— Миш… Я правда не догадывалась… — залепетала Люська растерянно, чувствуя себя полной идиоткой и готовая провалиться сквозь землю.

— Ну вот. Потому и говорю, что дура… — вздохнул Миша. — Как можно было не заметить, что ты мне нравишься? Я, кажется, этого не скрывал.

— Я думала, ты так просто прикалываешься… шутишь… — пробормотала Люська в смятении. Миша невесело усмехнулся:

— Да какие уж тут шутки… Думал, в этой поездке мы сможем друг друга получше узнать, надеялся, что ты начнешь мне хоть немножко симпатизировать…

— Я тебе… симпатизирую и так, — запинаясь, выговорила Люська.

— Угу, я заметил, — язвительно отозвался он. — Ты никак со своими ухажерами не разберешься, то один, то другой, то певец, то гомосексуалист…

— Какой еще певец, какой гомосексуалист, ты что?!

— Дима Ангел, потом поэт Павлик, потом еще один загадочный поклонник, который тебе звонит, — начал ревниво перечислять Михаил. Люська смотрела на него во все глаза.

— Миш, ты что, с дуба рухнул? Ты вообще отдаешь себе отчет в том, что сейчас несешь? При чем тут вообще Ангел, при чем Павлик, что ты болтаешь?!

— Прости, — сразу же примирительно сказал Миша, в шутку поднимая руки вверх, как бы сдаваясь. — Я это не в упрек тебе, не хотел обижать. Просто меня бесит, что вокруг тебя вечно толпятся парни! Мне они мешают, понимаешь? Когда мне хочется завоевать сердце девушки, остальные меня отвлекают.

Люська нашла в себе силы, чтобы рассмеяться и пошутить.

— Ишь, какой хитренький… Хочешь завоевать сердце без шума и пыли, чтоб даже конкурентов вокруг не было!

— Ну, положим, поэт Павлик мне явно не конкурент, — уверенно заявил Миша. — Насчет того загадочного типа, который звонит тебе во время работы, ничего сказать не могу, я его не знаю. А вот Дима Ангел… Таким, как он, ты вполне можешь увлечься. И он меня беспокоит. Он тебе не звонил еще, нет?

— Звонил, — виновато созналась Люська. — Только уверяю тебя, ты заблуждаешься на его счет! Он звонил просто как друг…

— Тогда кто же? — прямо спросил Миша. — Кто он, мой соперник?

— Он тебе не соперник, — отреклась Люська. — То есть, я имела в виду… — она смутилась. — Я сейчас абсолютно свободна в плане личной жизни. Но, тем не менее, это не значит, что я тут же готова закрутить с тобой какие-то отношения. Мне сейчас не до этого, Миш, честно. Ты меня устраиваешь как коллега, как приятный собеседник, как друг… И остановимся на этом, хорошо?

— Так ты свободна? — услышав эти слова, Миша воспрянул духом и пропустил половину сказанного Люськой мимо ушей. — А как же тот… ну, о котором ты говорила, что очень его любишь?

— А я его и сейчас люблю, — просто сказала Люська. — Кто сказал, что любовь обязательно должна быть счастливой? Да, мы с ним больше не пара. Но никого другого на его месте я не вижу. Во всяком случае, пока. И закроем тему на этом, если ты не против…

Возвращение в Москву прошло тихо-мирно, без распития спиртных напитков и происшествий. Единственное, что слегка смазало благопристойный финал, — ночью в соседнем купе раздался страшный грохот и перебудил половину вагона. Спросонья и в полутьме никто не понимал, что упало. Оказалось, упал поэт Павлик. Со свистом, с верхней полки. Сначала хотели бежать за врачом, но Павлик даже не проснулся в своем полете, а продолжал мирно похрапывать на полу. Он еще и в ковер завернулся для большего удобства и комфорта. Утром, проснувшись, Павлик доверительно сообщил всем, что ему приснилось, будто он — Гагарин.

В Питер поэт ехать не собирался, поэтому Люська распрощалась с ним сразу на Казанском вокзале. Павлик одарил ее напоследок пафосным признанием:

— Я тебя полюбил, дорогая моя!..

Люська не сдержалась и заржала в голос. А Павлик вдохновенно продолжил:

— Я тебя полюбил за то, что ты меня полюбила! Но меня ведь невозможно не полюбить, правда?..

