– Куда ты смотришь? – спросил Ян удивленно, чуть отстранившись.

– Там, там… – она замялась.

Он оглянулся – и увидел Леню, улыбнулся широко.

– Пойдем, пойдем, – он потянул ее в сторону Лени.

Она ничего не понимала.

– Братишка, здравствуй! Это моя Алла, та самая таинственная незнакомка из поезда. Помнишь, я тебе рассказывал?

Дальнейшее Алла уже не слышала; перед ее глазами застыло побелевшее, исказившееся лицо Лени. Ян держал ее за руку, что-то говорил, Леня кивал судорожно, и Алла видела только это его лицо. Кто-то совсем рядом обронил монетку, она упала на землю с едва слышным звоном.

“Если орел, я останусь с Яном”, – подумала Алла.

Если нет, она уйдет. Просто развернется – и уйдет. Алла перевела взгляд на монетку – резко, не оставляя себе выбора. Судьба или недоразумение? Двуглавый орел смотрел на нее с осуждением. Сердце сделало кульбит. Леня, все еще бледный и вдруг сделавшийся апатичным, равнодушно предложил пройтись до ближайшего кафе. Он не сказал Алле ни слова, ни одним жестом не выдал, что знает ее. Алла сжала руку Яна. Леня пошел чуть впереди.

– Я поеду с тобой в Москву, – сказала она твердо. – Я поеду с тобой куда угодно.

И Ян снова поцеловал ее.

Модница

Верочка познакомилась с Линдой на водах. Линда была девушка странная, будто неземная; о ней ходили разные слухи, о происхождении её было известно мало, что не мешало ей иметь колоссальный успех у мужчин. Как она пела, как пела, заслушаться можно! Офицеры забрасывали её подарками, записками, умоляли о свидании, но она была непреклонна. Верочка удивлялась этой непреклонности; ей никогда подобного внимания не оказывали, воспитана она была в строгости, а желание любить в ней росло и крепло, но объекта не было. Родители бы, конечно, не одобрили её дружбу с Линдой, которая одевалась почти вульгарно, говорила по-русски с сильным французским прононсом, шутила непристойные шутки (Верочка над ними тихонько хихикала, чтобы никто только не заметил), но пуще того, Линда часто появлялась в компании молодого князя Алексея. Последний, как и все привлекательные мужчины, имел отвратительно-скандальную репутацию – дуэли и интрижки тянулись за ним нескончаемой чередой. Волочился ли он за Линдой или между ними царила нежная дружба, не знала ни одна живая душа…

Всё-таки славно было, что Верочкины родители остались в Петербурге, а свою компаньонку она и слушать не хотела, едва почувствовав свободу.

– Tu ne sais pas vivre, ma chérie, – говорила Верочке Линда, с удовольствием затягиваясь.

Курила она всегда длинные дамские сигареты в кокетливом мундштуке.

– Мужчинам верить нельзя, дорогая, – Линдино французское “р” со вкусом раскатывалось в горле. – Но и прожить без них невозможно.

– А вы, как же вы? – спрашивала Верочка, так и не научившись обращаться к своей старшей подруге на “ты”.

– Взять хотя бы Алексиса, – отвечала Линда, – такого друга иметь не помешает.

– Где же я такого друга возьму, – вздыхала Вера.

– А я вас познакомлю! Точно, познакомлю! – Линда хлопнула в ладоши. – Garçon !

Алексис был необыкновенно изящным молодым человеком лет так двадцати четырёх.

– Tout a fait raffiné ! – как сказала Верочке Линда.

Он пользовался успехом у дам, ещё большим успехом дамы пользовались у него; весь утончённый, с трогательным взглядом серых глаз, он вызывал непреодолимое желание себя понежить. Мать его была в девичестве какой-то немецкой принцессой, и он был полной её копией, разве что по-русски говорил свободнее. С Линдой они были на короткой ноге – и даже будто похожи, как бывают похожи люди, словно сделанные из одного теста; удивительно, но даже рост их казался почти одинаковым, когда они появлялись рука об руку в салоне. Верочке многое в Линде виделось странным – и её манера держаться с мужчинами, то смелая и раскрепощённая, то неожиданно робкая, когда они приглашали её танец, и необыкновенная любовь к produits de beauté, к вычурности, яркости, и одновременно – к нелепой скромности, да и это нежелание сближаться с поклонниками…

– Я вас сегодня и познакомлю, – объявила Вере Линда. – Вечером, когда соберутся все, ты почитаешь нам свои стихи – Алексис будет в восторге! Он обожает барышень, увлечённых литературой; только будь осторожна, он непременно захочет остаться с тобой наедине.

