Литмир - Электронная Библиотека

Вообще современная война уже не та, что в давние времена, тогда воевали дворяне, теперь народы, и поскольку народы более чем превосходят дворян в дикости, то таковы и нынешние методы ведения войны. Он, Черчилль, тоже отдал приказ сравнивать по возможности немецкие города с землей, ибо разве это не самый эффективный способ нанести врагу наибольший материальный и моральный урон с наименьшими жертвами со своей стороны? Англичане в прошлой войне потеряли почти миллион мужчин, всю свою молодую элиту, это не должно повториться.

Открылась дверь, и Черчилль услышал знакомые шаги – Сойерс. Теперь время можно определить с точностью до минуты, восемь ноль-ноль. Заскрежетали крючки гардин, и комнату залил яркий свет, в Англии тоже иногда сияло солнце.

– Доброе утро, сэр! Как вы спали?

– Большое спасибо, Сойерс, замечательно.

Общественный деятель не имеет права жаловаться на кошмары, он должен взвешивать каждое слово, которое соскользнет с его губ – ибо настало время всеобщей грамотности, и любой из его приближенных, секретарь, камердинер или шофер мог потом написать в мемуарах нечто такое, что отбросило бы тень на его героический образ; именно такое представление о себе Черчилль сознательно создавал уже несколько десятилетий. Фотографии с бурской войны, во фламандских окопах, из Лондона после воздушного налета с храбрым премьер-министром на руинах, все это должно было произвести как на современников, так и на потомков впечатление, что он не боится смерти, что он всегда там, где его народ, и никогда не сдастся. Что останется от Невиля Чемберлена? Усталый взгляд, когда премьер-министр униженно возвращается после очередной встречи с фюрером немецкого народа. А от Уинстона Спенсера Черчилля? Жизнерадостно дымящаяся сигара и приподнятая буквой V пара пальцев.

Сойерс промедлил, и Черчилль понял, что камердинер хочет что-то сказать.

– Есть ли новости?

– Сэр, мистер Кольвиль желает побеседовать с вами как можно скорее.

Деликатный Сойерс, конечно, знал, что Кольвиль имеет сообщить, но отнюдь не торопился возвещать об этом первым: у каждого свои права и обязанности.

– Пусть войдет.

Кольвиль, наверно, ждал прямо за дверью, не прошло и десяти секунд, как ручка в виде усатого водяного духа снова повернулась. Секретарь был настолько взволнован, что Черчилль сразу понял: что-то случилось.

Неужели Роммель напал на Египет, подумал он панически. Или немцы высадили десант на Мальту? Или даже?..

– Сэр, в четыре часа утра позвонили из министерства иностранных дел. Я был в сомнениях, надо ли сообщить вам об этом сразу, но поскольку вы запретили себя будить, разве что в случае, если враг пересечет Канал, то…

– К делу, Кольвиль!

– В три часа пятнадцать минут немцы большими силами напали на Советский Союз.

Из уст Черчилля чуть не вырвался громкий вздох облегчения, но в последнюю секунду он успел заменить его на радостное карканье.

– Великолепная новость, Джон. Только за одно это вы заслужили дворянский титул, после победы, разумеется. И очень правильно, что вы меня не разбудили, поскольку на подобное событие я должен реагировать речью, а для этого нужна свежая голова, я не хотел бы писать ее спросонок. Пожалуйста, позвоните на радио и скажите, чтобы они анонсировали мое выступление, допустим… на девять вечера.

– Будет сделано, сэр.

Черчилль спросил еще, известно ли, насколько успешно продвигается наступление немцев (что оно продвигается и успешно, он не сомневался), но Кольвиль не мог добавить ничего важного, кроме того, что бомбят Брест, и немецкие танки перешли Буг, и Черчилль разрешил ему уйти.

В дверях секретарь чуть не столкнулся с Сойерсом, который возвращался, толкая перед собой сервировочный столик. Ноздри Черчилля задвигались, рот наполнился слюной, и все посторонние мысли покинули его голову – вкусный завтрак под балдахином в кровати красного дерева, на опорной балке которой красуется пестрый дворянский герб Отри с рыцарским шлемом и скачущим черным жеребцом, это нечто столь святое, что геноссе Гитлеру и товарищу Сталину следовало набраться терпения подождать, когда он найдет время ими заняться.

