Поэт гораздо выше, чем прозаик.

Поэтому он молнией любим.

* * *

В Тбилиси ясно, солнечно, тепло.

Повсюду понатыканы хрущевки.

"Куда ты едешь?" – "В горное село", -

быки сцепились возле остановки,

борясь за право первому входить

в тоннель ползущей к вечности дороги.

Ведет иголку за собою нить.

Взмывают в небо Голубые роги,

чтоб там их осушил до дна поэт,

трагически родившийся Яшвили.

Под вечер разряжается планшет.

В тени покрытых мраком бугенвиллий

бежит и спотыкается река,

протаптывая водами изгибы.

Тревожит ноздри запах шашлыка.

Срываются две каменные глыбы,

которые роняет снежный пик.

А ты, Печорин, покидая Мери,

лети туда, где Грузия – тупик,

поскольку в ней распахнуты все двери.

* * *

Тринадцать тысяч лет в борьбе.

Мы все от господа устали.

Зовет вселенная к себе

через открытые порталы.

Они пока что не видны,

запрещены и недоступны.

У нас играли в эти дни

на площадях центральных бубны.

Плясал под музыку народ,

смеясь, безмолвствуя и плача.

Нас ждет падение – полет

и невезение – удача.

Не зря колотится в груди

сорокаградусное сердце.

Идут над городом дожди,

как Чернышевский или Герцен.

Одним движением руки

со стен уборщица стирает,

что умирают старики,

а молодежь не умирает.

Что продолжается война

меж тем, что есть, и тем, что будет.

В центральном парке тишина.

Повсюду памятники Будде.

В руках ребенка по ежу.

В лучах последнего заката

я самому себе твержу:

"Планета космосом объята.

Ее удерживает бог,

иначе он лишится места.

Мое сознание – Ван Гог,

пожар, горение, сиеста.

Огонь пытается расти,

чтоб жить в кино, в театре, в песне.

Мы все на правильном пути -

никто отныне не исчезнет.

Не заболеет, не умрет,

не растворится без остатка.

Тому препятствие – народ,

душа которого загадка.

Кого зовут отец и мать

втыкать корове в брюхо вилы.

Придут и будут побеждать

напор, безумие и сила.

Наступят новые года,

и станет каждому понятно:

Россия катится туда,

откуда нет пути обратно.

О том рассказывал Мюссе

в романе "Танец трясогузки".

Где существительные – все,

там прилагательное – русский".

* * *

Невозможно прожить эту жизнь без тебя.

Вот и кони летят, мостовую дробя.

Скоро встанут один за другим города,

говоря: мы живем на земле навсегда,

отпуская своих обитателей прочь.

Пусть раскроет объятия звездная ночь.

Только там ожидает их вечная жизнь,

где не будет болезней, смертей или тризн.

Отойдут и отступят навеки они.

Ты меня за стихи о тебе извини.

Я к ладоням твоим припадаю, моля:

напиши мне письмо, как Бальзак и Золя.

Сохрани, пощади, оживи, позови

и пришли мне по почте две тонны любви.

Не случайно поведал истории Блейк,

что в друзья принимает его только фейк.

Не текут Енисей, Амазонка и Рейн,

если в бога не верует сам Витгенштейн,

философствуя так, как растет голова,

а иначе – деревья, кусты и трава,

образуя тем самым три вида людей.

Он советует мне: о, бандит и злодей,

наточи свою речь, преврати ее в меч,

чтоб слетела земля с человеческих плеч.

Укатилась, расплавилась и умерла.

Так орла поднимают наверх два крыла,

из которых идет по касательной дождь.

Замолкает мыслитель и чувствует дрожь,

перед тем как уйти и скончаться в Москве.

А когда мою жизнь уличат в естестве,

то я смерти самой, замыкая прибой,

собирайся, скажу, я пришел за тобой.

* * *

Атлетико – испанская команда,

играющая в медленный футбол.

За человека радуются Анды,

вздымая ввысь страдание и боль.

Роняя на планету альпиниста,

чтоб он взбирался к вечности опять.

Я ненавижу графа Монте-Кристо:

он всех убил: отца, сестру и мать.

Куда приятней вчитываться в Шекли,

желая – без монголов и татар -

понять игру, где люди – это кегли,

которые земной сбивает шар.

* * *

Не надо думать, будто все умрут.

Всегда и всюду есть и будет выбор.

Я рыбу завернул в газету Труд

и в тот же миг из будущего выпал.

При виде солнца выделил слюну.

Сказал спасибо, о великий гмерти,

и тут же понял истину одну,

что смерть лишь там, где не бывает смерти.

* * *

Мы все надеемся на чудо,

точнее говоря – на то,

что Иисус – изнанка Будды,

как говорится у Арто.

Где человек предельно мелок

и невообразимо скуп.

Полно летающих тарелок,

в которые налили суп.

Поели и не подавились,

сыграли в карты, в домино.

Включили фильм, где Брюс Уиллис

найти пытается руно.

Бежит вперед, ломает ноги,

танцуя под Армагеддон.

Конец у каждой есть дороги,

но у моей отрезан он.

Мне хорошо в моей квартире,

мое сознание всерьез,

ведь я от трех отнял четыре,

чтоб на земле стоял мороз.

* * *

Мои стихи, конечно, неформат,

и это повод для меня напиться.

На мясо переходит азиат,

когда ему надоедает пицца.

Не все вокруг уныние и фальшь,

записывает он в своем смартфоне.

А после размораживает фарш,

готовя макароны на бульоне.

Находится над пропастью во ржи,

врубая политическое шоу,

где всех громит и хает Бернард Шоу.

А он возводит строчек этажи,

в которых называется душою

отсутствие души.

* * *

Утро понедельника прошло.

Можно преломить об ногу шпагу.

Вытерев оконное стекло,

я достал альбомную бумагу.

Вывел острием карандаша

правило простого винодела:

человек есть частная душа,

а не государственное тело.

* * *

Надо господа превозмочь.

На столе и в желудке – скотч.

На тарелке – перепела.

Зазывает народ мулла.

Солнце светит вокруг себя,

обжигая, горя, слепя.

Гоги жарит и ест шашлык.

Вишес делает пальцем клик,