Затем он неожиданно посерьезнел и сказал Люське:

— Благодаря тебе я изменил мнение о людях, работающих в газете «Вертикаль»… Раньше мне казалось, что там одни лохи. А ты — девчонка хоть и не гламурная, но практически роскошная! Ах, какая у тебя коса! Какая коса! Сразу видно — русская девушка!

И лучшего комплимента Люська в жизни, пожалуй, не слышала.

(Спустя два года Люська и Павлик случайно столкнулись в лифте «Останкино». Она не сразу его признала — от прежнего есенинского облика остались лишь кудри да глаза, а сам он размордел, заматерел, отрастил небольшое брюшко и вообще — выглядел, скорее, солидным отцом многодетного семейства, чем тем гламурно-чудаковатым персонажем из поезда, который летал с верхней полки и торговал на волгоградском рынке женскими трусиками… Они разговорились, и Павлик с гордостью поведал, что является директором музыкальных программ на молодежном канале, а также похвастался фотографией детишек-близнецов в телефоне — оказалось, он благополучно женился на девушке, позабыв о своем эпатажном имидже «гомосексуалиста»…)

Миша тоже не поехал в Питер, оставшись в Москве из-за болезни сына. Люська невольно затосковала по нему. Ей сейчас не хотелось оставаться одной, требовалось с кем-то постоянно разговаривать, быть в компании, иначе сразу начинали одолевать тягостные мысли об Андрее. Но ехать надо было обязательно — никто кроме нее, по мнению Артура, не мог написать о мероприятии «красиво». Люська уже даже придумала достойное начало своей статьи: «Их все меньше — живых свидетелей и участников тех страшных событий. Их волосы поседели и поредели, лица избороздили морщины, спины согнулись. Но их глаза такие же ясные. В них — ПАМЯТЬ о войне. Потому что такое не забывается…»

Перед отъездом в Питер Люська успела заскочить домой, искупаться и переодеться. Она была даже рада, что у нее оставалось не так много времени между двумя поездами, можно было сослаться на спешку и не отвечать на расспросы девчонок. Ей не хотелось сейчас задушевных бесед и разбора по полочкам ее внутреннего состояния. Хотя Алина — Люська видела — поглядывала с плохо скрываемым состраданием, а на Жанкиных губах играла с трудом сдерживаемая ироничная ухмылка.

На вокзале — на этот раз Ленинградском — снова играл военный оркестр, произносились речи, сопутствующие ситуации, ветеранам преподносились букеты цветов… Люська почувствовала, что у нее «дежа вю». И опять представитель комитета общественных связей отгрохал длинную и нудную маловразумительную речь. Отличительной чертой этого оратора являлось то, что он непременно упоминал на любом мероприятии «один из лучших концертных залов столицы». Причем лучшим концертным залом у него считались все, в которых он выступал — будь то хоть «Россия», хоть Кремлевский дворец, хоть МДМ, хоть зал церковных соборов. В этот раз Люська, чтобы развлечься, втайне ждала от него упоминания «одного из лучших вокзалов города», но так и не дождалась.

С попутчиком ей, впрочем, повезло — с ней в купе «Красной стрелы» ехал только один человек, учитель истории. Его сумасшедший класс то и дело врывался к ним в купе и нарушал мир и спокойствие, но учитель привычно усмирял своих ребят на понятном им языке:

— Так, Макс, пока я тебя не наказал, иди и сам накажись головой о дверной косяк — тогда прощу!..

В целом, попутчик был интеллигентным, тихим и совершенно Люську не напрягал — она практически не замечала его присутствия.

А спустя всего восемь часов после отправления пасмурная северная столица уже встречала московских гостей…

Люська была в Питере. В своем самом любимом городе на Земле. Она не знала, за что так его любит — этот город всегда был для нее неразгаданной загадкой. Но любят ведь не за что, а вопреки…

Их поезд встречали десять автобусов на Площади Восстания. В Питере было еще темно — раннее утро, суббота, город спал после трудовой недели. Экскурсоводшей на этот раз оказалась клевая бабулька, она с ходу взяла нужную ноту — очень интересно рассказывала, читала наизусть стихи, цитировала классиков, но не занудно, а с огоньком в глазах.