– Я понимаю, Кэрри. Возвращаясь к вопросу о боли, в самом начале работы над этой темой, вы сказали, что у вас есть два ранних воспоминания об отце, и то, что они такие разные, представляет для вас проблему. Как бы вы могли описать, в чем именно заключается проблема?
– Понимаете, в чем дело, доктор Роуз, мой отец в отличие от мамы гораздо более эмоциональный, теплый, он действительно может проявлять заботу, но и в то же время это непостоянно, нестабильно, не понятно, что может измениться и выбесить его. Я воспринимала это как предательство, а еще то, что такому человеку нельзя доверять, потому что не знаешь, что от него ждать. Либо, чтобы получить от тебя что-то, он приврет, приукрасит свою драму, либо у него внезапно случится вспышка гнева. С возрастом он, кстати, стал спокойнее, но вот манипулировать и искривлять реальность в свою пользу, он не перестал.
– По вашим словам, Кэрри, образ вашей матери вырисовывается как стабильно холодный, а поведение отца напоминает качели – либо выраженно теплое, либо выраженно негативное. Похоже? Перекликается с вашими переживаниями?
– Да, доктор, перекликается. Говоря о матери, о связи с ней тогда в детстве, я бы выбрала слова «далеко» и «холодно», а об отце «непостоянно», «тепло» и «агрессия».
– Хорошо, понятно. А что вы имели в виду, когда говорили, что он с возрастом стал спокойнее, но манипулировать не перестал? И могли бы, если можно привести пример из реальной жизни? Может, случай, который произошел относительно недавно?
– Да, был недавно такой случай. У меня теперь достаточно хорошие и прочные взаимоотношения с матерью, и мы регулярно общаемся. Была какая-то история, которой я с ней поделилась, но о чем она конкретно уже сейчас не помню, по-моему, это было на тему одного из самых последних рассказов, который я написала. Хорошо, помню, что в одном из разговоров с ней перед тем случаем с отцом она упомянула, что обсуждала этот рассказ с ним. Как-то после этого я хотела ей позвонить, но оказалось, что она спала и не могла со мной поговорить, вместо нее ответил отец, и тогда я решила, что раз выпала такая возможность, то спрошу еще дополнительно его мнение по поводу сюжета и стиля рассказа. Я спросила у него, что он думает, мотивируя тем, что он уже слышал о рассказе от матери. На что он удивленно ответил мне, что об этом ничего не знает. Мне было безумно неприятно с ним тогда разговаривать. Я почувствовала себя обманутой, что мной опять манипулируют, и у меня пропало всякое желание с ним общаться. Я чувствовала, что не могу ему доверять и продолжать разговор после его откровенно шитой белыми нитками лжи не могла. Я так напрямую ему об этом и сказала. На что он холодно и обиженно заметил, что, конечно же, если в случае недоверия продолжать общение нет смысла.
– И как вы могли бы объяснить то, что произошло?
– Я уверена, что мать разговаривала с отцом на тему того моего рассказа, более того, я и потом переспрашивала у нее, чтобы удостовериться, что поняла правильно и не накручиваю себя. Поэтому вероятность того, что он не знал или забыл я исключаю. Я думаю, что он приревновал и обиделся, что я поддерживаю отношения с матерью, но не с ним. У него есть любимая фраза, которую я ненавижу, что-то вроде «Ласковый теленок от двух маток пьет». Это его стиль общения с людьми, которые ему нужны или с начальством. Эту же стратегию он и пытался привить мне. Не имеется в виду ласковый искренне теленок, а тот который ластиться, ради возможности кормиться от двух матерей, вроде как на двух стульях сидеть. Это по принципу управления людьми, как советовал Дейл Карнеги, чтобы постоянно улыбаться, говорить то, что люди хотят слышать, преувеличивать их ценность, но на самом деле за их спиной и в грош их не ставить. Сколько раз я видела эту его тактику в действии, как он расплывался перед своими начальниками или нужными людьми, как улыбался им и обещал что-то сделать, но чуть что они за порог, так сразу поливал их грязью. А когда обещания не выполнял в срок, требовал от моей матери, чтобы на их телефонные звонки отвечала она вместо него и врала, что он либо болеет, либо его нет. Мне всегда казалось, что он использовал ее в качестве бесплатного личного ассистента или секретаря. Вот еще одна его любимая фразочка, которой он так любил кормить меня и мать, «Сделай, пожалуйста, не в службу, а в дружбу». Так что да, я столько раз видела с его стороны лицемерие, что больше не хочу ставить себя под удар.
– И если сейчас подвести итоги, то как бы вы охарактеризовали причины, которые заставили его вам солгать?
