Вот в этих роскошных домах и обитали супруги.
Бессонов, поглядывая на затихшую, будто погрузившуюся в скорбную немоту, жену, свернул в свой двор, остановился у подъезда. Заглушил мотор.
- Молотки, в хорошем месте живете! - похвалил Егор, одобрительно помахал перед собой ладонью, будто приветствовал бабулек, сидящих во дворе, - в очень хорошем!
- Разве бензиновый смрад, гарь, грохот трассы - это хорошо? - не выдержал Бессонов, косо глянул на Егора.
"Типичное дитя перестройки, - горько и устало подумал он, - неуч, добывающий себе пропитание не головой, а мускулами рук и ног, не умением, а наглостью, не добротой, а злом, воображая себе, что он - царь, а остальные - твари дрожащие и обречены на жалкое существование, а в конце концов - на вымирание. Впрочем, все мы там будем, все умрем..."
- Нет, нет, тут у вас хорошо, - мотнул головой Егор по-лошадиному. Он вел себя так, будто пятнадцать минут назад не шипел от ярости, не доставал из кармана нож, не приставлял его к шее его жены - будто бы ничего этого и не было. Простота нравов необыкновенная! - Очень хорошо. Мне здесь нравится...
При словах "мне здесь нравится" Бессонов почувствовал, как у него что-то остро заныло под ребрами, в самом разъеме грудной клетки, боль шустро переместилась внутрь, толкнулась в сердце - Бессонова будто кольнули шилом. От боли он даже открыл рот, взялся руками за шею, пережидая, стараясь захватить ртом хотя бы немного воздуха, но это у него не получалось.
- Что, дядя, ошалел от того, что домой приехал? - грубо хохотнув, поинтересовался Егор, нагнулся к Бессонову, и тот, пожалуй, только сейчас смог хорошо разглядеть, как выглядит это дитя перестройки.
Щеки Егора украшал тугой карминный румянец, глаза были опушены густыми, длинными, почти женскими ресницами, кожа на щеках была гладкая, чисто выбритая, единственное, что подкачало, - зубы. Зубы были испорчены ранним курением, пожелтели, потускнели, пошли какими-то пятнами.
Сзади, почти впритык, подпирая бампером машину Бессонова, остановилась иномарка, ведомая Антоном. Антон быстро выскочил из автомобиля, подбежал к бессоновской машине, заглянул внутрь с напряженным лицом. Спросил у напарника:
- Тебя не обижали?
Тот усмехнулся:
- Меня обидишь... Где сядешь, там и слезешь. - В недоброй уверенности этих слов послышалось что-то беспощадное, и боль, затихшая было в Бессонове, вспыхнула снова. - Ну что, пошли? - предложил Егор, открывая дверь машины.
- Да, пора разобраться, - согласился с ним Антон и, сделав услужливый жест, также распахнул дверь машины со стороны Бессонова, провел рукою по воздуху, будто держал шляпу с перьями: - Прошу!
Бессонов вздохнул, хотел было отрицательно покачать головой, но вместо этого лишь снова устало вздохнул и вылез из машины. Отстранив Антона в сторону, прошел чуть вперед, осмотрел примятый капот, бампер, косо съехавший набок и сорвавшийся с одного крепления, поправил погнувшийся номер, колупнул ногтем скол растрескавшегося стекла фары, горестно склонил голову.
Сейчас ведь как начнешь ремонтировать машину, так и увязнешь в этом ремонте, скинешь последние штаны и все равно будешь в долгах как в шелках. Но ладно бы только своя машина - тут ещё покуроченная иномарка этих двух юных гангстеров! Бессонов посмотрел в далекое равнодушное небо, темное и холодное, лишенное звезд, света и вообще всякой жизни. Ему захотелось очутиться где-нибудь вдали от Москвы, от этих двух бандитов, от холода и машинного грохота, от всего недоброго, что окружало его!..
Он постучал пальцем по капоту машины, позвал жену:
- Ма-ать! Вылезай! Пойдем гостей чаем поить.
Жена даже не шевельнулась, она как сидела на своем месте, так и продолжала сидеть. Лицо - бледное, скорбное, будто на похоронах, под глазами припухлости, рот плотно сжат.
У Бессонова дрожь внутри стихла, он успокоился и теперь оценивающе поглядывал на молодых людей. Обошел машину, открыл дверь, приглашая жену выйти.
- Еще не вечер, маленькая, - сказал он ей ласково, будто ребенку. Так он когда-то и называл жену: "Маленькая". - Успокойся! Все будет в порядке.
