Я устыдился тогда, что орал на него с такой радостью. А потом разозлился, потому что он заставил меня устыдиться, а именно этого всегда старались добиться от меня Нэнси Энн и Джебидия. "Возвышенный и могучий, не так ли? Ставлю на кон, вы думаете, что я отброс земли..."

"Я думаю, вы напуганы", сказал он. "Я думаю, что на вашем месте я бы тоже испугался. И я думаю, что страшно тяжело наблюдать, как эти штуки вот так здесь умирают десять лет подряд, и не иметь возможности ни с кем об этом поговорить."

У меня перехватило горло, когда он это сказал. Меня это просто поразило, потому что я не плакал с тех пор, как сбежала Нэнси Энн, и пусть я буду проклят, если заплачу сейчас перед этим проповедником. "Это не совсем так", сказал я. "Я не то чтобы их знаю. Они все выглядят одинаково и умирают все одинаково, и я не знаю, как с ними разговаривать. Они являются сюда, и я делаю для них все, что могу, но не придаю этому слишком много значения, преподобный. Поэтому, не надо никакой сентиментальности."

Он улыбнулся, сидя на полу на собственной заднице. "Хорошо, не буду. Но не станете же вы возражать, если я здесь вычищу пол?"

Выбросить его вон не получилось. Что ж, пусть вычистит все, что он тут наделал. "Идите", сказал я, поведя ружьем в сторону кухни. "Ведро и тряпки под раковиной." Я смотрел, как он наполнил ведро мыльной водой, как принес его обратно в гостиную, как наклонился и вычистил грязь. Он хорошо работал, осторожно и чисто. Когда он закончил, то унес все назад в кухню и все выполоскал, а потом налил в ведро немного чистой воды, повернулся и посмотрел на меня.

"Велли, я бы хотел... Можно мне навестить ваших гостей? Можно взглянуть на них?"

Что за черт. Он уже и так чересчур много знал, мне просто некуда деться, пытаясь удержать его. И, честно говоря, мне стало любопытно, что он о них подумает. И мне кажется, я хотел, чтобы он увидел, что я не убиваю их. Он задел струнку, о которой я и не догадывался.

Я посмотрел на часы. У нас оставалось максимум минут двадцать пять до того, как остальные уйдут на соус, если они уже не ушли. Я не знал, что нашло на того, кто забежал в гостиную. Может, он был свихнутый или больной, иди огурцы начинают пробовать на мне какие-то новые хитрости, и в этом случае ч не могу рассчитывать ни на что. "Яне знаю, живы ли еще остальные", сказал я. "Они могли пойти на с... могли умереть, пока мы были здесь. Когда они так поют, это значит, что очень скоро они умрут. Поэтому сейчас они могут выглядеть, как тот первый. Я просто предупреждаю вас."

"Благодарю", сказал он. "Думаю, теперь мне не станет дурно." Поэтому я повел его в берлогу. С нагревателями там довольно жарко, но так нравится огурцам. Я все еще держал при себе ружье на случай, если Хамфрис попробует что-нибудь выкинуть. Два других огурца еще оставались твердыми. Я никогда прежде не брал ружья в берлогу и немного тревожился, как они на это отреагируют, не начнут ли снова дрожать, но они, похоже, даже не заметили.

Было видно, что у Джима Хамфриса есть план. Он не обратил внимания ни на что в этой комнате, кроме двух твердый огурцов. Он сразу встал на колени, начал бормотать и поводить руками над водой в ведерке. Потом он окунул руку в воду и вывел на каждом огурце знак креста - что было чертовски храбро, в самом-то деле, потому что у меня заняло несколько месяцев чтобы просто без опаски дотрагиваться до них, но, думаю, он видел, что со мной все в порядке после того, как я брал одного в руки - и забормотал что-то. "Ну надо же", сказал я, не зная, восхищаться, или испытывать отвращение. "Сказали, что вы приветствуете всех чужестранцев как Христа, а тут пытаетесь изгонять дьявола..."

Он, явно раздосадованный, поднял на меня глаза. "Совсем нет." Потом он посмотрел застенчиво: "Это обряд спешного крещения. Хотя в чем-то оба обряда схожи." Он перенес тяжесть тела на пятки, встал и спросил: "А теперь что?"

Я пожал плечами: "Теперь ничего. Теперь им осталось" - я взглянул на часы - "минут пятнадцать."

