Сначала я очень ждала и готовилась. Причёска, макияж, каблуки, платье... Потом обижалась. Потом перестала. Да и, собственно, чего это я? Причёска, макияж, каблуки, платье. Но у него своя жизнь. А у меня своя. Я очень быстро сходила замуж, будто хотела в этом удостовериться. Он был брюнет. Наш брак длился от лета до лета. Удостоверилась. И родила Даньку.
Очередная пятница. Связка бубликов, и мы с Данькой опять на пороге. Звонок старомодно дребезжит за китайской металлической дверью. Ещё и ещё. Длинно. Тишина.
Может, ушёл? Сумочка, мобильник, номер, который я набирала в последний раз Бог знает, когда... Длинные гудки. Обрыв соединения. Повтор. Нет ответа. Повтор... Спит он что ли? Так крепко?
Где-то там, в недрах сумочки, ключ: "Возьми, Женя, так, знаешь, на всякий случай... Мало ли... Пусть будет". И вот уже сердце бьётся, и пальцы дрожат. Данька теребит за руку: "Мама, деда Миши нет дома? Он ушёл?" Бублики падают на грязный бетонный пол. И нет у меня сил попасть ключом в замочную скважину. Опять телефон: "Антонина Павловна? Мы здесь. Дед Миша... Михаил Петрович не открывает. Наверное, что-то случилось. Приходите быстрей. Ждём".
Яростный перезвон мобильника разорвал душное покрывало ночи. Сонная рука беспорядочно заметалась по тумбочке, едва не сбросила телефон на пол, и, наконец, обретшие разум пальцы уцепили продолговатое тело. Дмитрий сел, спустив ноги на пол, и белый свет выхватил из мрака помятое, заспанное лицо:
- Да! Слушаю! Когда? Как? Хорошо. Жду.
Дал отбой, включил прикроватную лампу, некоторое время продолжал сидеть неподвижно. Посмотрел на часы - полтретьего ночи. Встал, не зажигая верхнего света прошлёпал голыми ногами в ванную, долго плескал в лицо холодную воду. Затем принялся одеваться.
Машина пришла минут через двадцать. К этому времени он был готов, и стоял на балконе, вдыхая влажный, не несущий прохлады воздух. Ночная мошкара с отчётливым стуком билась в ртутные лица голубых фонарей. Тишина.
В кондиционированном салоне "Тойоты", наконец, полностью пробудился. Они ехали быстро по пустым улицам, сходу пролетая мигающие жёлтые глаза светофоров, и терпеливо замирая, если вдруг попадался красный.
За несколько лет Дмитрий узнал город, привык, и сейчас смотрел одинаково отстранённо на новые блестящие игрушки небоскрёбов центра, чем-то напоминающие театральные декорации, и на серые запылённые тени панельных пятиэтажек, спрятавшихся во тьме периферийных кварталов. Знакомые светящиеся буквы вывесок и реклам складывались в не несущие смысла слова. Кое-где за жёлтым приглушённым светом неспящих окон бодрствовала чужая жизнь.
Огромное прямоугольное здание на окраине городского массива было темно. Вокруг угадывалось движение, мелькали светлячки фонарей. Турбины, превращавшие газ в электроэнергию для предприятий, молчали.
Подсвечивая себе путь экранчиком мобильного телефона, поднялся в диспетчерский пункт. Тут тоже темно, светились только компьютерные экраны. Группа людей оживлённо переговаривалась друг с другом. Его ждали. Стряхнул с себя последние остатки сна: Когда? Почему? Что? Вопросы, догадки, версии, предположения, действия. Работа.
В квартиру вернулся к вечеру. Задёрнул шторы. Отключил телефон, не раздеваясь, упал на постель. И только на следующий день, в обеденный перерыв, просматривая пропущенные звонки и СМС, узнал.
Рейс через Москву, с пересадкой, по самой дорогой цене. Задержка по погодным условиям. Звонки и ответы, которые ничего не решают. И мысль, бьющая в висок с частотой пульса -- что где-то за тысячи километров на грани жизни и смерти находится последний родной на Земле человек, и нет никаких сил, и недостаточно никаких средств, чтобы помочь, чтобы оказаться рядом. А ту, другую, чужую и страшную, что стояла следом за ней, невозможно впустить в сознание.
Когда он добрался до автовокзала в областном центре, последний автобус ушёл. Небритый таксист на старых "Жигулях" сказал, что съездит помыться и перекусить -- он только что привёз клиента с "межгорода". Что? Спать? Нет, спать он не хочет. Пусть Дмитрий не сомневается -- у него большой опыт. К тому же под рукой всегда баночки с энергетиками.
И они гнали сквозь темноту на громыхающей всеми железными потрохами "семёрке", и Дмитрий, выталкивая слова через силу, развлекал разговором водителя, чтобы тот не уснул.
Утро. Реанимационное отделение районной больницы. Усталые глаза пожилого врача сквозь толстые стёкла очков: "Нет. Не транспортабелен. Спрячьте деньги. Ничего не нужно. Спонсорская помощь? Через кассу. Всё необходимое принесёте потом. Платная палата? Да. Потом будет. И не звоните сюда. Мы сами вам позвоним. В единственном случае".
Утро. Прохлада. Самоварное золото осени. Иди по нему куда хочешь. Знакомые с детства улицы и аллеи. Когда-то близкие и родные. А теперь будто потускневшие открытки из прошлой жизни. Постарели деревья. Их каждый год омолаживают, но, сколько не опиливай, моложе не станут. Обсыпались фасады домов. Их подкрашивают, но нищету и ветхость не скроешь. Город как увядшая женщина, у которой всё в прошлом. Живёт лишь воспоминаниями. Макияж не спасает.
И сколько по городу не ходи, а всё равно прибьёшся к опустевшей квартире. Где снова и снова стучит в висок мысль: "Ну вот вроде успел. Вот теперь вроде рядом. И что? И ничего не изменишь".
Не доходя до дома, свернул к супермаркету, и столкнулся в дверях с высоким пропитым мужиком. Незнакомец дохнул перегаром, Дмитрий отпрянул, и вдруг:
- Пашка?!
Мужчина остановился, переложил из руки в руку двухлитровую бутыль дешёвого пива, повернулся всем телом.
- Пашка! Ты что, не помнишь меня?
- Прости, друг, не помню, -- мужик улыбнулся щербатым ртом.
- Димка я! Вместе у Тагирова ушу занимались. Забыл?!
- А-а-а, Димка, - протянул мужик. - Да, вспоминаю, - замолчал, и, виновато улыбнувшись, добавил:
