- Ой!
Солонков протянул ей букет. Она уткнула в розы лицо:
- Какой большой букет! Сколько их здесь?
- Двадцать одна. Очко! Выигрыш, как в картах. Но это ещё не все. Солонков отступил чуть назад, поднял с пола ведерко, плотно набитое мимозой. - Это от Анатолия Дзадзуевича Шихалиева.
Вика всплеснула руками:
- Еще одно ведро мимозы!
- Сегодня на горе игры будут. И в Адыл-Су, на альпинистской базе... Здесь - горнолыжные, там - керосиновые, вечерние. Мы приглашены и сюда, и туда.
- Королевская жизнь! - восторженно воскликнула Вика.
В окно было видно, как порозовел ледяной край Донгуз-Оруна, а потом его разом залило золотом. Это над горами Терскольского ущелья поднималось солнце.
Днем около кафе "Ай" состоялись снежные игры. Начались они с состязания двух команд. Команды по десять человек накрыли попонами и поставили на лыжи. Головной лыжник в каждой команде нахлобучил на себя здоровенную коровью маску, вырезанную из картона и ярко раскрашенную гуашью. У одной коровы были удлиненные персидские глаза черного цвета, с пушистыми ресницами, у другой - глаза голубые.
- Корова с черными глазами, то есть "Черная", корова с голубыми глазами, то есть "Голубая"! - объявил в микрофон распорядитель праздника Анатолий Шихалиев. - Итак, приготовиться к старту, - скомандовал он, выждал некоторое время и рубанул воздух криком: - Поехали!
Команды двинулись вниз с горы. "Коровы" были длинными, изгибистыми, попоны на ходу сползали, обнажали ноги горнолыжников в разноцветных брюках, дружный хохот всколыхнул древние Кавказские горы, от него, кажется, даже солнце подпрыгнуло. Строй одной коровы сбился, команда начала распадаться на ходу, и вскоре та, у которой были жгучие антрацитовые глаза, завалилась на бок.
Голубоглазая корова проехала чуть дальше, опередила метра на два или три и тоже завалилась. Но этих двух метров оказалось достаточно, чтобы голубоглазую корову объявили победительницей и вручили ей приз - четыре бутылки холодного шампанского "Три пиявки", как зубоскалы называли благородный напиток Московского завода, эмблема которого походила на трех застывших в выжидательной позе, изящно изогнутых пиявок. Как полагал Соловков, это была буква "Ш", изображенная в виде трех пиявок...
Видать, московские напитки тут пользовались популярностью, хотя качество столичного шампанского оставляло желать лучшего, особенно здесь, в древнем винном краю... Потом были ещё соревнования, но Солонкова они как-то не занимали. Солнце угасало у него в глазах, и в душе рождался холод. И ещё слабость, страшная, иссушающая, когда человеку становится тяжело таскать не только самого себя, но и собственную тень. Он вытянул перед собой руки, посмотрел на них. Место загара заступила пергаментная желтизна, ногти казались восковыми, безжизненными. "Руки мертвого человека", - невольно отметил он, понял, что пробил сигнал, дальше медлить нельзя. Покосился на Вику. Вика смеялась - ей нравилось представление, устроенное директором.
"Эх, Вика, Вика, - устало подумал Солонков. - Если бы ты знала, что ты для меня значишь, как мне не хочется прощаться с тобою... А со всем этим? - Он обвел глазами белые хребты, задержал взгляд на двуглавом Эльбрусе, окутанном мелкими серебристыми облачками. Там шел снег. - Все. Время свое я отыграл..."
Утром, когда Вика ещё спала, он внизу на доске объявлений прочитал бумажку, красиво написанную синим фломастером: "Срочно ищу спутницу жизни на период с 8 до 20 марта", и это хамское, хотя в общем-то безобидное объявление разозлило его, он неожиданно сопоставил "спутницу жизни" с Викой и, хотя это было несправедливо, понял, что перешел некий внутренний порог, который до сих пор не мог перейти. Придя в номер, он поднял Вику с постели и объявил сухим, совершенно бесцветным голосом:
- Виктория, тебе сегодня надлежит уехать в Москву. Сегодня! Сейчас же!
- Как так? - не поняла она со сна и, приняв слова Солонкова за шутку, рассмеялась. - Ты посмотри, какое солнце за окном! Разве можно уезжать в такую погоду?
