Из детства Есть берег один. Сине-серое море Ласкает его осторожной волной… Внезапно поверив, что только покорность Приносит покой… Но незабывший бури прежние Лукавый валун прячет в холмик песчаный Острый излом… А от печально Пустого причала По откосу пологому Молчаливые сосны на ветках бережных Томное небо несут… В добром и мудром удивительном том лесу Взрастает дух всепричастности. Сочится тихое счастье Из незаметных пробоин В шершавой шкуре Земли. Под рыжим, в солнечных бликах Одеялом из хвои Спят тоненькие тропинки… А на пляже, прижавшись к зонтам выгоревшим, Не отваживаясь выползти На истомленный зноем песок, Дожидается тень терпеливая Часа, когда закат зардеется, И по теплой молочной воде Потечет переливчатый солнечный сок… Есть берег один… Но где этот берег?.. Затерян во времени он ином… Иногда просматриваясь в акварелях Цветных Снов. 1972 «Родилась я черной пантерой…» Родилась я черной пантерой – Необузданной, быстрой, гибкой. А живу я не мясом – верой, Не кровью – надеждой зыбкой. Родилась я черной пантерой – А в миру я слыву котенком. Упрямо солнце незрячее Свой сияющий лик отворачивает От моего. А в потемках Все кошачие серы. Родилась я черной пантерой. Глазом зеленым сверкаю, Спину дугой выгибая. Но друзей-леопардов стая Меня не признав, убегает. 1973 Меж четырех стен Писать стихи? О чем писать? Вообразить себя букашкой И распластаться на бумаге? Пыталась, как же… Но поднять Ее пришлось мне белым флагом. Молчу. В заношенной до дыр Броне сижу И свысока На этот суетливый мир, Как бог, Смотрю сквозь облака. На мир? Но для меня нет мира. Есть только хмурая квартира В пятиэтажном старом доме, Где всё до тошноты знакомо – Две комнаты, два коридора И четвертушка от балкона… Под тем Пропахший пылью город, Пустой, как жизнь… Моя, конечно… Однообразный, словно вечность. О чем писать? О голубом Тумане, о замшелых скалах? Уж лучше молча биться лбом О дверь стеклянную вокзала Или в толпе аэропортской Метаться загнанной волчицей, Грызть ограждений злые доски, Тоскливо выть… Или вцепиться Вдруг мертвой хваткою в шасси, Повиснуть трехпудовой гирей И, как Христа, «ТУ-104» Молить: «Спаси меня, спаси!» Стена. Стена. Еще одна. Четвертая… нет, не видна, Здесь стеллажи. Окно и дверь. И пол. Куда смотреть теперь? Вперед? А, может, вниз и вбок? Ах, я забыла потолок, Здесь высоко – моих два роста… Невыносимо это просто!!! Мне кажется, Здесь пахнет гнилью. Не от меня ли? Жили-были Старик, старуха… Боже мой! Была ль старуха молодой? И все-таки их было двое… Кто там мечтает о покое, Чей труд тяжел, кому помочь? Отдайте мне свои заботы! Что может быть скучнее рая? А что обманчивей болота?.. И исподлобья озираясь, Брожу по клетке день и ночь. Нет больше сил. Проклятый камень! Уже грызу я туф зубами И ногти об него ломаю. Рыдаю, корчусь, проклинаю. Скажите, в чем моя вина?! Стена. Стена. Еще стена. Как беспощадны и сухи… А тут еще пиши стихи. О чем писать? Не все ль равно? Известно, впрочем, мне давно, Что в башне из слоновой кости Писать стихи – Не надо б вовсе. 1973 «Как-то весной…»
Как-то весной /болтали – в мае; Цвели абрикосы, белым-бело/ Из дому сердце сбежало вдруг. Вышло на улицу поутру, Лихо вскочив на подножку трамвая, Рукой помахало И за углом Пропало. Объявилось в районе вокзала. Невозмутимо выпило квасу Из цистерны по соседству И купило билет до Кавказа. Вот непоседа! Потом его встречали альпинисты Где-то на склоне каменистом, У подножья вечных снегов. Потом – но это уже сплетни – то ли у африканских берегов, то ли где-то в Австралии его будто б видали… Достоверно, что в конце лета На людной площади оно болталось. Тут и попалось. И теперь, В повседневности серенькой клетке, Сердце, Как птица, Плачет на ветке. 1977 |
