«В Москве стоит полупогода…» В Москве стоит полупогода. У человека и у года Совместный насморк. Оттого, Что мир един. Пером природа Нанесена на ничего. И каждой ветки каждый жест Прекрасно виден, ergo est. Шотландская песня – Ты спятил, Джек! Иди домой. Давно все в замке спят. Никто в Британии в час ночной Не продает цыплят. – Я всех, графиня, продал кур И, было, шел домой, Но возле мостика Амур Настиг меня стрелой. – Смотри, узнает старый граф, Дойдет своим умом, Кто бродит, голову задрав, Под замковым окном. – Тогда, графиня, я возьму Суму и пестрый плед, Пойду искать себе страну, В которой женщин нет. А под окошком до зари Пусть бродит старый граф, Который, что ни говори, Имеет больше прав. (Нелле Александровне Житомирской) «В страданьи – зла, а в счастии – скучна…» В страданьи – зла, а в счастии – скучна, Могу соединить со смыслом звуки, И мелкие, как сыпь, предстанут муки – Как сталь, как соль, как Стиксова волна. Высокой боли нету у души. Поверь – единой нет! – одни уроды. До дна срамны, от нас тошнит природу, Зачем же песни наши хороши. 1973 или 1974 Март Люблю начала и концы Поэм, времен – пусть даже года, Легка бесцветная свобода, И боль возведена в принцип. Мне больно, ergo я живу. Как захочу – так назову Перед собою переулки. С лотков Германией пахнут булки, Уходит время из-под ног, И на углу идет кино. Когда всё тает, друг мой милый, И нас по жизни гонит страсть, То нет ни времени, ни силы Её измерить и назвать. Когда-нибудь из горней тьмы Нам скажут, что любили мы. (Анатолию Якобсону) «Сыр Ниневия месит…» Д. Р. Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого? Сыр Ниневия месит И новых ягнят купает, Белеет в ночи известкой И жиром бараньим тает. Жирны её менялы, Брови сурьмят её девы, И не могут руки правой Они отличить от левой. А ты пожалел растенье! – Господь говорит Ионе. – А мне без тебя зачали Мальчика в царском доме И девочку – на соломе. А. Я. I Я знаю, ты еще живой, Поскольку говоришь со мной, А мёртвые не имут речи. Что в землю лёг в чужом краю – Твою манеру узнаю, И пью за дух противоречья. Когда простят тебе твой грех, Приди спасти меня от тех. (Тут есть, кому меня обидеть.) Ко мне Вергилия не шли – Я ад узнала на земли, А рая мне вовек не видеть. сентябрь 1978 г. II До смерти. До раздранья здешних пут. А после смерти – глубже и прочнее. Договорим. Предполагать я смею, Что нас теперь уж больше не прервут. Гляди, как просто! Смертная тоска – Она на то и смертная, что смертна Нас достают, как письма из конверта – Два вкривь и вкось исписанных листка. июнь 1989 г. (Анатолию Якобсону) «Мне шел тогда шестнадцатый…» I Мне шел тогда шестнадцатый. В Москве. Как будто вечно чьи-то именины. На кухнях гул: Читали? – Ну, конечно! И виселицей на полях “Полтавы” Лицейский пир ещё не омрачен. Как он бы нам теперь казался жалок! Ещё была Ахматова жива, И пел Булат о двориках арбатских… II Взлетели цены. Началось безумье Специальных школ, лечебных голоданий, Подсвечников со львами и тарелок, Парящих над Театром на Таганке. Великий Чаплин шёл в “Иллюзионе”, С сеанса выйдешь – глядь, а век-то – новый! Мы вундеркинды; мы его экстерном В полвека проскочили – с баррикад До декаданса. В довоенном френче Тень императора являлась в электричках, И многие бежали за три моря… 1979 «Нас учил философ вдохновенный…» Нас учил философ вдохновенный Истине, сверкающей, как солнце. – Холодно козлику в тумане! Страшно молодому под звездами! Изучай геометрию, мальчик! Слышишь, как поют, вращаясь, сферы? (Холодно козлику в тумане! Страшно молодому под звездами!) А иные погибли за свободу. Имена их вовеки будут славны. Холодно козлику в тумане! Страшно молодому под звездами… |
