Я не понимаю. Разве наши костюмы не делают нас сильнее и выносливее? Разве не должны они ослаблять любые удары и предотвращать ранения? Неужели атака тирекса, от которой он меня защитил, была настолько мощной? И он всё равно продолжал сражаться?

Долгий момент спустя, когда Черный Кот восстанавливал дыхание, он перехватывает мой встревоженный взгляд. Он дарит мне напряженную улыбку и опирается на совок, чтобы встать.

— …твой ход, моя Леди, — говорит он, бросая мне инструмент. — Не уверен, что оно в рабочем состоянии.

Всё еще потрясенная серьезностью его ран, я неловко хватаю совок и привычным жестом торопливо бросаю его в воздух:

— Чудесная Ледибаг!

Совок взрывается мириадами божьих коровок. Аура Тикки вдруг становится вездесущей, и ураган красно-серебристой магии обрушивается на помещение. Ископаемые оживают одно за другим, несутся через зал в бешеном, но выверенном танце. С апокалиптическим грохотом скелеты восстанавливаются в своих витринах, тысячи осколков стекла поднимаются с паркета и соединяются в сверкающем дребезге. Ископаемые, разлетевшиеся по кварталу, влетают сквозь зияющую дыру в потолке, словно падая с неба, а металлические балки стеклянной крыши скручиваются и вытягиваются, чтобы вернуться к изначальным очертаниям.

Покрывало серебристо-красного света уже обволакивает Черного Кота, который в последний раз кривится, а потом вздыхает с облегчением. Он открывает глаза и восхищенно созерцает созидающее действие моего Камня Чудес. Я с тяжелым сердцем украдкой наблюдаю за ним: его костюм снова невредим, порезы на лице исчезли.

Возможно, дело не в том, что наши враги стали сильнее, или в том, что квами хуже, чем раньше, защищают нас: дело в нас. Мы всё больше рискуем.

Потому что у нас мало времени…

Очередной писк сережек призывает меня к порядку. Я бросаю последний взгляд на ночного сторожа, который начинает приходить в себя. Как и другие бывшие акуманизированные, он не вспомнит ни об одном своем злодеянии, и это точно к лучшему.

— Черный Кот, за мной!

В несколько привычных бросков йо-йо я оказываюсь на крыше музея, пока стекло еще не восстановилось полностью. Вместе с Черным Котом, который следует за мной по пятам, я пользуюсь темнотой, чтобы добраться до плохо освещенного жилого квартала, вдали от нескромных взглядов и полицейских сил, уже осаждающих музей.

— Ну, я пошел! Доброго вечера, моя Леди!

— Подожди!

Я останавливаюсь в тени дымохода и поворачиваюсь к нему. Его кольцо издает негромкий писк, и рисунок на нем показывает, что ему осталось меньше двух минут. У нас нет времени на рассуждения.

— Так мы никогда ничего не добьемся, Черный Кот.

Его показная улыбка увядает. Кошачьи уши опускаются.

— Знаю. Осталось лишь десять дней. И мне не удается оттянуть отъезд. Что будем делать, моя Леди?

Я подхожу достаточно близко, чтобы коснуться его. Чувствуя себя неуютно от его встревоженного взгляда, я моргаю и верчу йо-йо в пальцах.

Однако мы всё испробовали, чтобы выследить Бражника. Мы расспрашивали акуманизированных в надежде выкурить их хозяина: вначале — после исцеления, потом — когда они еще находились под его ментальным контролем. Напрасно.

Мы пытались проследить за очищенными бабочками, обнаружить присутствие акум или даже предварить их появление, прежде чем они кого-то заразят, пройти в обратную сторону их путь по Парижу, чтобы раскрыть логово их хозяина. Безрезультатно.

Перед лицом Бражника мы можем лишь отвечать на удар. Невозможно напасть первыми. И это удручает.

А на следующей неделе Черный Кот уезжает…

— …Ледибаг.

Я дергаюсь, хотя голос Черного Кота не громче шепота. Его ясные зеленые глаза молчаливо вопрошают меня. Кончиком когтя он касается моей щеки, потом с тихим позвякиванием гладит мою сережку. Словно подтверждая его предупреждение, раздается писк.

— Меньше минуты. Тебе надо идти.

Он подмигивает мне, отступает на шаг и достает шест.

— Доброй ночи.

