Банка килек в томате.

Подсохшие бутерброды.

Яблоко.

Стеклянная банка с солёными огурцами домашнего посола.

Бутылка кефира.

Пакет сока.

Батон.

В маленьких редких холодильниках иногда задерживалась сметана, кусочки колбасы, салаты, варёные яйца – богатство для голодного. Важно было себя сдерживать и не съесть за один раз всё найденное, чтобы ни коим образом не вызвать подозрение. Ни один человек не должен был догадаться, что кроме музейных экспонатов, кто-то ещё находится во дворце. Не посещает его, а именно в нём живёт.

Известно, что для проживания есть дома.

Квартиры.

Комнаты.

Подъезды.

Подворотни.

Даже улицы.

Но не музеи. Музей только для меня. И это моя тайна, куда не должен проникнуть чужой.

И ещё одно было жизненно важным – днём служители ни в коем случае не должны меня заметить и запомнить. Иначе – милиция и опять детский дом.

Страшный конец.

Невозможный.

Смертельный.

Это страшило меня сильнее всего, поэтому и приходилось брать пример с Маугли, прятавшегося среди лиан и не замечаемого в джунглях.

Моя задача оказалась не из лёгких: стать незаметным в залах огромного дворца.

В залах богатства.

Мощи.

Великолепия.

Поклонения вечному искусству.

Приходилось каждый день выбирать заковыристые маршруты. Менять их, переходить в другое здание Эрмитажа. На другой этаж. Менять эпоху. Культуру. Вкус. И уметь затеряться в толпе туристов, экскурсантов, школьников и пожилых людей. Впрочем, это было не так сложно. Я мог сойти и за отставшего от родителей подростка, и за чьего-то внука, плетущегося за бабушкой или дедом, и за школьника-отличника, и просто за интересующегося искусством посетителя. Для своих лет я был высоким, но очень худым. Со спины меня можно было, хоть и с натяжкой, принять за худосочного молодого человека. Лицо же всё равно оставалось далеко не взрослым.

Со временем мне пришла в голову мысль иногда видоизменять свою внешность, чтобы не примелькаться и не вызвать подозрения якобы частыми посещениями музея. Снять курточку и повесить на руку. Застегнуться на все пуговицы. Носить её расстёгнутой. Прихватить волосы в пучок. Расчесать то на правую, то на левую сторону. Эта идея оказалась гениальной. И каждое из моих маленьких спасительных ухищрений помогало мне оставаться незамеченным в приютившем меня Эрмитаже, ревниво и бережно охранявшем вместе со мной тайну беглеца.

За многие месяцы обитания в Зимнем Дворце я приобрёл поистине бесценные для себя вещи.

Забытую кем-то на подоконнике расчёску.

Обронённый шарф.

Женскую сумочку с маникюрным набором, платочком, рассыпанной мелочью.

Детскую пелёнку, которая служила мне полотенцем.

Но это было ничто по сравнению с тем, что я обнаружил в гардеробе. Истинный клад.

Однажды вечером, спустя более полугода после моего добровольного заточения во дворце, прячась за колонны, чтобы не быть замеченным с улицы, я спустился по широкой лестнице на первый этаж. По этой мраморной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, я зашёл в мою добровольную тюрьму поздней осенью. Сейчас на дворе стояло лето. Я мог об этом догадаться по белым ночам, накрывшим мой город. Ночи и дни были одинаково светлы и разноголосы. День и ночь различались для меня в моём новом жилище только тишиной, царящей в залах. Счёта дням я не знал. О месяцах догадывался или осторожно спрашивал посетителей музея – чаще своих ровесников, чтобы избежать подозрений. О течении времени старался не думать. Моё любопытство тесно вжалось спиной в стену за крепко запертой дверью страха и выходить оттуда не собиралось.

Спустившись вниз, медленным шагом я пересек пространство вестибюля и зашёл за мраморную стойку гардероба. Пробежав глазами по пустым полкам под стойкой, я прошёл вглубь, рыская взглядом по сторонам и надеясь что-нибудь найти. Хоть забытый пирожок. С задумчивым видом я постоял между ровными рядами пустых вешалок. Поднял глаза на расписной потолок. Опустил их и уткнулся взглядом в боковую дверь.

