Еще немного…

— И какао…

— Какао?.. А. Да, конечно…

— И это… Не… не пугай меня так.

— Что…

— Что… слышал. Не надо, ангел.

— Я? Тебя?

— Ну а кто же? Сидит там… весь такой… Что я думать должен? Что совсем достал, да?

— Ох, Кроули… Я же не то совсем…

— Вот и я… не… Вот и не надо. Ладно? И вообще! У нас же Соглашение, помнишь?

— Помню.

Кроули так возмущенно шипит и так серьезен по совершенно неподходящему поводу, что тугая пружина в груди разжимается как-то сама собой, проступая на губах облегченной улыбкой.

— Вот и помни!

— Мой дорогой, ты бы лучше активнее шевелил ногами, а не языком: нам еще семь шагов.

— Ха!

Странно, но Азирафаэлю показалось, что фары «бентли» сверкнули им вслед с каким-то очень знакомым прищуром. Он бы даже назвал его насмешливым и непостижимым, но… Наверное, все-таки показалось.

— Кроули… Я хотел тебе сказать… Вернее, объяснить…

— Ну?

— Ну… Когда я говорил, что мы не друзья…

— Ох, ангел… Может, не надо?

— Надо! Ты ведь… Я ведь… Это не было так! Не было, понимаешь, я…

— Я знаю, ангел.

— Да ничего ты не знаешь!

— Знаю. Это была просто шутка. Проехали.

— Да нет же! Я виноват, понимаешь?! Я хотел…

— Хорошо. Ты виноват, я виноват. Давай притворимся? Подыграй мне!

— Что?

— Ну я сделаю вид, что извинился. А ты — что меня простил. И все будут счастливы. Идет?

— Ох, Кроули! Ты можешь хоть иногда оставаться серьезным?!

— Могу. Секунды на две точно могу. Надо?

— Кроули!

— Ангел?

— Ты абсолютно! Фантастически! Совершеннейше! Невозможен!

— Я знаю.

— И не надо улыбаться так довольно! Это был вовсе не комплимент, мой дорогой!

— Я знаю.

— Ох… Ну и что с тобой делать?

— Какао.

Мир изменился — и остался прежним. И если кто-то думает, что так не бывает, то этот кто-то ошибается. Азирафаэль это знает точно.

Глаза у Кроули очень красивые. Они всегда у него были красивые, но теперь особенно — светло-светло-карие, почти золотистые, человеческие. Но такие они у него, только пока он спит — очень часто он спит с открытыми глазами, по старой змеиной привычке. И тогда видно.

Когда Кроули просыпается — его глаза становятся желтыми, а зрачок вертикальным. Иногда это происходит не сразу, и тогда Азирафаэль может еще некоторое время наслаждаться видом демона с человеческим лицом. До тех пор, пока тот не спохватится и не вернет все как было.

Как, по его мнению, все должно быть…

Азирафаэля это нисколько не раздражает, скорее даже наоборот. Ему достаточно и того, что он знает правду.

Кроули может сколько угодно притворяться, что все осталось как раньше и ничего не изменилось, и сам он тоже не изменился, такой же грозный ужасный демон, вовсе не найс. Азирафаэль не собирается ему мешать. Зачем? Пусть. Если ему так спокойнее — пусть притворяется и дальше. Азирафаэль может даже и подыграть, это несложно.

Азирафаэль знает, что Кроули действительно не изменился. Совершенно. Он остался тем же самым, каким и был до того самого первого «раньше», когда впервые решил, что желтый змеиный взгляд это круто, а черные крылья — вау как стильно.

Если бы Всевышний, которая с интересом наблюдает за многими событиями, происходящими на земле (и мало какие из географических локаций в последнее время привлекают Ее внимание чаще, чем некий угловой магазинчик в восточном Сохо), задалась вопросом, кому же из этой странной эфирно-оккультной парочки более повезло с гнездом, то даже и Она, пожалуй, с ответом бы затруднилась. А может быть, и нет. Если разобраться, то Азирафаэлю повезло безусловно — у него гнездо мало того что на нейтральной территории и с дверью, выходящей на нужную сторону, так еще и теплое и уютное, в таком хочется бывать любому, даже тем, кому гнезда вовсе и не нужны, кто и понятия не имеет ни о каких гнездах.

Однако Кроули, пожалуй, все-таки повезло больше: у него гнездо еще и заботливое.

Сначала была роза.

Темно-темно-бордовая, почти черная, с ярко-алыми высверками по краю каждого упругого лепестка, из которых она и была скручена, словно из противоречий: тугая и пышная одновременно, изысканно стильная, почти до хрупкой утонченности, если рассматривать ее отдельно на фоне черной автоэмали, — и невыносимо вульгарная в своей абсолютной неуместности среди раритетных изданий и драгоценных фолиантов.

Слишком не вписывающаяся в царство ломких и пожелтевших от времени страниц, сухих пергаментов и пыльных свитков. Слишком живая.

И что характерно — это была вовсе не та роза, которую Азирафаэль случайно раздавил три недели назад.

Азирафаэль ничего не сказал. Ни про первую розу, ни про вторую, ни просто так в пространство, ни Кроули. Три недели назад он сам прижал розу дворником, потому что положенный на капот цветок неминуемо оказывался на ковре — Азирафаэлю просто надоело его поднимать. Впрочем, прижимание дворником не помогло: роза снова оказалась на полу, где ангел ее благополучно и раздавил, так что не о чем и говорить было. Девочка упрямая, девочке не нравилось стоять с розою на капоте, девочка добилась своего. Тогда — не нравилось. Вот и все. О чем тут говорить?

Что-то изменилось?.. Ну да, изменилось. Многое. Только вот говорить об этом Азирафаэль тоже не собирался. Даже, скорее, не тоже, а тем более, потому что сказать — очень часто значит спугнуть, да и, в конце концов, это вовсе не его дело. А Кроули не слепой (уже не слепой, слава Всевышнему!), может и сам увидеть. Если захочет. В конце концов, «бентли» ведь так и осталась стоять в ротонде, между четвертой и пятой колоннами. Хочется девочке теперь стоять с розой на капоте, ну и пускай себе стоит. Ну не выгонять же ее на улицу, в самом-то деле? У Азирафаэля на такое просто не щелкались пальцы.

Четыре дня спустя Азирафаэль увидел розу в третий раз. И это была уже другая роза — более длинный стебель, менее раскрытый цветок, почти бутон. И лежала она на лобовом стекле, вызывающе так, прижатая левым дворником.

Азирафаэль и на этот раз ничего не сказал. Посмотрел только. Осуждающе так посмотрел, со значением.