На второй день она и мамаша зашли к нам в дом напрямую. Жаловались, не стесняясь. Оказывается, продавцы, которых они наняли на время нашего отпуска, больше курили, чем работали. На покупателей внимания обращали мало, к тому же у них спёрли бензопилу, и продавцы, узнав, сколько им за неё придётся отстегнуть из зарплаты, смотрели на «хозяек» с выражением крыс, бегущих с корабля.

В этот раз «куры» просили за магазин на десять тысяч меньше. Я бы тут же вернулась в магазин, бросив шашлыки, но ребята меня охолонили.

– Не торопись, Манюня, – философски рассуждал Толик, записывая в статью расходов покупку трех комбинезонов защитной расцветки для предстоящих раскопок в Якутии, – к концу месяца тётки еще десятку скинут. А ты забыла, сколько мы закупили для поездки? А какую сумму потратили на экипировку Данилы для поездки к бабушке? Неужели зря тратились?

Кирилл упаковал в свою сумку карандаши и листы бумаги.

– Слушай, Маша, я из экономии могу и не ехать с вами, эскизы набросать для поступления в Строгновку можно и здесь, на Селигере. Хотя хотелось бы увидеть новые места.

Он смотрел на меня, держа в руках набор пастели в двадцать четыре цвета. Только от меня зависело, положит ли сейчас Кирилл его в сумку, или, сдерживая раздражение, сунет в пакет и унесет к себе домой.

Мой никогда не дремлющий голос предупредительно замигал оранжевой вспышкой: «Пусть Кирилл уходит, черт с ней, с этой поездкой. Делай, Манюня, деньги, а остальное придет само-собой. В крайнем случае, купишь. Даже эту любовь».

«Ой, как неэтично и непоэтично. – Вздыхал Бирюзовый. – Настоящую любовь, как показывает мировая история, за деньги не купишь. А сколько в экспедиции появится новых впечатлений»!

«Кстати, я опять насчет «купишь», – Оранжевый легко «забил» Бирюзовый, – на поездку, действительно, потрачены немалые деньги, и их необходимо отработать. Я в сомнении…»

«Короче, мы едем, а то я потом всех сожру своим занудством за возможную потерю в деньгах и в… этих, как их… в эмоциях, – подытожил Болотный голос».

И я сказала: «Завтра едем».

Время приближалось к двенадцати дня. Анна, прислонившись головой к стеклу дверцы, думала о чем-то своем. И тут резко обозначился мой Бирюзовый голос: «Ну, спроси ее, спроси, интересно же…»

Анна обернулась ко мне, и я решилась.

– Анна, а как ты там, в тех местах оказалась?

Она улыбнулась, как будто давно знала, что ее спросят об этом и начала рассказывать.

И тут произошел странный эффект. Ребята нас не слышали, а я была здесь, сидела за рулем, и одновременно в другом времени, в другой жизни.

– Несколько лет назад, в Москве…

Я хотела перебить Анну, уточнить, сколько лет назад и, вообще, откуда она родом. Но не смогла. Пространство вокруг меня сместилось, и по волне голоса я оказалась в прошлом Анны.

– Наташа, она такая надежная… Она имеет идеальный размер тела для любимой жены в России…

Наталья имела идеальный размер тела для любимой жены в России – пятьдесят четвертый. Сегодняшним субботним утром она позволила себе поваляться в кровати до одиннадцати часов и теперь крутилась в маленькой кухне, готовя обед, а заодно и ужин.

Десятилетний Вовчик, навалив в бордовый борщ полпачки майонеза, развозил в тарелке широкие круги большой ложкой и одновременно смотрел мультик про пиратов в планшете, лежащем рядом с тарелкой.

Отец Вовчика, имеющий честь быть мужем Натальи, тоже сидел за столом и делал вид, что его не тошнит от запаха еды, а холодную бутылку пива у лба он держит случайно.

Наталья, поправив длинноватый рукав халата, высыпала в утятницу приправы из трехлитровой банки, замерла на секунду и оглянулась на бледного мужа.

– Паша, чего это брат мой даже к обеду не поднялся? Вы опять вчера сильно надрались?

Павел, повернув нос к открытой форточке, вдохнул зимний, с запахом снега, воздух, сощурился на яркое солнце и, сглотнув перегар, «бодро» ответил:

– Че, Наташ, все нормально. Припозднились немного, а так… не перебрали.

