Она повернула назад – пройти сквозь этот застывший строй не было сил, это было трудно даже под руку с Пьером, как это пару раз случалось, Сен-Дени был не единственным таким кварталом, но одной – уж совсем. И все же, благодаря этому, Анника сориентировалась и поняла, что совсем не надо было сворачивать с пешеходной улицы в сторону, еще метров сто, и она выйдет по ней на Бульвары, а там можно или взять такси, или поехать к Гарнье на метро.

Надо привыкать быть экономнее, подумала она с иронией через пару минут, спускаясь по лестнице под землю.

Пьер позвонил, когда Анника у Лафайет снова выбралась наверх. Он еще ничего не знал, услышав новость, был весьма обескуражен, но быстро собрался, задал несколько уточняющих вопросов и сказал:

– Я сразу же позвоню в театр. Не беспокойся, все уладится.

– Каким образом? – поинтересовалась Анника скептически.

– Есть же договор, – сказал Пьер и поспешно попрощался, он уже торопился на запись.

Договор? – подумала Анника холодно и отчужденно. Какая может быть польза от договора?

Тут она вспомнила, что после случая с эротическим бельем они обсуждали, что делать, если такое повторится, и Пьер сказал, что впишет в типовой договор Анники пункт, который защитил бы ее от своеволия постановщиков. Как эта формулировка точно звучала, Анника не помнила, кажется, речь там шла об «унижении женского достоинства», определение должно было быть достаточно «округлым», чтобы не казаться «дамочкой с претензиями», да и просто смешной – но она ничуть не верила, что в Шатле от этого могла быть какая-то польза. Каждый пункт можно интерпретировать по-разному, и Юрген может спокойно сказать, например, что обнаженность отнюдь не унижает достоинство такой красивой женщины как Анника – и поди спорь с ним. Но Анника радовалась уже только тому, что Пьер немедленно встал на ее сторону, муж со своей французской либеральностью мог вполне проворчать: «Ну и чего ты брыкаешься? У тебя, что, нечего показать?»

Она сунула мобильник в сумочку и поспешила дальше – уже было больше, чем половина.

Кая ждала ее у Гарнье, под левым фонарем, высокая и стройная, или, вернее, худая, в тонком черном пальто и с непокрытой головой, светлые волосы подстрижены «под мальчика». Маленький чемоданчик на колесиках стоял рядом с ней на асфальте, Кая же кружилась вокруг собственной оси, пытаясь не выпускать из виду ни одного направления. Кого она мне напоминает, подумала Анника, и сразу сообразила – конечно, Гавроша, такая же бодрая, смелая, бойкая.

Увидев Аннику, Кая испустила радостное восклицание и раскинула руки, не обращая ни малейшего внимания на любопытствующие взгляды окружающих – в этот час площадь была полна туристов и назначивших рандеву парижан. Зимнее солнце опустилось уже совсем низко, позолота на фасаде Оперы сверкала в его лучах, и было счастьем встретить в таком сказочно красивом месте – вообще Париж по мнению Анники был сплошной сказкой – родную душу.

Они порывисто обнялись, и Аннику снова удивило, до чего костлява двоюродная сестра. Вообще Кая выглядела не очень хорошо, за год, который они не виделись, она постарела, кожа на ее лице стала сухой и шершавой, и под очками, у уголков глаз появились первые морщинки. Но жизнерадостности она не потеряла, была такой же веселой и бесшабашной, как и раньше, хохотала и заразила своим хорошим настроением и Аннику.

– Я с двенадцати часов тащу этот чемодан за собой, как уборщица пылесос, – сообщила она, смеясь, когда они уже повернули, чтобы перейти на другую сторону улицы, под цокот колесиков. – Лень было еще раз возвращаться в гостиницу. Оставили бы комнату, тогда еще да, но терять время только из-за чемодана нет смысла. По-моему, эти колесики – наикрупнейшее изобретение последних десятилетий.

– Интернет, наверно, все-таки покрупнее, – возразила Анника. – Раньше мои телефонные счета были просто кошмарными, а письма в Эстонию шли в черепашьем темпе, сейчас же мы с Биргит чуть ли не каждый день общаемся по интернету.

