Обещав маме, что он все-таки согреет суп, Тимо положил трубку и, вздохнув, вернулся на кухню. Включать газ он научился давно, правда, надо было быть осторожным, чтобы не обжечь пальцы, но, в итоге, кастрюля стояла на огне. Со страшным грохотом он вытащил тарелку из посудного шкафа, а затем отрезал себе большим хлебным ножом толстый и очень кривой кусок.

Поев супу (кильку он все равно не стал чистить), он снова встал перед дилеммой, что делать? На чемпионате СССР ожидался важный матч между московскими «Динамо» и «Торпедо», но прыгать за мячом с полным желудком не хотелось. Читать тоже не было желания, начало «Жерминаля» оказалось очень даже интересным, особенно одно место, где мужчина и девушка встречаются на улице и проделывают в темноте что-то странное, но дальше шла только забастовка и забастовка. По мнению Тимо, этот роман тоже устарел, в стране победившего социализма, где он жил, рабочие не имели причины бастовать, шахта принадлежала им, а не какому-то капиталисту. Вот они в хорошем настроении и маршировали с красными флагами на демонстрации по случаю годовщины Великой Октябрьской революции, которую, против всех законов логики, справляли в ноябре, и вопили: «Да здравствует КПСС! Ура!»

Он не отказался бы посмотреть телевизор, но в их доме этот агрегат пока отсутствовал. Раньше, когда отец был здоров и хорошо зарабатывал, он купил и радио, и граммофон, но сейчас маме приходилось одной содержать семью, отец получал только небольшую пенсию по инвалидности, и хотя Тимо уже несколько раз поднимал вопрос приобретения телевизора, до сих пор это результата не дало; граммофон недавно испортился, но приемник работал и Тимо пошел в соседнюю комнату, чтобы его включить. Шли новости, до спортивного раздела оставалось еще много времени, пока говорили о съезде ООН и о признании новых государств. Тимо был в курсе важнейших международных событий, он знал, что существует две мировые системы, социалистическая и империалистическая, и империалистическая хочет уничтожить социалистическую, потому что та более прогрессивна, в ней у всех есть право на бесплатное образование и медицинскую помощь, и запрещено эксплуатировать других. Теперь казалось, что социалистическая система получает решительный перевес, потому что один за другим бунтовали африканские народы, освобождаясь от колониального ига. Тимо знал это, как выражался иногда дядя Герман, «из первых рук», потому что его классная руководительница – учительница английского языка, недавно вышла замуж за негра и привела мужа выступить перед классом. Это был первый негр, которого Тимо видел воочию (теперь, после Москвы их стало больше), и он оставил прекрасное впечатление – был одет в черный костюм и белую сорочку с галстуком, все, как полагается истинному джентльмену, и говорил тоже, как джентльмен, тихо и интеллигентно. Его родина, в числе других, боролась за независимость, так что имело смысл сейчас послушать, вдруг можно будет классную руководительницу завтра поздравить, но дикторша никак не доходила до этого, она говорила про выступление Хрущева, и Тимо стало скучно.

Он стал крутить ручку настройки и вдруг услышал знакомые звуки египетских труб – Радамес вернулся с военного похода. Тимо узнал музыку моментально, потому что был вынужден десятки раз слушать «Аиду», отец был просто без ума от этой оперы – может, в этом и заключалось его безумие – он даже купил грампластинку, чтобы не зависеть от радиостанций, и мучил Тимо и маму, которой давно надоели, как она говорила, «крики» оперных певцов.

Тимо решил опять покрутить ручку, но вдруг задумался – а что, если поиграть в оперу? Ему нравилось ходить в театр, но в последнее время это случалось редко, класс посещал только детские спектакли, которые Тимо давно не интересовали, а заманить в театр маму никак не получалось. Несколько раз он, когда очень хотелось посмотреть какой-то спектакль, ходил один, но полного удовольствия это не доставляло, не с кем было потом обмениваться впечатлениями.

Он вспомнил, как отец, когда еще был здоров, перед походом в театр всегда долго выбирал костюм, сорочку и галстук, обязательно консультируясь и с мамой. Странно, он это как будто совсем забыл, а вот сейчас вспомнил!