– Он хотел показать мне в насколько невыгодном положении находится, что с ним никто не общается, ни я, ни мать, и именно поэтому не знает ничего о рассказе, который я написала. После того разговора с ним я переговорила на эту тему с мамой и спросила о том, насколько его круг общения широкий. Дело в том, что он однозначно мне сказал, что у него всего пара людей, с кем вообще можно поговорить, что он практически в социальном вакууме, на пенсии, больше нет профессиональных контактов, ни интересных собеседников из знакомых или соседей. Когда я передала его слова матери, она сказала, что это не правда, и ситуация гораздо лучше, чем звучит в его представлении, что у него достаточно широкий круг общения, сравнимый с ее кругом. И я склонна верить именно маме, потому что из общения с отцом даже если отбросить эмоциональную сторону вопроса, он всякий раз показывает свое недовольство либо политиками, либо экономикой страны. Он вечно жалуется на что-то или кого-то. Опять вышло не краткое заключение, а длинный рассказ, доктор Роуз, – слегка виновато улыбается она, осознавая, насколько глубоко включается в переживания, и как сильно они ее захватывают. – Но если все же постараться сократить, то думаю, что он сознательно надевает на себя образ жертвы, потому что это его привычная стратегия выживания. Нужно показать себя слабым теленком, чтобы аж две коровы захотели тебя накормить. Только я так не хочу.
– Кэрри, что самое неприятное для вас в этом опыте?
– А можно, прежде чем ответить, рассказать вам один случай, который может служить очень хорошей иллюстрацией для ответа?
– Да, конечно. Что это был за случай?
– Мне, наверное, тогда было лет тринадцать или четырнадцать, а может, чуть меньше, не помню. Мать оставила дома присматривать за отцом. Он в очередной раз пытался выйти из запоя и для этого ему необходимо было продержаться без выпивки хоть какое-то время. И именно с этой целью меня оставили дома, чтобы смотреть, чтобы он не напился опять. Я помню, как он попросил меня почистить ему брюки какой-то жидкостью, которую приготовил из одеколона и показывал, как правильно это делать с помощью зубной щетки. А когда я закончила, он сказал, что сам выльет в унитаз эту жидкость из блюдца, в которой она была. Он пошел в туалет, а мне по какой-то причине нужно было пойти в кухню, которая была дальше по коридору. По дороге туда я проходила мимо туалета и случайно увидела в пространстве между дверью и проемом, как, задрав голову, он пил эту грязную жидкость из блюдца. Он-таки нашел способ опохмелиться, при этом обманув меня. Знаете, доктор, я думаю, что не боль делает человека слабым или жалким, не она превращает его в тварь или ничтожество, а то, что в момент боли такой человек выберет свою слабость. Он замкнется на нее, и в этом мире для двоих не будет не для кого другого места, кроме зависимости и зависимого. Моя мать спасала его, потому что считала, что нам вдвоем без тех денег, которые он мог бы зарабатывать не прожить, но я никогда не хотела его спасать, а, наоборот, хотела избавиться. А теперь, если вернуться к вашему вопросу, доктор Роуз, что было самое неприятное в том и этом эпизодах для меня, то – это неискренность. Мне в целом противна ложь, потому что она подрывает доверие. Если говорить о профессиональной сфере, то с таким деловым партнером далеко не уйдешь. Каким бы ни был талантливым и умным коллега, если его словам доверять нельзя, если он в любой момент может исчезнуть, то сами понимаете, как можно потом отчитываться перед инвесторами и клиентами или продолжать работать над проектом. В таком случае страдают все, и рабочая нагрузка неравномерно распределяется между людьми, работающими над одним проектом. Но в профессиональной сфере можно найти другого специалиста, забыть о том, на кого нельзя положиться, выкинуть из головы и идти дальше. А что говорить о семье? Что стоят слова человека, которому если вдруг захочется опохмелиться, то он продаст родную мать за блюдце вонючего одеколона со следами дорожной пыли с собственных брюк? Мелочь ли это? Пока он пил, он бросал и меня, и мать, он просто уходил из семьи. Однажды, когда мне было 7 лет, он просто не забрал меня из школы. И, когда стало уже совсем темно, и в школе не осталось других детей, меня домой пришлось вести школьной медсестре, которая была женой нашего директора. Отец мог запросто исчезнуть на несколько дней и пить у себя в подвале, в котором проводил занятия с парнями-подростками и учил их, как строить модели самолетов и планеров. Пока я была маленькой, я свято верила в то, что по словам матери у «нашего отца» одна-единственная проблема – это его хронический алкоголизм, его зависимость. Но потом, когда он излечился и перестал пить, он не перестал орать и бить меня. Да, он стал стабильно зарабатывать и приносить деньги в дом, но почему-то его злоба по отношению ко мне так и осталась там, где и была. Она не исчезла вместе с пьянством. Более того, удары стали тяжелее, а злобы и яда в словах стало еще больше, как будто… – она замолкла на полуслове, задумавшись.
