Он проснулся немного не в себе.

Страх куда-то исчез, он не многое мог вспомнить из того, что было. Из темноты его вырвал чудовищный голод. Тело сжигала горячка. С трудом он выбрался на поверхность, раскапывая рыхлую землю руками и сдирая ногти до крови.

Он лежал тут один час или несколько дней?

Это не имело значения. Только бы погасить эту странную жажду. Невыносимое ощущение, желание, которое не позволяло забыть о себе.

Лес тонул в темноте и в тишине, созданной десятками безмолвно движущихся существ.

Он чувствовал, как кто-то или что-то следит за ним из укрытия. Ощущал на себе то изучающий, то выжидающий взгляд. Слышал вой волка, притаившегося поблизости. Если бы только он мог сосредоточиться…

Ах, это искушение было непреодолимым! Как от этого избавиться? Как?!

Тропинка перед ним осветилась золотисто-синим, нереальным блеском. Это луна вышла из-за туч и пробивалась между верхушками деревьев.

Круглая.

Голод стал невыносимым. Он чувствовал, что, если его не утолит, сойдет с ума.

Он неуклюже потащился в сторону, куда его тянул инстинкт. Туда, где он, наконец, утолит назойливую жажду, что скручивала внутренности и наполняла голову нескончаемой болью.

К людям.

– Может, это и волкоглазый, – рассуждал дальше Костьян. – Но разве он мог лапой аж так размозжить череп?

– Леший… – неожиданно отозвался дед, оживая и широко открывая глаза. – У лешего есть дубина, и о-о-о, да! Он одним махом может размозжить голову!

Собравшиеся почувствовали себя неловко, но Тинне только закатил глаза.

– А отец снова за свое! Кто бы не усрался, всегда леший виноват!

– Да, смейся над стариком! – дед зловеще погрозил ему кривым пальцем. – Я помню, когда принесли батюшку, некоторые тоже смеялись. А у него рожа была такая же, как у этого умника под тряпкой.

Тинне пренебрежительно фыркнул.

– Подожди, – вмешался Костьян. – Дед уже видел такое?

– Видел ли? – взорвался крестьянин и, пока сын не успел что-либо ответить, начал рассказывать: – Всю жизнь эта картина у меня перед глазами! Я был маленьким ребенком, когда принесли моего любимого батюшку, вот как этого сопляка. Отец деревья в лесу рубил и что-то ужасное его укокошило. Старики сразу сказали, что он замахнулся на святое дерево, которое леший любит, но молодежь, как и сейчас, не хотела верить в чудовищ и лесных духов. Нужно, видать, пожить в этих горах и на трагедии насмотреться, чтобы разума набраться.

– Кстати, отец, – удрученно произнес Тинне. – Через несколько часов рассвет, я хотел бы, чтобы ты закончил рассказ к тому времени.

– Да, да, – дед понуро закивал головой. – Некоторые никогда уже глаз не откроют, даже когда боги у них дитя отнимут.

Тинне замолчал, будто кто-то его ударил, а дед заерзал на пеньке, который служил ему стулом. Он наклонился в сторону собравшихся и продолжил:

– Похоронили мы отца под маленьким могильным холмиком, а через несколько дней крестьяне вернулись на участок, где отец деревья рубил. И снова начали рубить и вдруг слышат… – Дед повысил голос, но все и так слушали его. – …слышат вроде шепот в кронах деревьев, то тут, то снова там, и каждый раз с другой стороны. Громче и громче зловеще шептало, аж пока двое самых умных крестьян не пустились наутек и до деревни добежали. А когда вернулись, из тех, кто не убежал, только один дышал. Он истекал кровью, потому что что-то сломало ему ногу. Но прежде чем дух испустил, успел еще сказать, что на них огромный медведь напал, а на медведе бородатый старик ехал и дубиной размахивал.

– Леший… – Костьян с почтением закивал головой.

Кузнец и Стоян уже были под впечатлением, и только Тинне исподлобья смотрел на отца.