– Это хорошо говорить человеку, имеющему мужа, который тащит чемоданы! А вот я за то, что моя спина больше не болит, в долгу перед двумя людьми – перед шумером, придумавшим колесо, и тем нашим современником, которому пришло в голову приделать их к чемодану.

Обсуждение темы пришлось прекратить, поскольку путь был недолог, какие-нибудь пара десятков метров, и они вошли в вестибюль Кафе де ля Пэ. Там сразу началась обычная комедия, навстречу им устремилась целая орава мужчин и женщин в умопомрачительной униформе, прозвучал многоголосый «Бонжур!», кто-то помог снять пальто, кто-то взял шапку и шарф, кто-то проводил до стола, еще кто-то принес меню эт цетера. Даже Кая была если не потрясена подобным приемом и красивым интерьером, то, по крайней мере, удивлена, и Анника довольно улыбнулась – именно такого эффекта она и добивалась. Она хорошо помнила, как у нее дрожали колена, когда Пьер в день их помолвки привез ее сюда обедать, она, правда, уже несколько лет жила за границей, но такой роскоши не видела, в Милане она, в основном, жарила себе в комнате общежития яичницу на маленькой электроплите. Поэтому, когда у них с деньгами стало полегче, она всякий раз, когда работы было много, и не оказывалось времени готовить обед, приглашала гостей сюда – кормили в де ла Пэ, правда, не очень, но на это можно было не обращать внимания, во всем Париже оставалось все меньше мест, где можно было вкусно поесть, зато антураж…

Спектакль все продолжался, сначала к их столу подошел молодой человек, единственной задачей которого было ознакомить их с сегодняшним фирменным блюдом, а после него настало время официанта по вину. С ним у Каи, которая уже успела приспособиться к обстановке, возник целый диспут о том, вино какого года выбрать, официант защищал один год, а Кая другой, в итоге, они пришли к компромиссу, решив, что во Франции и в Италии в эти годы был разный урожай.

– Куда ты меня притащила, тут же страшно дорого, – сказала Кая, открыв меню.

– Ничего, Пьер все спишет, – ответила Анника.

Ей понадобилось не так уж много времени, чтобы понять: капиталистическая система построена на стимулировании транжирства. Не было смысла экономить на самолетных билетах, на ресторане и на такси, надо было только аккуратно собирать все чеки, дальнейшее было делом Пьера. Слишком нахально он налоговую декларацию, правда, не заполнял, одежду, обувь и косметику, как некоторые коллеги, заносить в графу расходов не осмеливался, но машину они купили «для нужд дела», и траты на бензин муж тоже списывал с доходов, вот только талонов на метро Анника не откладывала, хотя Пьер это ей и советовал, и так было достаточно противно жить, зная, что множество вещей, за которые простые граждане платят по полной, тебе, якобы предпринимателю, даются значительно дешевле.

В сумочке снова заиграла музыка, Анника извинилась и достала телефон. Это был Пьер, муж звонил из машины, по пути на студию.

– Я только что говорил с директором, после записи заеду в театр, он меня будет ждать. Он упомянул, что твое присутствие было бы тоже желательно, но я сказал, что это невозможно. Почему, я объяснять не стал, а спросить он не осмелился, я дал ему понять, что ты страшно оскорблена.

Пьер спросил еще, все ли в порядке и встретилась ли Анника со своей кузиной, подозрений в его голосе Анника не обнаружила, муж, кажется, просто беспокоился за нее. Анника успокоила его, объяснила, что они уже сидят в Кафе де ла Пэ и изучают меню, потом светофор перед Пьером позеленел и он быстро распрощался.

Кая воле-неволей подслушала их беседу.

– У тебя, что, неприятности? – спросила она, когда Анника сунула мобильник обратно в сумку.

В метро Анника решила, что не будет Кае ничего рассказывать, но сейчас, под влиянием внезапного импульса, вдруг разоткровенничалась.

– Да, представь себе, меня хотели сегодня на сцене раздеть.

Она длинно и красочно рассказала, как все произошло, про требования Юргена, про собственный бунт, и про то, как ее выкинули с репетиции.