Призрак прошлого. Мой грех.
Что такое призрак? Трагедия, обреченная вновь и вновь повторяться? Возможно, это мгновение боли. Что-то мертвое, что кажется живым. Чувство, застывшее во времени. Как нечеткая фотография. Как насекомое, застывшее в янтаре.
«Хребет дьявола».
От автора.
Наша душа подобна бедному и искалеченному человеку, который просит милостыню, но ни один человек не сможет помочь этой душе, и вовсе не из-за своей жадности или чёрствости, а потому, что никто и никогда не поймёт страданий другого.
Мы сами себе палачи и лекари, мы сами добиваем себя, когда нам плохо, а потом залечиваем нанесённые себе же самими раны.
Мы странные существа, мы странные души… И нас никому не понять, кроме нас самих…
Глава 1.
– Мне кажется, что я никогда не смогу рассказать вам этого… – Тяжело вздохнув, я закрываю глаза, но темнота меня пугает, и я вновь открываю их. За окном идёт крупный снег, который меня больше не радует, хотя я всегда так любил на него смотреть. Меня больше ничего не радует в этой жизни. – Простите, я не могу…
– Я понимаю вас, Тейлор, это трудно, но вам необходимо выговориться, чтобы стало легче. Поверьте, я хочу вам добра. – Сказала женщина, сидящая напротив меня, на которую я даже не смотрел. – Я советую начать вам с самого начала, так будет проще. Вы отвлечётесь от болезненной темы…
Я посмотрел на неё и усмехнулся. Неужели она думает, что мне когда-то станет легче от её сеансов психотерапии?
– Вы правда считаете, что если я всё это повторю вслух, я стану другим? Рана на душе исчезнет? – С иронией в голосе спросил я.
– Я приложу все усилия для этого, Тейлор. – Мисс Ансетт робко улыбнулась мне и открыла блокнот.
Я перевёл взгляд обратно на окно, пытаясь вспомнить те ощущения, когда я смотрел на снег и жил нормальной жизнью, когда моя судьба не была искалечена, когда я мог нормально спать и просыпаться по утрам, улыбался людям и друзьям, и меня не мучили ночные кошмары…
Кажется, это было так давно…
Ещё год назад я жил самой обычной жизнью восемнадцатилетнего парня, который заканчивал выпускной класс и не особо задумывался о своём будущем.
Меня зовут Тейлор. Тейлор Вуд. Я вырос в пригороде Чикаго – тихом уютном месте, далёком от большого города, где царила суета. Я любил и ценил ту тишину, которая окружала меня, пусть там и не было больших магазинов, кафе или «Макдоналдса», пусть по вечерам я не имел возможности пойти с друзьями в кино, а потом отправиться в клуб, как делали все парни больших городов.
Мне нравилась тишина. Она успокаивала и вдохновляла меня. Благодаря ей я стал фотографировать, и на шестнадцатилетие получил от родителей в подарок профессиональный фотоаппарат, с которым практически не расставался.
Там, где я жил, всегда получались самые красивые кадры, ведь разве мог быть некрасивым багряный лес, который осень щедро одарила золотыми нарядами? Разве не могло быть прекрасным озеро, в котором плавали алые и жёлтые кленовые листья? Вдохновлённый этой красотой, я задумывался о том, чтобы после окончания школы серьёзно заняться фотографией, твёрдо уверенный в том, что это будет любимым делом моей дальнейшей жизни.
Моя мачеха, которую зовут Ребекка, не разделяла моих взглядов на жизнь. Если быть более точным, то она вообще всегда всё говорила в противовес мне, потому что я так и не смог стать для неё родным, хотя она и воспитывала меня с рождения.
Моя мать отказалась от меня, как только я появился на свет, и сбежала из родильного дома через день, не оставив отцу даже записки.
Отец не бросил меня, не побоялся трудностей, хотя ему было всего восемнадцать лет. Ребекку он знал со школы, и, судя по всему, она любила его всё то время, что они были знакомы. Она помогала ему, когда отец остался со мной на руках, всегда была рядом и поддерживала, а потом он сделал ей предложение. В тот же год Грэгу – так зовут моего отца, мачеха родила сына, которого они назвали Хайден.
Ребекка никогда не скрывала своей неприязни и всегда холодно относилась ко мне, из-за чего они с папой часто ругались, потому что он был на моей стороне и никогда не давал меня в обиду, и тогда она стала вымещать свою злость на мне в его отсутствие. Когда мне исполнилось семь, Ребекка сказала мне, что она мне не родная мать, и я до сих пор не могу понять этого её поступка.
Я не верил ей, плакал, и она даже не пыталась меня успокоить, вместо этого она оставляла меня одного и уходила по своим делам.
Потом она стала мягче ко мне, и наших ссор стало заметно меньше, но я не мог называть её матерью, не мог сказать это слово чужой для меня женщине, которая меня даже не любила. Отцу, конечно, это не нравилось, и он ругал меня за то, что я зову Ребекку по имени. С тех пор я вообще перестал к ней как-либо обращаться.
Ребекка говорила, что видит меня врачом и настаивала на поступление в медицинский университет и не желала даже слушать о том, чтобы я стал профессиональным фотографом. Что касается отца, то он предоставлял мне всегда право выбора, за что я был ему безмерно благодарен.
Хайден, мой непутёвый, но всё же любимый брат, вообще в этой жизни ни о чём не думал. По паспорту он считался шестнадцатилетним подростком, выглядел на все восемнадцать, а по уму ему можно было бы и вовсе дать не больше четырнадцати.
Этим летом Хайден настолько вывел из себя нашего терпеливого отца, что тот запер его на две недели под домашний арест после того, как брат пришёл под утро с изрезанными руками, называя это простым баловством, на которое не стоит обращать внимание. Он уверял родителей, что не думает о смерти и встреча с психологом ему не нужна, но я был солидарен с их мнением, потому что боялся за него, тревожась за то, что такое «баловство» однажды до добра его не доведёт.
В апреле Хайден перекрасил свои густые светлые волосы в иссиня-чёрный цвет, отрастил чёлку, а потом проколол язык и бровь. Я свято верил в то, что это скоро пройдёт, но чем больше проходило времени, тем больше мой брат затягивался в этой мрачный мир, в котором ему было, как он сам говорил, комфортно. При всём этом, Хайден очень весёлый и дружелюбный парень, у него много друзей, и он практически никогда не бывает одинок, и я никак не мог понять, что могло вызвать в нём такую тягу к этой субкультуре.
Мы никогда не были с ним по-братски близки, нас всегда отгораживала стена, которую мы никак не могли преодолеть. Я не мог поговорить с ним о чём-то сокровенном, чего не мог сделать и он тоже, пусть мы и делили с ним одну комнату в нашем доме.
Порой, я и вовсе чувствовал себя чужим в этой семье, и только любовь и забота отца доказывали мне обратное, ведь иначе бы он отказался от меня ещё тогда, когда я только появился на свет.