Он отворачивается и готовится устремиться на соседнюю крышу, когда я хватаю его за запястье. Он тут же застывает, расширив глаза.

— Кот. Завтра в три часа я свяжусь с тобой. Возможно, у меня будет последнее решение, которое можно попробовать.

Есть еще кое-что, что можно сделать. Кое-что, о чем я не решалась поговорить с ним. Но прежде всего я должна обсудить это с Тикки… И убедиться, что тот, кого это касается, тоже согласен.

— …моя Леди?

Каждая секунда на счету. Я сильнее сжимаю его запястье и дарю ему легкую улыбку. Держись, Черный Кот. Не всё потеряно.

— Завтра.

Я отпускаю его, отворачиваюсь и бросаю йо-йо на приступ темноты. Как всегда, я чувствую, как Черный Кот удаляется в противоположном направлении. Я знаю, как он хотел бы узнать мою личность и открыть мне свою, и для него было бы так легко последовать за мной и подловить меня. Однако он никогда так не делал.

Я бегу против ветра, глаза горят от влажного ледяного воздуха. На сердце становится тяжело, когда я осознаю собственное попустительство. Еще месяц назад я не стала бы задерживаться, скрываясь после окончания миссии. Но в это самое мгновение, на скрытой тенью крыше снятие трансформации в его присутствии казалось мне почти допустимым вариантом, если это позволит мне еще побыть с ним.

Я хотела бы верить — нет, я уверена, — что если сегодня мои убеждения дают трещину, так это потому, что время работает против нас. Возможно, еще потому, что я чувствую себя виноватой: он не всегда выходит из сражений невредимым, и слишком часто из-за меня — потому что пытается меня защитить.

Писк становится повторяющимся и регулярным. Последние секунды. Слишком поздно, чтобы вернуться домой. Я падаю в маленький жилой дворик, в этот ночной час лишенный света. Когда я съеживаюсь на крыльце под навесом, мое йо-йо издает другой звук, характерный для функции связи. Я удивленно открываю его в последний момент и обнаруживаю простое сообщение из нескольких слов:

«Как всегда, ваши желания — закон, моя Леди. Я буду ждать».

Мой костюм исчезает в порыве ветра. На меня нападает холод — резкий, несмотря на анорак, который я надела на всякий случай, выходя из дома в начале ночи. Тикки покачивается на моих коленях.

— Маринетт? Где мы?

Я улыбаюсь, слыша ее тонкий голосок, видимо, удивленный окружающей темнотой.

— Всё хорошо. Мне просто не хватило времени, чтобы найти убежище, достойное этого имени.

Запахнувшись в анорак, я с трудом достаю из кармана мобильник и пакет из булочной отца. Большие голубые глаза Тикки мерцают в бледном свете экрана. Подпрыгнув, она восклицает:

— Печенье?

Я тихонько смеюсь и торжествующе вынимаю из пакета домашнее печенье с шоколадной крошкой — ее любимое. С радостным восклицанием Тикки хватает печенье и принимается старательно грызть. Я осторожно заворачиваю ее в свой шарф: я знаю, после трансформации она становится уязвимой для холода.

— Восстанавливай силы. В такой час я предпочитаю вернуться с помощью йо-йо.

Она соглашается, счастливо вздохнув с полным ртом. Свет моего мобильника гаснет, и я пользуюсь этим, чтобы поднять глаза к небу: если сосредоточиться, можно с трудом разглядеть несколько звезд.

Завтра у меня нет уроков. Я пойду к Мастеру Фу поговорить с ним об этой нестандартной ситуации. Я хочу спросить у него совета и разрешения.

Думаю, настало время Черному Коту познакомиться с ним.

I loved and I loved and I lost you

I loved,

and I loved,

and I lost you…!

День +365.

— Вот, дорогая. Прямо из печи для тебя и твоих друзей!

Я молчу. Каждый день с тех пор, как возобновилась моя учеба, происходит один и тот же ритуал. Иногда это макаруны. Иногда крошечные венские булочки. Однажды была громадная еще горячая бриошь. Консьержка в лицее даже не хотела меня пропускать с ней в класс.

— Маринетт?

Сегодня это печенье.

Печенье.

Ко мне снова подступают рыдания этой ночи. Я бросаю взгляд на сумочку, лежащую на прилавке с моими перчатками. Прикусываю щеку, чтобы сдержать нервные слезы.