Знала бы она, какой накат боли вызвала в Солонкове своими словами, он даже зажмурился, отвернулся в сторону и протер кулаком глаза. Но нашел в себе силы, проговорил по-прежнему сухо:
- Собирайся!
- Ты что, серьезно?
- Очень серьезно. Мы расстаемся, Виктория! Навсегда расстаемся!
Лицо у неё побледнело, задрожало. Вика, не веря тому, что слышит, прижала пальцы к вискам. Беспомощно глянула на Солонкова.
- Собирайся! - В бесцветном голосе Солонкова зазвучал свинец. Машина стоит внизу, билет на самолет у водителя.
Солонков круто развернулся и вышел из номера. В коридоре силы покинули его, он на ватных ногах добрел до стены, прижался к ней лицом. Боясь, что Вика увидит его, слепо разводя перед собой воздух руками, поплелся в конец коридора, свернул вправо, остановился у маленького, полуслепого, зашторенного оконца. Сдернул с него занавеску, промокнул глаза.
Когда от подъезда гостиницы отъезжала черная "Волга" Шихалиева, увозя Вику в аэропорт "Минеральные Воды", Солонков хотел закричать, чтобы машина затормозила, и даже сделал несколько шагов вслед, но тут же остановился, покачнулся и сел на снег. Он сидел до тех пор, пока не подошел Шихалиев, не подал ему руку:
- Вставай, брат!
Солонков поднялся. Шихалиев заглянул Солонкову в лицо.
- Что?
Вместо ответа Солонков покачал головой. Сглотнул. Он не мог говорить.
Солонков покинул Чегет на следующий день - такой же беспощадно солнечный, как и восьмого, и девятого марта; в тот же день, прилетев в Москву, вечером лег в больницу...
Он сгорел в две недели, приказав себе не сопротивляться болезни.
Хоронили его в солнечный день, очень похожий на те звонкие, весенние дни Чегета. В марте в Москве почти всегда стоит хорошая погода, но этот день выделялся из череды весенних дней, природа провожала Солонкова такой погодой, какую он любил.
Когда все ушли с кладбища, у могилы осталась молодая женщина. Он долго, будто не веря, разглядывала бугорок свежей земли, заваленный венками и цветами.
Случилась эта история десять-двенадцать лет назад - безумно долгий срок в рамках короткой человеческой жизни. Виктория Сергеевна Колокольцева до сих пор ходит на кладбище, убирает могилу Солонкова. Она так и не вышла замуж.
А когда наступит её черед рвать финишную ленточку, она попросит, чтобы её положили рядом с Солонковым. Наверное, только тогда успокоится исстрадавшаяся, измученная её душа.
СОПЛИВЫЙ КИЛЛЕР
Когда учительница спросила ученика седьмого класса школы, расположенной недалеко от Лялиного переулка, Сергея Жигунова, кем бы он хотел быть, тот ответил, не задумываясь:
- Киллером!
Учительница даже поперхнулась - не ожидала такого ответа, она думала, что тот пожелает стать бизнесменом, либо банкиром, или, на худой конец, владельцем продуктовой палатки на Киевском рынке. Конечно, о таких ответах, как "хотел бы быть космонавтом" или "доктором физико-математических наук", заслуженный педагог мог бы только мечтать (такие желания остались в прошлом и, похоже, навсегда), но все-таки такого откровения, которое выдал Жигунов, она не ожидала, ошеломленно покрутила головой и произнесла тоном судьи:
- Да, Жигунов, надо заметить со всей откровенностью, ты далеко пойдешь!
- Рад стараться, Нина Порфирьевна, - Жигунов саркастически ухмыльнулся, - ваш ученик.
Было Жигунову всего двенадцать лет, но выглядел он на все семнадцать, даже борода начала расти... Одно слово - акселерат. Впрочем, фигурой совсем мальчишка - тощий, поджарый.
Жигунов знал, что говорил. Во дворе их "хрущобы", обнесенной бетонным забором, часто появлялся человек по прозвищу "Веревка" - бывший ученик слесаря завода "Кр.Пр.", то есть "Красный пролетарий". Слесарное дело он так и не освоил, зато вполне сносно научился нажимать на спусковой крючок пистолета. А поскольку глаз у неудавшегося слесаря был верный, то он очень скоро стал неплохо зарабатывать, купил машину "опель", одежду с яркими "лейблами" и открыл долларовый счет в коммерческом банке.