Протянул к ней подрагивающую руку, испачканную смазкой, грязным московским снегом, вовремя заметил грязь и опустил руку в карман. Помял там пальцами подкладку. Жена вздрогнула, прижала к носу платок, бледное, с истончившейся восковой кожей лицо её немного порозовело, она вздохнула и так, с платком у лица, выбралась из машины. Бессонов повернулся к молодому человеку, неотвязно следовавшему за ним.
- Вас, кажется, Егором зовут?
Тот кивнул в ответ, показал пожелтевшие, в пятнах зубы.
- Егором.
- Так вот, господин Егор, ножичек свой в машине оставьте.
- Зачем?
- С ножом и кастетом я вас в дом не пущу.
- Ты чего, дядя, бояться перестал?
- Ты посмотри кругом, - на "ты", грубовато, тем же тоном, которым с ним объяснялся Егор, проговорил Бессонов, сделал рукой круговое движение, посмотри, сколько народу во дворе находится. Стоит мне только крикнуть, как бабки тебя семечками заплюют. Не отскребешься. Тут таких, как ты с твоим приятелем, очень не любят.
- Чихал я на это с высоты Останкинской башни, с самого верха...
- Таких не только здесь - во всей стране не любят. Так что нож и кастетик свой с отщелкивающимся лезвием оставьте в машине. Скажи дружку своему об этом! Иначе в дом не пущу.
- Ладно, - неохотно произнес Егор, достал из кармана нож, потом забрал у Антона кастет и, открыв дверь иномарки, сунул "личное оружие" в бардачок. Что-то сказал Антону, тот зло, колко глянул на Бессонова, рванулся вперед, но Егор удержал его, проговорил громко, так, чтобы его услышал Бессонов:
- Погоди! Потом! Не сейчас...
Антон утих так же быстро, как и воспламенился, Бессонову люди с таким характером были хорошо знакомы, - их обычно хватает ненадолго, они быстро выдыхаются.
- Ну что, оставили свое личное оружие? - спросил он, когда молодые люди, поигрывая кожаными плечами, подошли к нему. Здесь Бессонов их не боялся - боялся там, в незнакомом месте, на трассе, где произошло ДТП дорожно-транспортное происшествие, а здесь он был дома, здесь ему не только бабки с выщербленными зубами помогали - помогали даже стены.
- Оставили, оставили, - Егор не выдержал, усмехнулся.
- Тогда за мной! - скомандовал Бессонов. Он пытался сейчас взять инициативу в свои руки - понимал, что тот, кто будет наверху, тот и победит, и ему очень важно было сейчас оказаться наверху, не дать этим юнцам наступать себе на ноги, на руки, на горло. Лица у юнцов были растерянные, в глазах заплескалось что-то тревожное - они не рассчитывали встретить во дворе столько народа, - ведь действительно каждый из присутствующих кинется на помощь Бессонову, а не к ним. Бессонов довольно покашлял в кулак. Он окончательно пришел в себя.
С другой стороны, он понимал - кожаные юнцы также виноваты в аварии. Они слишком резко тормозили на скользкой дороге. Ни одна машина в мире, никакой "форд"-расфорд не сумеет так быстро затормозить. А уж бессоновская машина-старушка - тем более.
Покашляв в кулак, Бессонов неожиданно остановился, резко повернулся к парням.
- А зачем, собственно, нам подниматься в квартиру? Мы можем разобраться и здесь. Вот мой дом, вы его видите. Это мои соседи, - он обвел рукою пространство, захватывая не только старушек, но и всех, кто находился в огромном вечернем дворе, даже трех бомжей, лениво роющихся в трех мусорных баках, и двух страдальцев, разбиравших старый "жигуленок", ещё первой модели. - Так что вам все понятно...
- Не все, - недовольно проговорил Антон. - Может, придется поспорить. Так что же, все должны быть свидетелями нашего спора?
- Мы будем спорить тихо.
- Тихо не получается, - поддержал напарника Егор. - Это как в том анекдоте: тихо-тихо попоем, тихо-тихо постреляем. Нет, дядя, не то, все не то... Пошли к тебе домой.
Антон угрожающе придвинулся к Бессонову, и тот очень ясно почувствовал опасность, исходящую от него. От этих кожаных плечей, от широкой груди, расстегнутой, несмотря на слякотную погоду, до самого пупка, - грудь была широкая, как базарная площадь, на ней даже не сходилась джинсовая рубашка: от широкого низкого лба с выпуклыми надбровными дугами, похожими на два бастиона, способных выдержать удар любого кулака, да что там кулака - кирпича, от сжатых в узкие беспощадные щелки глаз...