Небольшого толчка оказалось достаточно, чтобы она приоткрылась. Комнатка показалась не такой маленькой, как я думал. Выключатель находился внутри на уровне поднятого локтя. Окон в помещении не было, и неяркая лампочка осветила колченогий столик и два стула. Повернув голову влево, за дверь, я увидел грубо сколоченные стеллажи с лежащими на них различными вещами. Полки тянулись вверх от самого пола и занимали две стены.

Мои глаза различили аккуратно сложенные куртки, зонтики, детскую и взрослую обувь, сумочки, упаковки с различными техническими и кухонными приспособлениями, спортивную одежду, рюкзаки, книги, несколько фотоаппаратов, бинокли, две настольные лампы, ракетки для тенниса и массу других вещей, требующих более пристального изучения.

Отдельно на трёх полках лежали разнообразные головные уборы – от зимней меховой облезлой шапки до новенькой бескозырки. Внизу выстроились в ряд картонные коробки с разной мелочёвкой, такой, как расчёски, тюбики с губной помадой, лампочки, пустые кошельки, шейные платки и шарфы, ключи в связках и по отдельности, блокноты, карандаши, ручки и прочие нужные и не очень нужные своим хозяевам вещи. На каждой из коробок стояла дата: 1986, 1987, 1988… Коробка с цифрой 1989 была заполнена только на треть.

В дальнем углу, за стульями, примостились три детские коляски, санки, крепкий табурет с мягким сиденьем, трехколёсный велосипед и лестница-стремянка.

«Ведь это ж целое сокровище, клад, золотой запас!» – промелькнуло у меня в голове, а сердце сладко заныло: за полгода жизни в Эрмитаже моя одежда обветшала, износилась до дыр и давно источала неприятный запах. Каждый день я боялся, что меня остановит кто-либо из сотрудников музея, спросит входной билет и потом выпроводит, как безбилетника и беспризорника. Такого окончания своей полуголодной, но безопасной жизни я не хотел. Именно поэтому комната с забытыми вещами оказалась для меня даже важнее, чем еда. На этих полках лежала моя будущая безопасность.

С волнением подошёл я к ближайшему стеллажу и принялся методично перебирать вещи, подбирал что-то и тут же примерял на себя. Разворачивал детские, женские и мужские унылые куртки, жалея, что летом они мне не понадобятся. С пристрастием примерил двое новых брюк и трое спортивных штанов, остановившись, наконец, на чёрном трикотажном трико «Адидас», лежащем под брюками в надорванном магазинном пакете, и от души поблагодарил работниц гардероба за их честность. Не подходящие мне по размеру или сезону штаны, свитера и куртки я аккуратно складывал обратно на полки, чтобы никто не смог догадаться о моём невольном вторжении в «Лавку забытых вещей» – так я назвал свою неожиданную и счастливую находку.

Новая футболка вместо изношенной и более чем грязной рубашки нашлась быстро: штук двадцать их лежали разноцветными стопочками в самой середине одной из полок. Мне оставалось только удивляться, зачем люди приходят в музей из магазинов с покупками? Чтобы забыть их там? То ли искусство влияет на них оглушающим образом, что, оставив в гардеробе коробку с новой кастрюлей, они уже не возвращаются за ней с другого конца города. То ли вообще забывают о купленных мелочах. Мне это было непонятно.

Впрочем, проблемы других людей без промедления отошли на другой план, потому что у меня самого появилась небольшая проблема с последней частью гардероба – нижним бельём. Свои трусы я выбросил несколько месяцев назад из-за неприятного запаха, исходящего от них. Теперь же, внимательно осматривая аккуратно сложенные в стопочки вещи, я нашёл там только упаковки с детскими трусиками, шорты и пару кружевных женских изделий, которые никогда в жизни не смог бы надеть на себя. Приложив к бёдрам вытащенные детские трусики, я тяжело вздохнул – из младшего школьного возраста я давно вырос. Шорты доставали мне до колен и на роль нижнего белья не годились. На кружевные изделия смотреть не хотелось. Медленно и удручённо складывая вытащенные из целлофановой упаковки трусики, я было приуныл, но меня вдруг осенила счастливая идея и развернула лицом к картонным коробкам.