В одиннадцать часов Черчилль сел за письменный стол, придвинул к себе чистый лист бумаги и задумался. Что сказать по поводу сегодняшнего события соотечественникам, истории и вечности? Одно ясно: злорадствовать он не станет. Да, Сталин вел себя, как последняя скотина, все время, пока они с Германией воевали, хозяин Кремля ехидно посмеивался и даже снабжал Гитлера сырьем; но сейчас не время вспоминать об этом, это лучше придерживать в качестве козыря на случай, если русские когда-нибудь предъявят ему какие-либо претензии. Сейчас они были в одной лодке, в которой могли бы сидеть уже с тридцать девятого, если бы Чемберлен последовал его совету. Тогда препятствием стали балтийские страны, на которые Сталин точил зубы; ну а теперь они так и так уже потеряны. И вообще, кто твой друг? Естественно, враг твоего врага.

Вот об этом и следовало говорить – о том, что у Великобритании сам собой появился союзник, которого его правительство собирается всячески поддерживать. Клементина уже предложила собирать через Красный Крест деньги для голодающих русских солдат, и наверняка Сталину, кроме продовольствия, понадобится еще много чего. И с Рузвельтом в этом вопросе договориться куда проще, чем о вступлении в войну. «Господин президент» относился к коммунистам заметно теплее, чем к нему. Оставалась одна проблема – собственный народ. Как сделать, чтобы его не стали обвинять в оппортунизме, ведь в молодости, да и позже он призывал переломить большевикам хребет? Может, он и не боялся бы этого, но один подобный грех уже лежал на его душе: он дважды прогулялся «через паркет», сперва от консерваторов к либералам, а через несколько лет обратно. Посему надо как-то объяснить, почему он сейчас так сразу выбирает сторону. Многие, наверно, предпочли бы, чтобы он соблюдал нейтралитет – пусть, дескать, русские и немцы всласть поубивают друг друга, мы благодаря этому получим передышку и вмешаемся решительно только тогда, когда те или другие начнут побеждать. Но тогда будет уже поздно! Да, конечно, это аргумент, который он обязательно использует; но дело было в другом.

Черчилль почувствовал, как все его тело до последней жировой складки заполняется полыхающим гневом. Кого мы ненавидим больше всего? Разумеется, тех, кто нас унижал. Что стоило Гитлеру разбить его войска под Дюнкерком? Отступление велось беспорядочно, переправу не смогли подготовить, в воздухе немцы имели подавляющее преимущество, и танки Гудериана, как сообщила разведка, уже достигли нормандского побережья в нескольких десятках километров от Дюнкерка – те самые танки, которые годом раньше переехали Польшу, как котенка, и при гуле моторов которых у французов начинался понос. Если бы Гудериан продолжил наступление, катастрофа оказалась бы неизбежной – но Гитлер вдруг дал приказ остановиться. Почему? Военные специалисты полагали, что из боязни чрезмерно рассредоточить войско; но Черчилль понимал, что дело не в этом. Гитлер был неплохим стратегом, он не сделал бы такой ошибки. Фюрер просто не хотел воевать со своими арийскими собратьями, он никогда этого не хотел – не Германия же объявила войну Великобритании, а наоборот. Гребите, гребите через Канал домой, львята, словно говорил Гитлер своим решением, я вашей крови не жажду. Гребите домой и спокойно все обдумайте. Наверняка тогда вы придете к выводу, что воевать с Германией бессмысленно, разумнее договориться с ней и поделить мир.

С одной стороны, им, конечно, крупно повезло, спаслось много солдат, если б они все попали в плен или погибли, защищать саму Англию было бы некому; но с другой – столь скверно Черчилль никогда раньше себя не чувствовал. Поскольку после Дюнкерка он стал премьер-министром и формально (фактически он им уже являлся), весь позор случившегося пал на него. Гитлер не хотел уничтожить его войной – он хотел уничтожить его миром. Унизительным миром, к которому вынуждают более слабого.

2
{"b":"685504","o":1}