– Бля, мужики, у него пуговицы золотые!!! – Я был в полном восторге от этого его атрибута власти.

– Да ну тебя, сам то он как? – Кто-то из всей толпы домогался сути.

– Да ну. Как? – Я стал вспоминать обстоятельства его нахождения в расположении нашей роты.

На выпуск курсантов штаб ВДВ вместе с командующим переместился в пределы нашей учебной дивизии. Вот и начальник связи ВДВ оказался в нашем батальоне. Встречу его готовили дня три. Отход подход к начальнику меня так замуштровали, что я мог бы делать это даже в состоянии глубокой комы. Но именно его золотые пуговицы вывели меня из состояния запрограммированного механизма.

– Ну, что замер, сынок? – Он уже принял от меня доклад и ждал, чтобы я сделал шаг в сторону.

– Извините, товарищ генерал майор, – и, не найдя, что сказать, я так и выпалил: – пуговицы у вас – обалдеть!

– Рота у вас, блядь! Обалдеть! – Он возмущённо посмотрел на ротного и, обогнув меня, прошёл в расположение.

Далее был отборный мат, который в таком изобилии я слышал впервые. Он на этом языке проговорил минут пять, совершенно не стесняясь присутствия младшего по званию. Командир части и мой ротный были убиты наповал, повешены, расстреляны, изжарены, растворены в кислоте, четвертованы и неоднократно изнасилованы в извращённой форме. И причиной были отнюдь не пуговицы, которые меня поразили, а некие деяния, в которые я не был посвящён. Даже для связки между матерными словами не было вставлено ни одного литературного словечка и междометия. Скажу так – он был виртуоз по мату. Поэтому донести суть до своих сослуживцев я не смог – не получилось бы, но вот пуговицы я преподнёс…

– Ты чё, Саня, – Димка Смирнов стоял рядом и тянул меня за рукав, – ты же связист! Всё равно не возьмут!

– А я попробую! – Мне нравилось это маленькое подразделеньице, которое стояло посредине плаца и насчитывало не более пятнадцати человек.

На мою поднятую руку капитан обратил внимание сразу, так как она была одна.

– Это всё?! – Он отошёл на середину плаца и прокричал в своё осипшее горло: – Если из личных дел про кого узнаю! всё равно возьму к себе, но тогда уже поблажек не будет.

Над строем приподнялось ещё несколько рук.

– Выйти из строя, – он сказал это почти одними губами, так как на последней фразе монолога его голос окончательно засипел.

Когда мы вышли из строя, к капитану присоединился майор, у которого, как и у первого, на петлице красовалась лира, подтверждавшая принадлежность к музыке.

Нас отвели на край плаца, где майор устроил допрос, а капитан, записав наши данные, ушёл в клуб.

После беседы со мной майор остался очень довольным, ему импонировало, что я имел законченное музыкальное образование по классу баяна и то, что у меня были навыки игры на трубе. И то, и другое я успел приобрести, когда моё время из-за тренировок по боксу стало более организованно, и в нём появились не занятые дыры.

– Товарищ майор, только меня вам вряд ли отдадут, я связист, засовец!

– А ты, боец, не ссы! Нам отдадут всякого, на кого покажем! – Его самодовольное утверждение меня порадовало.

Нет, не думайте, что я хотел отхилять от службы. Наряды – они всегда были и есть; старший и младший призывы – это противостояние есть и его не вытереть; но при виде этого небольшого подразделения мои жизненные принципы и инстинкты могли бы сработать лучше в этом большом и непонятном мне на тот момент городке. Конечно, всего я тогда не продумал, но меня словно кто за руку потянул, и я подчинился.

Плац медленно очищался. Понемногу, мелкими кучками моих бывших сослуживцев по учебной дивизии разводили в дальние уголки городка. И всё равно к остаткам на плаце всё подходили и подходили жаждущие найти земляков. За всё время я насчитал только пятерых Свердловчан, которые настойчиво выспрашивали своих. Вдруг возле меня оказался здоровенный детина. Он был не худой и не жирный, не высокий и не короткий – здоровенный со всех сторон и с лицом, знакомым, как детство.

