А ведь когда-то — в общем-то, не так уж и давно, если подумать, — Новый год был для нее не просто праздником, он являлся настоящим чудом, сказкой, волшебством…
Начиналась сказка с новогоднего утренника в детском саду. Даже еще раньше. Воспитательница распределяла роли для праздничной постановки. Люська, как правило, играла главные роли — Снегурочек, Василис Прекрасных, Царевен Несмеян и так далее. Не потому, что была каким-то особо красивым ребенком — в группе хватало девочек и посимпатичнее, а потому, что в те счастливые малышовые годы в ней еще не зародилось ни одного комплекса, и она с большим удовольствием пела на публике, танцевала и вообще «звездила» по полной программе.
Когда в актовый зал детского сада привозили елку — настоящую, живую таежную красавицу, — весть эта мгновенно облетала всю детсадовскую малышню. Они начинали приставать к воспитательнице, канюча:
— Инна Васильевна, ну пожалуйста… Пойдемте в зал — смотреть на елку!
— Нечего там пока смотреть, — сердилась Инна Васильевна. — Вот завтра ее нарядят, тогда уж…
Но ребятишкам не терпелось. Особенно, конечно же, Люське. Она периодически удирала из группы, пока все остальные мирно играли, и «огородами» пробиралась к актовому залу. Воспитательница читала книжку и ничего не замечала.
Елка стояла в полутьме — одинокая, высокая, зеленая и молчаливая. От нее веяло лесом, свежим снегом, морозным воздухом… Люська подходила к ней близко-близко, осторожно трогала развесистые изумрудные лапы, шепотом разговаривала с елью: спрашивала, как там, в лесу, сильно ли холодно, скучает ли она по своим друзьям — белкам, зайцам и лисичкам. А затем, подпитавшись «елочным духом», она возвращалась в группу как ни в чем не бывало, счастливая и окрыленная… В том возрасте она уже не верила в Деда Мороза (собственно, в него она вообще никогда не верила), но свято была уверена в том, что елка — живая, что она слышала ее и прекрасно понимала. Поэтому, когда на утреннике они все дружно водили хоровод вокруг этой елки, она чувствовала себя избранной, ведь они с елочкой уже давно были знакомы и наверняка она выделяла маленькую Люську среди других…
Домашняя елка (вернее, сосенка) была иной — маленькой, уютной, пушистой, и Люське казалось, что ее привезли не из леса, а из ближайшего парка. Нет, она очень любила и их домашнюю новогоднюю елку, но разговаривать с ней девочку почему-то не тянуло.
Наряжать елку — о, какое это было удовольствие!.. Елочные игрушки хранились на антресолях в огромном старом чемодане — он был полон доверху. Некоторые игрушки были совсем старинными, хрупкими и изысканно-красивыми, еще из маминого детства. Люська особо ими дорожила и берегла их. Игрушек на елке должно быть много — в этом твердо были убеждены Люськины родители и она сама; они не понимали тех людей, которые на Новый год «стильно» украшали елку тремя-четырьмя шариками. Нет, ИХ елка была увешана игрушками буквально с головы до пят, плюс гирлянды лампочек и «дождь» — серебряный, золотой, розовый…
С Дедом Морозом же и Снегуркой у Люськи не сложилось с самого начала. Когда ей было два годика, мама решила порадовать ребенка и пригласила Деда Мороза и Снегурочку «по вызову». Едва в их квартире появился страшенный мужик с посохом и клочковатой ватной бородой, Люська обомлела от страха и заорала, взяв с ходу самую высокую ноту. Ей казалось, что этот Дед — воплощение ночных кошмаров — сейчас запрячет ее в свой мешок и украдет у мамы с папой. Дед Мороз, Снегурка и родители плясали вокруг нее, уговаривая успокоиться, обещали конфеты и другие гастрономические блага, но она продолжала верещать, как раненый заяц, и с ужасом таращиться на Деда-монстра. В конце концов его выставили за дверь, а Снегурочка торопливо всучила Люське подарок, сфотографировалась с ней и тоже поспешно ретировалась. У них в семейном альбоме до сих пор хранится эта фотография — Люська, насупленная и зареванная, на руках у мамы, а рядом с ними — советская пятидесятилетняя Снегурочка со слегка прибалдевшей физиономией.
