Солонков невольно поморщился. Лучше бы он свалился, этот парень, на ходу, лучше бы нырнул куда-нибудь в сторону, прыгнул вбок. Лыжи у него сами бы отстегнулись от ботинок и стали на рогульки скис-стопов, а так он может разбиться. Либо переломает ноги и попадет в Тырныауз, районный городок, где лечат поломавшихся в Приэльбрусье лыжников.
- Осторожно, Вика, - предупредил Солонков, - этот "чайник" может в нас врезаться.
Помочь "чайнику" уже, к сожалению, было нельзя, он ничего не видел, ничего не слышал.
"Чайник" в людей не врезался. На его пути оказалась начальственная черная "Волга", на которой какой-то чин прикатил из Нальчика, а поскольку чин здешним законам не подчинялся (въезд на территорию гостиницы "Чегет" был строго запрещен, все машины, кроме машины директора гостиницы, останавливались за шлагбаумом, на асфальтовой площадке), то он подогнал "Волгу" к самому выкату, с которого начиналась кресельная дорога.
"Чайник" въехал прямо под черную "Волгу" - нырнул под неё и... будто в воду погрузился. Пропал. Тихо сделалось. Невероятно тихо. Стало даже слышно, как в поднебесье недовольно клокочет голодный орел, а под самым Эльбрусом, около "Приюта одиннадцати", переговариваются гляциологи, изучающие подвижку кавказских льдов.
Через некоторое время из-под "Волги" медленно вылезла одна лыжа, потом вторая - крепления, поставленные на них, не имели скис-стопов. "Чайник же не показывался.
Солонков первым кинулся к "Волге", отметив, что она поставлена на высокое шасси, иначе бы "чайник" вряд ли залетел под машину, и бог знает, что бы было тогда. "Чайник" здорово ободрался, но был жив и - вот ведь как - даже не поломался.
- Вы родились в рубашке, - сказал Солонков "чайнику - толстощекому упитанному молодцу, пахнущему хорошей туалетной водой.
Костюм, купленный где-нибудь в Париже за дуроломные деньги, потому что за меньшую сумму горнолыжную одежду не достать, был испачкан и порван. "Чайник" невидяще глядел на Солонкова, губы у него приплясывали, из разбитой скулы сочилась кровь. Он не слышал, что ему говорил Солонков. От будки канатной дороги к ним уже бежала девушка в белом халате со старомодным чемоданчиком-"балеткой" - дежурный врач...
Как, оказывается, близко находятся друг от друга жизнь и смерть, совсем ничего не стоит переступить с одной дорожки на другую. Этот парень мог с ходу влететь в нети, из тела выпросталось бы нечто ошалелое - парок, дух, взмыло бы в воздух, чтобы поглядеть на бездыханное тело взрослого дурака, занявшегося не тем, чем ему надлежало заниматься, и понеслось бы, понеслось... А куда? Куда улетает душа, когда покидает тело?..
Никто не знает. Для того, чтобы узнать, этот путь надо хотя бы раз пройти. Увы, те, кто его проходит, не возвращаются.
Вика расширенными глазами смотрела на "чайника". Потом вцепилась в руку Солонкова, проговорила тонким, испуганным голосом:
- Мне страшно!
- Ничего страшного, успокойся. Главное, не терять голову. Это же горные лыжи, а не катание на фанере с подмосковных пупырей. Мы в студенческие годы катались с горок на пластиковых подносах. Брали в столовой подносы и катались. Лихое, веселое было время! А горные лыжи - это опасный вид спорта. Тут и хорошая реакция нужна, и мозги, и физическая сила, и владение техникой. Техника катания должна быть доведена до автоматизма.
Он поморщился. Слова, которые он произносил, показались ему казенными, сухими, как некий технический текст - ни души в нем, ни сердца, сплошной холод да сухомятка. А может, это и хорошо, что у него рождаются такие бездушные слова, может, ему будет так легче порвать с Викой.
- Тебе на сегодня хватит кататься, - сказал он Вике, - не надо перенапрягаться, иначе завтра не встанешь на ноги.
- А тебе не хватит?
- Мне можно. Я ещё пару раз хочу спуститься с верхнего Чегета. А ты... Ты можешь позагорать на балконе. Видишь, какое тут солнце! У нас, в Москве, такого даже летом не бывает.