– Чё, ты ли! с Уралмаша?

– А чё ли, я! – Уральское наречие различимо на раз.

– В какой школе учился[13]? – Манеры и вид этого воина отливали неким пренебрежением, которое очень и очень импонировало мне.

– В восемьдесят первой! А ты? – Не было ни страха, ни упрёка – передо мной стоял равный мне, пусть и выше на голову, но равный во всех отношениях земляк, если не брат!

– В двадцать седьмой!

– Ха, да она у меня под окном! А ты где живёшь? – Я уже тянулся в его объятья.

– Коммунистическая, шестнадцать! – Его руки также стали раскрываться.

– Ни хуя себе! – Я бросился к нему на грудь и объявил: – А я в четырнадцатом!

Мы обнялись и даже немного постояли так.

– Так, Куделин, – майор прервал наши сантименты, – ты единственный, которого я взять не могу. Иди в клуб на распределение.

Остатки не забранных бойцов были препровождены в клуб. Что там происходило, я не знал.

– Ладно, меня Саней зовут, я из разведки, повтори свою фамилию.

– Куделин и тоже Саня.

– Нехуй по тылам хилять, пойдёшь ко мне во взвод, в разведку!

Меня сразу посетил душевный подъём. По сути своей все мальчишки разведчики, и как бы обстоятельства ни складывались, я тоже желал им быть, даже в ущерб своей мечте и здоровью. Это как игра – вот наиграюсь и вернусь назад, к маме.

– Видишь, я связист. – Я махнул головой в сторону расстроенного майора. – Он тоже говорил, что возьмёт.

– Не с-сы, сейчас метнусь до начальника разведки и решим! – Он покровительственно похлопал меня по плечу и улыбнулся. – Без меня не уходи, понял?! Упрись рогом, время тяни, хоть сопли жуй, но из клуба ни на шаг. Понял?!

– Понял! – Я был на подъёме, мне нравился мой земляк и я желал быть рядом с ним…

– Всё, действуй! – Он развернулся и удалился вглубь части.

Я постоял некоторое время, чтобы немного перевести дух и, увидев невдалеке от плаца курилку, пошёл туда.

В ней сидел обречённого вида солдатик. Хотя не так – в курилке сидел чухомор, который готовился к очередным метаниям. Это я сейчас могу так сказать, а тогда в курилке сидел растерянный мальчик, которого одели с чужого плеча. Внешне он вроде как походил на солдата, но его бегающие глаза, нервные движения рук и то, как он докуривал сигаретку – всё указывало на то, что он психически нездоров. Моё присутствие несильно его заинтересовало. Вернее, он вообще не проявил ко мне никакого интереса. Мне же, наоборот, требовался собеседник. Остаток докуриваемой им сигареты был настолько мал, что его пальцы явно терпели дискомфорт от подобравшегося вплотную огня.

– Может, моих закуришь? – Я достал из кармана пачку сигарет «Родопи» и протянул в его сторону. Он словно вышел из небытия и встрепенулся.

– А можно я возьму две? – ненастойчиво проканючил он.

– Да хоть все забирай! – Сигарет оставалось немного, а в моём РД[14] лежало ещё пять пачек.

– Да? – Он с недоверием протянул руку, словно я его уже обманывал, и, скорее всего, это не подарок, а очередная издёвка.

– Да! – Этот цирк начал уже утомлять.

– Спасибо, – прошептал он, словно в горле его враз пересохло.

Мальчик схватил пачку и, воровато оглянувшись, извлёк из неё шесть оставшихся сигарет, затем снял шапку ушанку и распихал их в отвороты. Одну он засунул в нагрудный карман повседневного кителя, затем водрузил шапку на голову и посмотрел на меня.

Перемена, произошедшая с его лицом, была поразительна. Вся обречённость ушла, глаза обрели смысл, спина распрямилась и даже откинулась на спинку скамейки.

– Откуда вас привезли?

– Вообще то не привезли, а прилетели, – поправил я, раскуривая свою сигарету.

– Ну ладно, – он примирительно согласился, – откуда вас?