«Костюм» у Тимо был один, его школьная форма, да и другой сорочки взять было неоткуда, но надеть галстук он, тем не менее, мог – пионерский был надежно спрятан в кармане. Мама, правда, всех оповещала, что отец, уходя из дому, взял с собой весь запас галстуков, но Тимо знал, что мама преувеличивает, в шкафу их висело еще немало. Он выбрал один, темно-синий, который, по его мнению, наиболее удачно подходил к тоже синей форме, подошел к гардеробу, и встал перед большим зеркалом, чтобы завязать галстук. Ну и трудным делом это оказалось! Тимо никак не мог понять, что же он делает неправильно, он десятки раз видел, как отец, словно иллюзионист, вертит галстук так и сяк, и в конце концов затягивает узел – если с этим справился сумасшедший, почему у него не получается?

Он пробовал еще и еще – и вдруг узел получился! Как это случилось, он даже не понял, так что было неясно, удастся ли ловкий трюк когда-либо повторить, но в данную минуту это важным не казалось.

Критический взгляд, брошенный на спальню, подтвердил, что тут отсутствуют кресла, достойные оперы. Тимо как-то один ходил смотреть «Лебединое озеро», и поэтому хорошо знал, что в оперном театре кресла должны быть мягкими. Он побежал в большую комнату и перетащил оттуда «трон», который дедушка Тимо получил когда-то в России от какого-то помещика в счет погашения долга. Он был даже шикарнее, чем кресла в опере, тоже с мягкой обивкой, но еще и с высокой спинкой.

Радамес за это время успел сделать свой роковой выбор и теперь влип – он любил Аиду, но был вынужден жениться на Амнерис. Тимо нередко слышал, как родители спорят об этой ситуации, отец считал, что Радамес ошибся, потратив свое единственное желание на освобождение эфиопских военнопленных: «Фараон же пообещал, что исполнит любое его желание, попроси Радамес руку Аиды, он ее получил бы.» Мама, наоборот, полагала, что Радамес вообще вел себя очень глупо, потому что Амнерис, как дочь фараона, была более выгодной партией.

Но что все-таки отец находил в этой опере?

Он слушал, пока в музыку не вклинился металлический скрежет – мама открывала замок. Быстро, словно стыдясь своего внезапного интереса к оперному искусству, Тимо вскочил, выключил приемник, сорвал галстук с шеи и стал толкать «трон» обратно в гостиную.

Манштейн прибыл на Ленинградский фронт 27 августа 1942 года. Он полагал, что после захвата Крыма его армию передислоцируют на Дон, но Гитлер решил иначе.

В начале Восточной кампании Манштейн провел наступление на Ленинград, тогда он командовал танковым корпусом, и потребовалось всего четыре дня, чтобы из Восточной Пруссии добраться до Двины. Сохранить такой темп удалось до Острова, но тут начались осложнения, вызванные чередой ошибок: южнее Ленинграда, среди лесов и болот, танки оказались практически бесполезными; разумнее было отправить корпус на берег Финского залива, откуда к городу вели хорошие дороги, но вместо этого ему приказали сначала перекрыть железную дорогу из Москвы в Ленинград, а потом – прорывать защитные позиции русских под Лугой, причем на местности, которую противник знал как свои пять пальцев, потому что там находились учебные полигоны Красной армии. Так было потеряно много драгоценного времени, и внезапное нападение сорвалось.

За время его отсутствия в группе «Норд» произошли важные изменения: зимой, когда русские стали предпринимать ответные атаки, фон Лээб хотел дать приказ об отступлении, но Гитлер категорически воспротивился, снял фон Лээба и назначил вместо него фон Кюлера. Тот оставил блокаду в надежде, что голодающий город сам признает поражение, но этого не случилось, и статус-кво сохранился.

На следующий после прибытия день Манштейн предпринял разведпоход. Сопровождать его вызвался сам фон Кюлер, так как командующий восемнадцатой армией Линдеманн прийти не смог: русские внезапно напали на его позиции со стороны Волхова. С высоты на южную сторону открывался замечательный вид, город представал словно на ладони: купол Исаакиевского собора сверкал в солнечных лучах, шпиль Адмиралтейства вонзался в небо, удавалось разглядеть даже собор Петра и Павла по ту сторону Невы.