Бессонов снова поморщился, вытащил из кармана права - плоские, закатанные в прозрачный пластик, так называемые международные, когда-то он за эти права заплатил большие деньги: двести рублей. Тогда на две сотни можно было купить роскошный шерстяной костюм-тройку английского либо немецкого производства.
- Давай, давай, не боись, дядя, - вид Антона сделался довольным, хмельным, словно он побывал на царском пиру. - Открой-ка заднюю дверь, потребовал он и, не дожидаясь, когда Бессонов вытянет из скважинки пластмассовой торчок предохранителя, просунул руку в кабину, нащупал пальцами гладкую головку, резко дернул вверх. Распахнул заднюю дверь. Садись, друг Егор, - пригласил он и засмеялся: - Дядю в пути не обижай. Держи его права, следи, чтобы он не сбежал по дороге, а вообще сиди смирно!
- Как мышь, - Егор так же, как и Антон, довольно засмеялся.
Бессонов почувствовал себя дурно - будто бы шею ему начали сдавливать чьи-то безжалостные пальцы. Повел головой в сторону, пальцы тут же среагировали на это движение, сдавили шею сильнее, он не выдержал, застонал.
- Не боись, дядя, я же тебе сказал - не боись! - Антон хлопнул дверью его машины, поглядел, как Егор расположился на заднем сиденье. - Живым останешься во всех случаях жизни!
Воздух перед Бессоновым заколебался, в нем появились красные, похожие на клубки дыма пятна, словно бы где-то что-то горело. Он застонал снова, потом встрепенулся, потянул носом: а вдруг действительно что-то горит? Он, например, или его машина?
- Поехали! - скомандовал с заднего сиденья Егор, хлопнул Бессонова по плечу.
"Будто я - извозчик, а он - барин", - невольно отметил Бессонов.
- Антон поедет за нами, - добавил Егор, - мы впереди, он сзади. Так не потеряемся.
- Куда поедем? - устало, добитым равнодушным голосом спросил Бессонов.
- Как куда? - Егор восхищенно передернул плечами: - Во дает! - Следом раздался дребезжащий злой смешок. - Ну, дядя! Вот так дядя! Ты давно последний раз в поликлинике был?
- Давно!
- Мда, с тобой не соскучишься... Поехали! - Он снова хлопнул Бессонова по плечу.
- Куда?
- На кудыкину гору. К тебе домой, куда же еще!
Бессонов почувствовал, как у него засосало под ложечкой, вновь сделалось трудно дышать - ему не хотелось не то что везти домой, не хотелось даже пускать их на порог. Егор, поняв что переборщил, проговорил более мягко, стараясь придать своему голосу участливость:
- Да не бойся ты, дядя, не бойся. - Глянул в права Бессонова, прочитал его имя-отчество. - Не бойтесь, Николай Николаевич, ничего худого мы вам не сделаем, разберемся, хлопнем по рукам и разбежимся в разные стороны. Мы же люди. Вы с женой - человеки, и мы - человеки. Не ждать же нам здесь милицию!
В этом он был прав.
- Если приедет милиция, то пользы никому не будет - ни вам, ни нам, добавил Егор заговорщицким шепотом. Почему-то он заговорил шепотом...
- Ладно, - сдался Бессонов, мягко тронул машину с места - он вообще ездил мягко, аккуратно, сегодняшняя авария была первой в его жизни.
- Коля, - неожиданно всхлипнула жена, - Коля...
Чувство жалости, нежности родилось в нем, он повернул к жене голову, увидел её бледный, расплывающийся в сумраке кабины профиль, успокаивающе коснулся рукою плеча.
- Все будет в порядке... Не тревожься!
- Мне страшно!
Бессонов попытался улыбнуться, но улыбки не получилось, во рту возникла боль, словно бы у него была ветрянка и потрескались губы, щеки и подбородок онемели - Бессонову тоже было страшно, не так страшно, может быть, как жене, но все равно страшно.
Он произнес ровно, стараясь, чтобы голос не дрожал, не срывался:
- Успокойся! В конце концов нам надо же разобраться, что произошло. И лучше это сделать дома, а не в околотке.