Он тоже посмотрел на часы: "Я подожду здесь вместе с ними? Приемлемо?"

"Почему бы и нет?", ответил я. Он кивнул и уселся на пол, а я примостился на одно из пятнистых кресел. "Один вопрос, преподобный. Вы сами это сказали. Если все чужестранцы уже как Христос, зачем их крестить?"

Хамфрис улыбнулся: "Из вас вышел бы теолог. Хороший вопрос. В основном, потому, что это все, что я могу сделать и знаю, как сделать, да и сам после этого чувствую себя лучше."

"Ха! Вы думаете, им от этого тоже станет лучше?"

"Не имею понятия. Но не вижу, как им это может повредить." Он осмотрелся в комнате, разглядел стены, потом поднял вопросительно брови: "Матисс?"

"Им нравится Матисс. Или, скорее, мне кажется, что им нравится Матисс. Не спрашивайте меня, почему, преподобный. Я не знаю ни черта. Я делаю так и делаю этак. Я разыскал кресла и мне кажется, что они им нравятся. Я говорил, что они умирают, но я могу в этом сильно ошибаться. Они же не отсюда. Они же не кошки и не собаки, они совсем не такие животные, как мы. Я пытаюсь держать их в покое и уюте, но, может быть, они совсем не в покое, может быть, им больно. Может, я их мучаю все это время, сам того не желая. Может, они вторгаются на Землю с плохими намерениями и я единственный, кто делает это возможным, а в следующие десять лет все эти мертвые чужаки захотят вернуться к жизни и завоюют наш мир..."

Он вслушивался в мою речь с лицом спокойным и серьезным. "Да, тяжело не знать, поступаешь ли ты правильно, не так ли? Я не думаю, что кто-нибудь из нас это вообще знает. Мы делаем все, что можем, и молимся, чтобы из наших дел получилось больше добра, чем зла, Но нам остается только верить, что Бог видит все, все в конце концов разберет и простит нас, если мы поступали дурно."

Я отвел глаза: "Я не верю в бога, не обижайтесь."

"Я не обижаюсь, Велли."

"Хорошо. Скажите, что у вас с ухом? Я видел вас по телевизору, вы кормили бродяжек с кошелками. И я вас узнал по этому уху."

"Родовая травма. У моей семьи не было денег на пластическую операцию." Он пожал плечами. "Я ходил с длинными волосами, чтобы скрыть его, но теперь оно меня больше не беспокоит. Честно говоря, она даже помогает мне в работе. Ведь люди несут в церковь собственные страхи. Они несут те раны, которые хотят излечить, но они и стыдятся их тоже. А когда они видят мое уродство, им становится легче."

"Согласен", сказал я. У Нэнси Энн тоже был маленький шрам высоко на внутренней части левого бедра. Он тоже остался с рождения, как ухо Хамфриса. Но у Джебидии не заняло слишком много времени, чтобы увидеть его, не так ли?

В этот момент со всплеском умер второй огурец и мы с Хамфрисом чуть не подпрыгнули от неожиданности. На сей раз Хамфриса не вырвало, он снова встал на колени, еще раз перекрестил огурец и снова забормотал. Когда он закончил, я подобрал второй пакет с соусом и положил в угол рядом с первым, с тем, что я швырнул в берлогу из гостиной, а потом мы с Хамфрисом снова уселись ждать, пока в подливку не превратится третий огурец. Теперь еще минут пять, не больше.

"Как вы думаете, почему они приходят сюда?", спросил он.

"Разрази меня гром, если я знаю. Может быть, они больны и их народ отсылает их прочь, чтобы они не заразили кого-то еще. Может быть, они уже мертвы, когда добираются сюда, и Земля - их вечное воздаяние. Такое пугает, правда? А вдруг, когда и мы умираем, то все приземляемся у двери каких-нибудь чужестранцев и нам остается только надеяться, что у них найдутся для нас удобные кресла и они сообразят, какое искусство нам нравится." Но моем небе в кресле можно было бы полулежать, а на стенах были бы развешаны красотки из Пентхауса, но мне не хотелось об этом рассказывать Хамфрису.

Он улыбнулся: "В доме Отца моего много помещений."

"Что?" Но вдруг хлопнул последний огурец, поэтому я так и не узнал, что имел в виду Хамфрис. Он снова совершил свое небольшое моление, а я положил третий огурец в уголок к остальным двум.