Когда позвонила Моника и пригласила его в Таллин, обсудить судьбу родительской квартиры, Вальдек сперва хотел отказаться – чего там обсуждать, сестра, единственная, осталась в ней жить, это она заботилась об отце, когда тот постарел, понятно, что квартира должна достаться ей. Но потом он подумал – а почему бы не съездить? Он давно не видел брата и сестру, хорошо бы взглянуть, как они живут, как справляются в новых условиях, изменились ли… На автобусный билет денег хватило, хотя подорожали и они – как всё после того, как из Москвы перестали поступать дотации.

Вальдек выглядел плохо, он словно сгорбился, и взгляд его потускнел, наверно, подумала Моника, брата угнетает уход с работы, ему же всего лишь шестьдесят, мог бы еще несколько лет преподавать.

– Пээтер не пришел еще?

– Нет, но он позвонил утром и сказал, что обязательно придет.

– Ну да, старая истина, что первым поспевает тот, кто приезжает издалека.

Сняв куртку и сапоги, Вальдек хотел пройти в комнату в носках, но Моника не позволила:

– Надень тапочки, полы холодные.

– Плохо топят?

– Что поделаешь, надо экономить.

– Ну да, ведь уже не советское время.

В голосе Вальдека звучало злорадство, и Моника почувствовала, что должна отреагировать:

– Из-за этого транжирства страна и рухнула.

– Ничего, хотя бы прожили большую часть жизни в теплой квартире, без трех свитеров и шерстяных носков.

Трех свитеров на Монике не было, был один, а на нем – жилет из овчины, но толстые шерстяные носки на ногах имелись, и она быстро замолкла – не надо было вообще начинать спорить, разве она не знала, что Вальдек должен всегда оставаться правым. Наверно, из-за высокомерия его и вытурили из университета, люди ведь оценивают других не по уму, а по характеру.

Звонок снова пискнул.

– Вот и Пээтер!

В отличие от Вальдека, младший брат был весьма бодр и в хорошем настроении, только исхудал, напоминая сейчас самого себя в молодости.

– Ты что, сходил в баню? – спросила Моника, заметив, что на затылке волосы Пээтера влажные.

– Да нет, принял душ, – пробормотал Пээтер, и почему-то покраснел.

Моника не стала развивать эту тему, хоть ей и показалось странным, что брат зимой, перед выходом из дому, залезает под душ. Может, у него кто-то появился?

Жаркое удалось, братья ели с удовольствием, и Моника вздохнула с облегчением – после смерти отца она стала редко готовить и боялась, что растеряла навыки. Про квартиру пока не говорили, беседовали на другие темы, Вальдек рассказал, что Аннике предложили договор в одном маленьком немецком городке, это был первый раз, когда она будет петь главную партию.

Биргит ждала ребенка.

– Наконец! – обрадовалась Моника.

– Глупости. Пока ребенка нет, можешь в любой момент развестись, а попробуй потом…

– Что ты имеешь против Хиллара? Мне кажется, он весьма симпатичный молодой человек, у меня всегда улучшается настроение, когда я вижу копну его длинных волос…

– Разве ум мужчины в волосах?

Моника снова заткнулась, хотя внутри все кипело: иногда Вальдек мог говорить очень резко, даже злобно. Но сейчас она не хотела спорить, в конце концов, не для того она пригласила братьев, чтобы с ними ссориться.

Спрашивать, как поживают дочери Пээтера, она не стала, о жизни Кристель и Каи Моника была информирована лучше, чем их отец, она хотела узнать, как дела у Януса, но Вальдек ее опередил.

– Это правда, что твой сын женился?

– Зависит от того, что называть женитьбой. Печати в паспорте нет, но он действительно сожительствует с одной особой.

Это было для Моники настолько шокирующей новостью, что она забыла обо всем остальном и стала расспрашивать Пээтера о деталях. Выяснилось, что подруга Януса учится искусству дизайна, точнее, моды.

– А кто ее родители?

– Я только однажды их видел. Отец – математик, мать трудится в том же институте, где когда-то работала наша мать.

Слово «математик» произвело на Монику впечатление – значит, из хорошей семьи. Но Янус на взрослый путь вступил, все-таки, слишком рано, подумала она.

– Детей еще нет?

– Пока нет.

Пээтер так многозначительно произнес слово «пока», что Моника обо всем догадалась, на всякий случай, она переспросила напрямую, и, действительно, получила положительный ответ.

Потом Пээтер поинтересовался, откуда Вальдек услышал о Янусе, и выяснилось, что мать математика – новая соседка Вальдека, она поселилась рядом с ними вместе со своей любовью времен молодости, он был членом эстонского батальона СС и после войны остался на Западе, а теперь вернулся на родину.

– Вот как хорошо, что народ воссоединился, – сказала Моника.

– Не принимай желаемое за действительное, – охладил ее пыл Вальдек. – О воссоединении можно будет говорить тогда, когда эсэсовцы начнут обниматься с бойцами стрелкового корпуса, но где ты такое видела? Это наша вечная трагедия, часть народа смотрит на Восток, часть – на Запад. А великие державы пользуются этим в своих целях.