Верочке стало страшно и увлекательно в одну минуту – какое слово, наедине! Никогда в её жизни ещё не было ничего подобного. Вечер прошёл удачно; Верочкины стихи Алексис нашёл недурными, но ещё большее впечатление на него произвела она сама.

– Хорошенькая, – сказал он Линде, – не влюбиться бы!

– Запомни, она под моим крылом, – Линдины глаза лукаво блеснули. – Попробуй только тронуть её.

Она удалилась в соседнюю залу; Алексис подсел к смущённой Верочке.

– Вы знаете, – начал он томно, с придыханием (это всегда безотказно действовало на дам), – я никогда не слышал таких восхитительных стихов!

“Польстить – отменный способ завоевать расположение”, – подумал он.

Рука Алексиса проворно очутилась на Верочкином колене, прикрытом белым шёлком платья. Вера вздрогнула.

– Благодарю вас, – ответила она, поднимаясь со стула.

– Что же вы, Вера, убегаете от меня, нехорошо! – он поднялся вслед, притянул её к себе, захотел поцеловать.

– Что ты себе позволяешь, Алексис! – спасла Верочку взявшаяся из ниоткуда Линда. – Пойдём танцевать, – она подмигнула ему, схватила его за руку.

Верочка смотрела, как они танцуют, хохоча, и ей казалось, что своей робостью и нерешительностью она отпугнёт Алексея. После он сел за рояль, а Линда запела какую-то известную шаловливую песенку, Верочка уже слышала её, наверное, ещё в Петербурге; густое, низковатое Линдино сопрано снова привело в восторг её верных поклонников, но она смотрела на Верочку не отрываясь, смотрел на неё и Алексис – Верочка смутилась. Что-то в глазах Линды беспокоило её не меньше, чем кокетливый взгляд молодого князя.

– Верочка теперь не желает тебя видеть, правда ведь, Верочка? – спросила Линда, старательно изучая зал.

Вера промолчала.

– Она просто смущается, – заявил всезнающий Алексис, однако попыток взять её за колено больше не предпринимал. Он мудро решил подождать.

Линда сжала Верочкину руку, как бы желая поддержать; её руки были до локтей затянуты в чёрные перчатки.

“А она ведь никогда их не снимает”, – промелькнуло в голове у Веры.

Промелькнуло – и забылось. Алексис теперь не оставлял надежды влюбить Веру в себя; обедали они вместе, он беспрестанно шутил, Линда смотрела хитро на них обоих. На прогулки они также ходили втроём; Алексис норовил взять Веру за руку, обнять её, но она постоянно уворачивалась, а хитрая Линда часто встраивалась между ними.

– Тебе нужно печататься, – как-то заявила она, послушав новые Верины стихи. – В Петербурге я познакомлю тебя с графом, который собирает лучший литературный салон. Неужели Алексис на тебя так влияет?

Верочка смутилась, но молодой князь действительно очаровывал её. Компаньонка Веры, топорная старая дева лет сорока, пребывала в немом ужасе от происходящего и даже грозилась написать Вериным родным, но той всё-таки удалось её отговорить.

Постепенно Вера стала позволять Алексису целовать себя; по вечерам они сидели в беседке в саду, а Линда, выходившая курить – она не любила делать этого в доме – глядела на них и посмеивалась, будто знала нечто, неизвестное Верочке.

– Неужели он тебя завоевал? – удивлялась она.

– Не могу сказать, – ответила Вера. – Влюбить в себя такому человеку не стоит труда, но я всё время ваши слова вспоминаю – нельзя ему верить.

– Думаешь, мне можно? – рассмеялась Линда.

Она сидела очень близко; казалось, запах её горьких духов заполнил всё вокруг. Розоватые подкрашенные губы, обольстительный взгляд, затянутые в перчатки руки; Линда достала маленькую серебряную пудреницу, посмотрелась в зеркальце – сколько в ней было шарма и женственности, но женственности странной, какой-то неестественной. Розовые губы мазнули по Верочкиной щеке.