Ему и без того было тошно, в глазах до сих пор стоял кастет, который выдернул из кармана нервный, с бычьим взглядом Антон, а в ушах ещё не истаял жестяной грохот удара машины о машину, так что дай бог во всем разобраться без мокроты и нервозностей... Про себя Бессонов не мог сказать, что он робкого десятка - он был десятка в общем-то неробкого, но кастета испугался. Наверное, потому, что первый раз увидел его так близко, прямо возле своей физиономии. Еще, может быть, потому, что кастет был страшноватый, сделан не кустарным методом, а выпущен заводским конвейером значит, его какие-то умельцы проектировали, специально налаживали производство. Особо опасным было лезвие, уложенное под боевыми бугорками, острое, хорошо прокаленное, готовое в любую минуту отщелкнуться и вонзиться в плоть.
Антон перестроился, пропустил машину Бессонова вперед, примкнул к ней сзади, держась очень близко, всего метрах в пяти - рискованное расстояние на обледенелой дороге, затормозить на таком коротком отрезке вряд ли удастся.
- Коля, - встрепенулась жена, - Коленька, может, мы напрасно везем... - Она не нашла нужного слова, голос у неё сдал, сделался булькающим, незнакомым. - А, Коленька?
- Поздно уже, тетка! - грубо проговорил Егор, засмеялся хрипло, потом, пошарив в кармане, вытянул большой нож с гнутой пластмассовой ручкой, на которую была нанесена витиеватая арабская насечка - надпись из корана, нажал пальцем на плоскую кнопку, из рукояти стремительно, с винтовочным масляным щелканьем выскочило лезвие.
Егор поддел концом лезвия жену Бессонова под подбородок.
- Что, желаешь, чтобы я тебе шею надсек прямо здесь, в машине?
- Ко... Ко... - Бессонова пыталась призвать мужа на помощь, но не смогла, приподнялась на сиденье, головою уперлась в потолок машины.
- Это что же такое делается? - Бессонов взвился на своем месте, но руля из рук не выпустил.
- Ничего, - спокойно ответил Егор, - не надо мне действовать на нервы. Я хоть человек и добродушный, но тоже могу вылететь из своей тарелки.
- Ко... Ко... - продолжала жена свои попытки уйти от укола ножевого лезвия.
- Да отпустите вы её, наконец! - закричал Бессонов.
Егор убрал нож. Произнес бесцветно и скучно:
- Я думал, вы все понимаете. Не надо дразнить нас. Ни меня, ни Антона.
Жена освобожденно вздохнула, сжалась, став совсем маленькой, похожей на девчонку-школьницу, и заплакала.
- Тихо, тихо, не лей слезы, все будет в порядке, - неуклюже пытался её успокоить муж, - ну что ты, что ты! Мы обо всем договоримся.
- Совершенно верно. Мы обо всем договоримся, - холодно и жестко усмехнулся Егор, - все будет тип-топ.
За окнами машины проплывали предвечерние, с кое-где зажегшимися тусклыми огнями московские дома, в которых шла своя жизнь - в большинстве своем довольно безмятежная, теплая, и Бессонов остро позавидовал этой жизни.
Когда-то, давным-давно, отец учил его одной мудрой истине: если вдруг впереди обозначается опасность и обойти её невозможно, то не надо оттягивать свидание с ней, не надо лавировать и убивать время, надо идти ей навстречу и поскорей её ликвидировать. Так и здесь: Бессонов считал, что он идет навстречу опасности, не уклоняется от нее. В конце концов в какой-то момент он скажет: "Стоп!" - и тогда его уже не будут пугать ни кастеты, ни ножи, ни заточки.
Самое худое из всех бандитских приспособлений, как слышал Бессонов, это заточка. Заточку можно сделать из чего угодно - из гвоздя, из куска толстой стальной проволоки, из напильника, - входит в человеческое тело легко, словно в масло, следов никаких не оставляет, из места укола кровь не вытекает, и даже розовая сукровица не сочится - будто бы человек и не поражен вовсе... Слава богу, заточек у этих парней не было, только кастет да нож... Бессонов неожиданно с облегчением вздохнул, но в следующий миг выругал себя: "Не расслабляться, м-мать твою!"
Поглядел в зеркальце заднего вида: настырный Антон от его машины не отставал, шел, как привязанный.
Жили Бессоновы в Давыдкове, районе, который когда-то считался окраинным, спальным, а сейчас самый что ни на есть центр - за Поклонной горой, в домах приметных, высоких, с большими магазинами и шикарными фасадами, скрывающими неуют, беспорядок и позорную нищету дворов, а также убогие хрущевские пятиэтажки, расположившиеся внутри на втором и третьем плане. Одно для них хорошо: грохот и разъедающий дым огромного Минского шоссе до них не доходит - вся вонь и все шумы оседают на фасадах роскошных домов.