– Ну, это не только мы такие, даже у итальянцев в последней войне одни были за Гитлера, другие за Штаты, – вставил Пээтер. – Мне об этом рассказал наш родственник, Джон, помните, я говорил вам, что он был во время перестройки в Таллине. Джон воевал в рядах американской армии в Италии, и отнюдь не все итальянцы, как он вспоминал, смотрели на него дружелюбно.

– Вполне их понимаю, – буркнул Вальдек. – Американцы своей наглостью кого угодно могут вывести из себя.

– Но если бы американцы нас не поддержали, разве мы без них добились бы независимости? – возразила Моника.

– За каждую помощь надо платить. Вот мы и стали их вассалами. По-твоему это свобода?

Высказавшись, Вальдек сосредоточился на еде, намекая, что для него спор завершен.

Братья Монике вопросов не задавали, да и о чем они могли спросить, не о том ведь, как поживают ее подруги? У Моники все же нашлось, что им рассказать: недавно к ней заходил дядя Эдуард и жаловался, что ему после смерти Софии стало очень тяжело жить.

– Не знала, как ему помочь. Не могу же я ездить из Таллина к нему в деревню готовить и стирать?

– Но у него же есть сестра, Эдуард еще составил завещание в ее пользу, разве она о нем не заботится? – спросил Вальдек.

– Мне было неудобно об этом упоминать, еще подумал бы, что я сама имею виды на его дом.

Вальдек хмыкнул – как показалось Монике, весьма презрительно.

Затем она рассказала про то, как старалась убедить соседей дать тете Тамаре возможность приватизировать свою квартиру, но не нашла понимания.

– Так что, думаю, мы правильно сделали, что не стали подавать документы на возвращение хутора, пусть его получит Тимо.

– Всего хутора он, наверно, не получит, там появился еще один претендент, – вмешался Пээтер.

– Кто, Пауль?

Это было бы, по мнению Моники, справедливо, у Пауля тоже возникли проблемы с квартирой, появился собственник, который требует ее обратно.

– Нет, вроде не Пауль. Но кто именно, Тимо не знает. Они в том учреждении не очень делятся информацией.

Моника сразу вспомнила обо всех ужасах, которых наслушалась от подруг, наперебой рассказывавших о вражде между родственниками из-за дележа имущества, и она уже открыла рот, чтобы рассказать об этом братьям, но вовремя спохватилась – еще подумают, что и она оказывает на них давление.

Когда все наелись, Моника отнесла грязную посуду в кухню, но мыть не стала, чтобы не терять времени, а вытащила сразу кофейный сервиз. Снова накрыв на стол, она села, собралась с духом, и начала:

– Как я уже говорила по телефону, нам надо решить, что делать с квартирой…

Так я и останусь до конца своих дней в Ласнамяэ, подумал Пээтер, медленно прогуливаясь по плохо освещенной улице в сторону автобусной остановки. Какое-то время надежда еще сохранялась, Моника была готова принести себя в жертву, продать квартиру и тоже поселиться на окраине; но что делать с Майре? Этого не знал никто. Ну а потом выступил Вальдек со своей идеей. Сейчас продавать невыгодно, сказал он, цены на недвижимость низкие, надо подождать. Пусть Моника приватизирует квартиру, и, чтобы совесть ее не мучила, составит завещание – не в пользу братьев, а в пользу их детей. Точнее, двоих из них – одного со стороны Пээтера, и одного – со стороны Вальдека. Вопрос о том, кого именно следует упомянуть в завещании надо еще продумать, однако, хорошо бы Пээтер выбрал кого-то из дочерей, тогда само собой решится проблема Майре – не будет ведь дочь выгонять мать из дома. Против того, чтобы завещать часть квартиры Кристель или Кае, Пээтер, собственно, ничего не имел, Янус все равно получит от Маргот и материнское гнездо в Пярну, и квартиру в «безобразном» доме, хватит ему, баста. Проблема состояла в другом – в нем самом. Но как ты скажешь, что дескать так и так, мне нужны деньги, чтобы кормиться в ресторане и посещать бордели? Никак не скажешь. А если сделать ставку на улучшение жилищных условий, мол, надоело жить в Ласнамяэ, вполне можно услышать в ответ: «А почему ты не хочешь вернуться под родную крышу, тут хватит места всем?» И что, снова делить квартиру с женщиной, с которой он, с божьей помощью, уже двадцать пять лет как развелся? Ну уж нет! Лучше пусть все останется по-прежнему, пусть Моника и Майре продолжают жить вдвоем в большой, но все-таки коммунальной квартире, пусть говорят и впредь друг другу вежливо «Доброе утро!» и «Спокойной ночи!», до более сердечных отношений так и не дойдя, а он… он предпочитает общество таких женщин, с которыми в течение ничтожного получаса можно добиться экстаза столь изысканного, что все остальное меркнет. Моногамный образ жизни был не для Пээтера. Правда, старость… И грязное белье. Не говоря о вареных макаронах и яичнице-глазунье. Но что поделаешь, за все в жизни приходится платить… Как писал классик, которого Пээтер часто цитировал: «Звон, звучащий в чугуне колокола, уже не долетает до Творца, за кусок хлеба брат готов предать брата» – вот за то, чтобы не навредить брату с сестрой, пришлось отказаться… ну не от куска хлеба, естественно, но тоже от чего-то.