- А если я поднимусь к кафе "Ай"? Там ведь загорают. Я видела там женщин.
- Это горнопляжницы. Тут две категории отдыхающих: есть горнолыжники, есть горнопляжники...
Горнолыжники и горнолыжницы катаются, отрабатывают технику на склоне. Здесь, кстати, в те дни тренировались и обе сборные страны, мужская и женская. Потеют, выкладываются так, что вечером у них не остается сил даже на то, чтобы сходить в столовую, проглотить "кирзуху", сдобренную мясным соусом, иначе каша не втиснется в горло. А горнопляжницы, надев на себя роскошные комбинезоны, захватив фирменные "белые звезды" или "россиньолы", поднимаются на канатке к "Аю", загорают там до обеда, после спускаются по той же канатке в гостиницу. Многие из них не умеют даже двух шагов сделать на лыжах. Эти горнопляжницы - особый социальный слой, богатые женщины из Москвы, Питера, Киева, Таллина. Среди горнопляжниц встречаются и горнопляжники - холеные мужчины, одетые в роскошные горнолыжные костюмы.
- К кафе "Ай" можно, - разрешил Солонков. - Это безопасно.
Он проводил Вику в номер, подождал, когда она оденется, а потом вместе с ней поднялся по канатной дороге на первый Чегет, к уютному, проблескивающему лакированной деревянной обшивкой "Аю". Оставил Вику там, а сам поехал выше, на макушку горы.
По дороге с горечью оглядывал яркие горы, слепяще голубой ледяной язык, сползающий с вершины Донгуз-Оруна, и думал о том, что через год он уже сюда не приедет. Счастье его, такое недолгое, такое непрочное, будет обрублено одним черным ударом.
Он понимал, что сейчас пока держится, и продержится все время пребывания в горах, но как только вернется в Москву, сломается и сгорит в две-три недели. В том, что так оно и будет, Солонков не сомневался. И ещё убивала его жалость к Вике. Ей будет плохо, когда его не станет, очень плохо...
Он поднялся на вершину Чегета, глянул с неё на выглядевший очень домашним, добродушным Эльбрус, усмехнулся про себя - впечатление очень обманчивое - и, резко оттолкнувшись палками, пошел по трассе. Он быстро набрал скорость, понесся вниз, будто вихрь, срезая закраины трассы, подпрыгивая на застругах и проносясь по воздуху над камнями, опасно вылезшими из снега в нескольких местах, рубя стальными канатами лыж повороты, стискивая зубы от того, что ветер больно обжигал ему лицо, проносясь в нескольких сантиметрах от деревьев. Многие на Чегете видели одинокого лыжника, который несся на огромной скорости с вершины Чегета до нулевой точки, до самого выката.
Солонков не стал сворачивать к "Аю", чтобы посмотреть, как там Вика, обогнул и лежбища горнопляжников. На канатной дороге очереди не было, и он снова поднялся на вершину Чегета.
В один из моментов, когда он шел по окоему горы, по самому краю трассы, за которым начиналось непотревоженное, набухшее грозной тяжестью снеговое поле, готовое скатиться в ущелье лавиной, и скорость была оглушающая, все звуки, кроме свиста ветра, исчезли, - Солонков подумал о том, что счеты с жизнью он может свести в один миг... Вот сейчас, например... И не надо будет мучиться, загибаться в больнице от боли, проклинать собственную слабость.
Скорость была такая, что за Солонковым не поспевала тень - отрывалась на ходу, отставала от хозяина.
В следующий миг Солонков отогнал от себя навязчивую мысль.
Игру, отведенную ему судьбой, надо было сыграть до конца, и ни минуты, ни секунды своей жизни никому не дарить.
Во второй раз он скатился с горы ещё быстрее, чем в первый.
Мысль, которую он прогнал, пришла ему в голову снова, и он опять отогнал её от себя.
Наступило восьмое марта. Вика ещё находилась в постели, когда Солонков, одетый, чисто выбритый, надушенный хорошим одеколоном, появился в номере.
- Вик, проснись! - Он тронул Вику за плечо. - Так ты проспишь женский день.
Вика открыла глаза, и первое, что увидела, были цветы - большой букет роз, завернутый в серебряную бумагу, и только за цветами загорелого Солонкова. И воскликнула по-девчоночьи счастливо:
