Немец был нужен ради одной – единственной цели: в его голове, в испуганной душе скрывалась важная на это час информация. Когда она будет выбита, хитростью либо угрозами, вычерпана до конца из пленника, тот потеряет для комдива решительно всякое значение. Всё станет, как было не раз. Лицо обер-лейтенанта Шютце исчезнет – забудется навсегда, как и сотни иных лиц фашистов, привнесённых войной в его жизнь. Оно сольётся с другими, не различимыми, среди бессчётных встреч, допросов, проверок, неопознанных оскаленных трупов: вмороженных в багровый лёд, или вдавленных в чёрную землю, или плывущих кокорами по воде, или зависших плотью на кольчатой стали проволочных заграждений.
Но здесь и сейчас, в кирпичном пристрое, где разместилось нехитрое хозяйство замполита Хавив, всё внимание, прозорливость генерала были сконцентрированы на пленнике, из которого по каплям добывалось драгоценное знание, пропускаемое сквозь сито допроса.
– Документы были при нём? – щуря воспалённые от бессонных ночей глаза, поинтересовался комдив.
– Так точно, товарисч-ч генерал-майор. Документы в порядке и у него, и у майора. Оба приписаны к моторизированной дивизии «Великая Германия». 108-й стрелковый полк…Двум батальонам которого при поддержке миномётов и артиллерии было приказано охранять этот ч-чёртов плацдарм.
И это тоже было похоже на правду, даже более чем…Буквы «GD» белого цвета, принято для пехоты в немецкой армии, вышитые на его погонах и чёткая манжетная лента на сером – цвет фельд грау – полевом мундире с названием этой дивизии, говорили сами за себя. На левом нагрудном кармане было зримо воинское отличие «За ранение» и «Нагрудный штурмовой пехотный знак». Березин знал: таким награждались солдаты и офицеры сухопутных войск, принимавших непосредственное участие в боях. Чёрный знак «За ранение». Каков был на груди Генриха Шютце, давали тем, кто получил в бою ранение и этим знаком по праву был горд любой солдат, без исключения.
…Слушая оперативные сводки капитана Хавив, анализируя новые данные о мнимых полях, живой силе противника в районе Шиловского пятачка и прилегавшего к нему леса; уточняя на сколько может быть плотен огонь миномётов, пулемётных гнёзд, выставленных на флангах новой линии укрепления гитлеровцев; разбирая общее положение на западной правобережной части Воронежа, куда враг продолжал упорно стягивать войска, Семён Петрович вновь ощутил, как с противного берега (где кое-как закрепились его три обескровленных батальона), пронизывая сырое пространство воздуха, продавливая стёкла его командного пункта и кирпичные стены пристроя, в котором он теперь находился. Бесшумно веют незримые, мощные силы, гуляют по расположению его гибельно истощённого полка, обнимают – принюхиваются к каждой землянке, артиллерийской упряжке, орудию, полевой кухне, поленнице, к каждой группе притихших бойцов, к каждому армейскому вещмешку, походному котелку…И эти злобные силы, эти враждебные вихри – суть знамения грядущей беды и несчастья, гарантия новой крови, новых страшных потерь, и чуткая мембрана в его командирской груди улавливала их присутствие, пульсировала, подавала сигналы.
Сердце Березина обложило льдом, когда он подумал о тех, кто окопался на вражеском берегу: командиры 1-го, 2-го и 3-го батальонов – Дерябин. Худяков, Воронов. Комдив напрягся, как кусок колючей проволоки, – первых двух к 15.00 сего дня, как доложил правый берег, уже не было в живых. Оба геройски погибли при взятии высоты. А вместе с ними смерть забрала: четырёх командиров рот, столько же взводных и бессчёту солдат.
«Твою мать! Оба: майор Валерий Дерябин и капитан Сергей Худяков просили подмоги…Страстно просили…Со зверским отчаяньем требовали новых штыков – автоматов… – Семён Петрович стиснул зубы до ломоты. Синеватая бледность облила щёки. – Простите, братцы! Простите, товарищи!..Знаю, детишки остались у вас!..Но, видит Бог, неповинный я!..Приказы не обсуждаются»..
И то правда, – видел Бог, знал…При всём желании не мог Березин, не смел оголить тыл левого берега до подхода свежих частей. Хоть убей, – не имел права бросить в бой за высоту 178, 0 последний резервный батальон майора Алёшина. Как верно и то, что с марша – с ходу вступить в единоборство, лоб в лоб, с численно превосходящими силами противника, – было тоже авантюрой, если не сказать крепче – самоубийством. Всё это прекрасно наперёд знал – понимал – предвидел Семён Петрович, ещё по опыту войны с белофиннами, по огненной линии Маннергейма…Но приказы не обсуждаются. Крут и суров был генерал-лейтенант М.М.Попов, в распоряжение 40-й армии которого была направлена 100-я стрелковая дивизия, – возражений не принимал и солдатских потерь не считал. Время, пропахшее кровью и порохом, стояло архисуровое: головы и погоны генералов летели, как листопад по осени.
После решающего, ожесточённого сражения под Москвой, при котором, считавшийся непобедимым, Вермахт был остановлен на подступах к столице, а затем и отброшен назад в ходе контрнаступления наших войск, Ставка и сам Верховный – ждали с фронта только побед. Вот потому, генерал-лейтенанту Попову, как воздух, как спасательный круг утопающему, нужен был правобережный плацдарм, о взятии, которого он мог бы рапортовать наверх, командующему Воронежским фронтом Н.Ф.Ватутину, а то и самому товарищу Сталину.
…Комдив затушил окурок, сцепил руки в замок. Безымянные, беззвучные потоки близкой беды, заливавшие пристройку сквозь тусклое оконце, окружали Березина. Пронизывали его однобортный генеральский френч, белый подворотничок, рельефное серебро и рубиновую эмаль орденов, «Золотую звезду» героя…просекали насквозь его от природы ладное, статное тело вятского богатыря и, как чудилось ему самому, в груди его выжигалась пустота. Бестелесная, лишённая материи скважина. Там, где должно было биться сердце, дышать наполненное табачным дымом лёгкое, бежать по жилам кровь, там казалось, всё было обугленным, покрытым горячим пеплом.
«Простите, товарищи… – черствея взором, мысленно повторил генерал. – Клянусь, мы отомстим…С лихвой отомстим за вас, ребята. Земля будет гореть под ногами врага. И будет проклят ими тот день, когда они решились перешагнуть священные рубежи нашей Родины».
Семён Петрович, глядя, как плещется в чёрной воде ведра рыжий отблеск лампочки, больной, тяжёлой мыслью, вновь подумал о невосполнимой утрате. А мысль о живых – комбате Воронове, о капитане Танкаеве, о начальнике полковой разведки Ледвиге, клещами сдавила горло. Теперь они, оставшиеся там, на огненном рубеже жизни и смерти, так же отчаянно требовали поддержки. А он по-прежнему ничем не мог им помочь. Проклятье! Ни обещанных танков, ни обещанной пехоты, как не было, так и нет.
«Твою мать…Так какой же я к чёрту комдив без дивизии?! – костерил себя Березин, сглатывая полынный ком в горле. – Какой генерал? Свадебный? Дутый?! Мыльный пузырь, да и только…И то верно: « Не по ранжиру погоны, брат…», «Эх, коротка кольчужка»».
Одна надежда оставалась на приданную стрелковому полку, батарею 152-миллиметровых гаубиц капитана Фёдора Порабудько. Их заградительный артиллерийский огонь, скоординированный командирами правобережья, хоть как-то мог поддержать, укрепившихся на плацдарме бойцов, дать, пусть зыбкую, пусть призрачную, но надежду на то, что батальоны выстоят и всё же сумеют дождаться подхода основных сил.
* * *
…Между тем, политрук Хавив закончил рапортовать и комдив из всего услышанного сделал прозорливый вывод. Стягивание довольно крупных сил неприятеля под Воронежем, – это ни что иное, как тонко спланированная игра немецких стратегов, главная задача которой отвлечь и сковать растянутое по всей фронтовой линии разрозненные советские войска, которые весной 42-го вели в основном активные маневренные оборонительные действия. Эти выводы лишний раз подтверждали предположение Ставки и собственно командование Воронежского фронта, что гитлеровцы готовятся к марш – реваншу, – второму «генеральному» наступлению на советско-германском фронте.
Положительно вся полученная из разных источников информация так или иначе сводилась к одному знаменателю: враг затевал нечто грандиозное, доселе ещё не виданное миром…И доказательством сего были дополнительные сведения разведок всех мастей. Ставка ожидала в ближайшее время: 6-я полевая и 4-я танковая армии вермахта готовят мощное наступление из района южнее Воронежа вдоль правого берега Дона, а 1-я танковая армия – из района Артёмовска в направлении на Кантемировку. Из всего этого становилось, очевидно: озлобленный противник стремится, во что бы то ни стало выйти в большую излучину Дона. По-всему захватить Валуйки, Россошь, Богучар, Кантемировку, Миллерово. И если ему это удастся, опрокинув наши Юго-Западный и Южный фронты, – перед ним открылись бы восточная дорога – на Сталинград и южная – на сказочно богатый нефтью Северный Кавказ и Закавказье.