Наталья, сморщившись, недоверчиво наблюдала за попыткой мужа объясниться.

– Вы во сколько, Паша, приехали-то? В три?

Вовчик, равномерно размазав майонез в тарелке, попробовал борщ и отодвинул тарелку от себя.

– Они, мам, с дядей Гришей утром приехали. – Папочка поперхнулся, мать заинтересовалась разговором и перестала резать хлеб. – А еще они, мам, утром тетю какую-то с собой принесли, маленькую такую.

Мамочкино лицо менялось на глазах, Вовчик даже заволновался и решил ее успокоить:

– Они, мам, ее в дяди Гришину комнату положили.

Папа смотрел ровно перед собой, на розовое пятнышко на кухонном столе.

Наталья тихо сказала: «Ага», метнула хлеб в раковину, нож в хлебницу и чеканным шагом двинула свое не хлипкое тело в длинный коридор, к дальней комнате.

Не теряя времени, Павел достал из холодильника еще одну бутылку пива. Потом Натаха, конечно, станет ругаться и клеймить его, но будет поздно. Пиво будет плескаться в животе, поднимая настроение.

Сначала она постучала в дверь не очень громко, согнутым пальцем. Молчание. На стук кулака тоже не ответили… Тогда Наталья рассердилась.

– Гришка! Открывай, твою мать!

Наталья грохнула по двери ногой, в замке хрустнуло, и дверь раскрылась. Любимый брат Гриша спал сиротой казанской, по-детски притянув ноги к животу, на матрасе, кинутом на пол, под тоненьким пледом.

На кровати сидела тощая прыщавая девица и со спокойным интересом смотрела на Наталью. Девица была страшненькая, но, во-первых, вопреки ожиданиям Натальи, одета в скромно-дорогой свитер и замшевую юбку, а во-вторых, ноги у девушки были перебинтованы. Сквозь бинты проступала кровь.

Сзади Натальи тихо вздохнул Павел, подтолкнул жену в комнату и закрыл за собой дверь. Сделав глоток пива из бутылки, он протянул руку и хотел что-то сказать, но сказала девушка.

– Меня зовут Анна.

Голос у нее был удивительный. От этого заморенного существа ожидался писклявый дискант, а прозвучал низкий, глубокий голос.

Григорий открыл глаза и посмотрел на Павла:

– Мне не приснилось?

Павел печально констатировал:

– Не-а, тут она.

Наталья села в кресло, поправила халат на мощной груди, указала мужу, где ему сесть, то есть на хлипкий стул, и, посмотрев в окно, разрешила:

– Давайте, мальчики, докладывайте.

Павел осмотрел свои домашние тренировочные штаны, потолок, рельефный силуэт жены.

– Мы, Наташ, из казино ехали. – Павел тоскливо заглянул в горлышко пустой бутылки. – Устали немного, соображали слабо.

– Во сколько?

– Соображали?

– Ехали!

– А… утречком. В полдевятого… Заворачивали к булочной, ты ж вчера вечером велела хлеба купить, когда мы погулять отпросились, мы ж помнили. Ну, заворачиваем мы к булочной, а там дорога не чищенная, по тротуару сугробы, а Гришка за рулем.

С пола раздался тяжкий кашель Григорий и подтверждение рассказа Павла:

– Про хлеб мы помнили…

– Короче, – перебила его сестра. – Паша, продолжай.

– Ну, чего? А эта идет. Пальтишко до тощеньких коленок, сапожки в икрах большеватые, ручки в перчатках растопыренные, портфельчик правую руку оттягивает. Скользит по тротуару. Где тротуар, где дорога, не понятно, а эта… девушка, скользит. И под мою машину. Мы ее немного протащили, там снег вчера подтаял, а сегодня с утра острый. У тебя есть новые колготки? – неожиданно закончил он и посмотрел на Анну с виноватой кислой улыбкой.

– Паша, куда ей мои колготки? На голове завязывать? – зарычала Наталья.

Двери в квартире были массивными, маленькому Вовчику было плохо через них слышно, и он тихо нажал на дверную ручку. Мама на поворот ручки отреагировала сразу.

– Вовчик, быстро на кухню! Доедай борщ! И выключи свой планшет!

Голос мамы свободно пробивал толстые двери, и Вовчик был уверен, что ее слышат соседи как сверху, так и снизу.

– Я понял, мам. – И он пошел играть к себе в комнату.