В детском саду же в Дедушке Морозе Люська без труда распознавала воспитательницу Инну Васильевну, хоть она и старалась говорить густым басом, а половину ее лица скрывали усы, борода и накладной красный нос (этакий Дед Мороз-алкаш). Люська, разумеется, делала вид, что принимает все за чистую монету, ибо ей не хотелось расстраивать воспитателей; она послушно рассказывала «Деду Морозу» выученные к празднику стихи («Дед Мороз, Дед Мороз, голубая шапка, ты чего в мешке принес? Там, наверно, сладко — мармелад, шоколад, все для маленьких ребят!»), пела песенки, водила хороводы, орала вместе со всеми:
— Раз, два, три — елочка, гори!!! — но при этом прекрасно понимала, что никаких дедов морозов не существует в природе…
Новогодние наряды — о, это была отдельная песня! Счастливое «совковое» прошлое, когда проблематично было достать нарядную — да просто новую! — шмотку… Наряды мастерились своими (вернее, мамиными) руками. Какой же это был творческий полет! Белое кружевное платьице обшивалось по подолу новогодним «дождем», а также украшалось вырезанными из серебристой фольги звездами и снежинками. А еще у Люськи были наряды Красной Шапочки и Цыганочки (ворох разноцветных летящих юбок, цветастая яркая блузка, красная роза в распущенных волосах…). Да, в костюмы вкладывались и душа, и сердце… А «подарки»? Эти одинаковые праздничные коробки в виде домиков, которые выдавались на каждого ребенка в детском саду, а также у мамы и папы на работе. Внутри был стандартный набор — несколько плиток шоколада, конфеты, вафли, мандарины и — иногда — пряники…
Новый год Люськины родители предпочитали встречать дома. Никогда принципиально не ходили в гости — приглашали на новогоднюю ночь к себе. Мама Люськи готовила потрясающее угощение. Ну, конечно, не обходилось без традиционных «оливье» и «селедки под шубой», хотя были и другие блюда. В детстве за новогодним столом для Люськи самым вкусным было вишневое желе, а еще мама мастерски готовила мясное заливное. Ну и торг, конечно же, торт — «птичье молоко», мама пекла его грандиозно, он просто таял во рту…
К ним приходили родительские друзья, несколько семейных пар. Приводили и детей — Люськиных ровесников, Дашу и Ваню. Они, посидев немного за столом со взрослыми, вскоре убегали в детскую и увлеченно играли там в «Новый год», а потом дружно засыпали у Люськи на кровати еще до наступления полуночи.
Ну, а потом… Школьные «елки», новогодние дискотеки… Люська скромно простаивала в своем нарядном платье у стеночки, когда объявляли медленный танец, и ее сердце ухало куда-то в пятки: а вдруг ее никто не пригласит танцевать?.. А если пригласит — ой, мамочки, да это же еще страшнее…
Новый год становилось немодно отмечать с родителями. Девчонки собирались у подруг (реже — друзей), играли во «взрослую» жизнь, тайком пробовали шампанское… А после полуночи, загадав желание под телевизионный бой курантов, они дружной компанией отправлялись на городскую площадь, к Главной Елке. Она, к слову, была на редкость уродливой — каждый год. В ней не было души… Но они великодушно все прощали. Был Новый год, и было весело, они встречали в толпе на площади знакомые лица, орали друг другу:
— С Новым годом!.. — и обнимались.
Университет… Тут уже все было всерьез — первая любовь, шампанское из горла, заледеневшая Волга, метель и ночь — аж дух захватывало! И однокурсник, лучший друг Пашка, опьянев, признался Люське в любви… А ей было весело и смешно — она его совсем-совсем не любила, она была влюблена в другого, но почему-то в тот момент все это казалось жутко забавным…
Ну, и наконец, Москва. Куда она ушла — радость от встречи Нового года? Почему больше сердце не замирает так сладко и не трепещет в предвкушении праздника? И почему сам праздник теперь проходит так, что после него рыдаешь взахлеб несколько дней подряд?..
Когда Люська впервые после той злополучной новогодней ночи в клубе вышла из дома на свежий воздух, у нее закружилась голова. Ей казалось, будто ее выпустили на волю после тяжелой болезни — настолько она ослабела. Однако праздники закончились, наступили суровые будни. Жизнь продолжала идти своим чередом, и нужно было ездить на работу. К счастью, на небе наконец-то снова появилось яркое зимнее солнышко. Поначалу оно ослепило Люську, словно вылезшего из подземной норы крота, но затем, проморгавшись, она с удовольствием подставила лицо под его лучи.