– Леший, – подтвердил дед с ужасом. – Но это еще не конец. Похоронили убитых на кладбище и решили не ходить больше на тот участок леса. Но леший был разгневан и каждую ночь раскапывал могильные курганы убитых. Отца пощадил, может быть, потому, что из-за невежества он деревья рубил и понес заслуженную кару. А те другие виновны были, потому что знали. Они должны были понимать, что мой отец был предупреждением. И потому леший не дал им познать покой после смерти. Каждое утро могилы были раскопаны, словно мертвые хотели выбраться из них, но времени всегда не хватало. Даже Братмил, что тогда хранителем был, понял все и вместе с крестьянами пошел в то место в лесу, в святое место лешего, и посадил новые дубы. Извинился, покаялся и внезапно, – старик значительно повысил голос, – все закончилось, словно не было.

Венда не спала.

Она была не в состоянии лечь, зная, что с приемным отцом могло что-то случиться. Поставила дополнительную лучину снаружи в дверях, чтобы в случае чего отчим смог увидеть избу издалека. Сама она сидела возле очага и размышляла. Кот спал на ее коленях, а она лениво гладила его.

В долине никто не исчезал просто так. Если же жена иногда искала мужа, всегда находился кто-то, кто, случайно выглянув в окно, видел его в кустах с соседкой. Тут ничего нельзя было скрыть. Потому, собственно, хранитель, когда прибыл издалека, построил свою избу подальше от других. Для спокойствия. Никто, даже корчмарь, не знал, почему он оставил мир за горами. Высказывался мудрено, разбирался во многих вещах – в травах и битвах, и никогда не нарушал барьер между собой и жителями деревеньки.

Никто не знал, от чего он сбежал. И никто не спрашивал, зачем он привез маленькую девочку, которая, как он утверждал, не была его дочерью.

Венда тоже этого не знала. А сейчас не могла смириться с мыслью, что может уже никогда и не узнать.

Она не на шутку расстроилась. Лучина, что освещала избу, сгорела до половины. Ее пламя трепетало, потревоженное ветром, задувающим через неплотно закрытое окошко. Девушка встала, наклонилась и выглянула наружу, заслоняя ладонью глаза от света. Ветер разогнал тучи, и окрестности залил свет луны. На фоне леса отчетливо вырисовывались очертания плетня и вытоптанной тропинки, что вела от калитки к дому. На полпути вдоль тропинки притаился маленький сарай для дров. Свет преломлялся на неровных грядках, занимающих почти весь двор. После зимы торчало несколько вечнозеленых трав и кустарников.

Было пусто и спокойно.

– Куда ты ушел? – тихо буркнула она под нос. – Кто, как не ты, должен был знать, что в полнолуние нельзя выходить из избы…

Из мыслей ее вырвал стук, доносящийся из сеней.

Девушка аж подскочила и отодвинулась от окна с круглыми, как блюдца, глазами. С сердцем у горла она тихонько подошла к дверям. Выглянула в темноту именно в тот момент, когда что-то тяжелое вновь ударило в стену между хлевом и избой. Потом с жутким долгим шорохом опустилось на пол.

Венда в ужасе таращилась в стену, словно могла просверлить ее взглядом.

Большинство людей в долине держали своих животных в избе, для тепла и удобства. Если корова должна была отелиться зимой, не нужно было вылезать из-под теплых шкур каждые несколько часов, чтобы ее проверить. Прислушиваясь к непрекращающемуся шуму, девушка пожалела, что хранитель не выделил помещение для животных, когда строил дом. Когда Варней подарил ему корову за то, что тот спас его жену при родах, со стороны сеней знахарь достроил маленький хлев.

Топтание и шарканье не умолкало. Венда боролась с собой: выйти или не выйти? Тут было безопасно. Но там была корова. Их единственная корова. Живая. Пока. Боже, как она бушевала.

Девушка по звукам понимала, что в помещении был еще кто-то. Тот, кто так испугал ее.

Выйти или не выйти?

Она немного успокоилась, по крайней мере, уговаривала себя успокоиться.

Она схватила палку, что на всякий случай стояла в углу сеней. Ее тяжесть придавала девушке уверенности. С бешено колотящимся сердцем она рванула двери. Она знала, что если откроет их медленно, то они пронзительно заскрипят и привлекут внимание всех созданий в округе к бедной выходящей в ночь жертве. Она не затворила за собой, чтобы в случае чего быстро вернуться. С палкой наготове Венда двинулась через освещенный потусторонним светом двор.