Всё!

Все остальные оставались просиживать остановку в салоне! Все остальные летели дальше! Они оставались здесь, на звездолете. Половина вообще продолжала дрыхнуть сладким, мерзким, беспечным сном в этих своих масках!

Цин поплелся по коридору, а в глазах его все плыло. Людские лица смазывались, расплывались, все голоса слились в одну кашу, бесформенную и холодную. Ноги шаркали по полу, и он никак не мог их поднять. Казалось, прошло всего мгновение, доля секунды, ничтожная, в минус бесконечной степени доля секунды, а он уже стоял у выхода, и на него дохнуло таким морозным ветром, что затрещали зубы.

Он обернулся и с огромным трудом смог сфокусировать зрение. Мир двоился и уходил прочь. Все предметы неслись от него кто куда, как звезды и галактики Вселенной, а точкой Большого Взрыва был сам Цин.

Вон та самая девочка, швырявшая игрушки. Колотит своего брата на сиденье позади, перегнувшись через спинку. Она остановилась и с удивлением взглянула на замершего у входа Цина. Через пятнадцать минут она умрет. Взрыв сорвет с нее кожу, разорвет на куски… Как и того старика, который спускался по трапу «подышать воздухом». Как и его старую жену, кажется, смотревшую что-то в миниэхо. Как и брата, и мать той девочки. Как и спекулянта, воткнувшегося в свои графики, как и парочку любителей физики, как и тех, похоже, очень религиозных людей, сгруппировавшихся на передних сиденьях, как и нервную женщину с печальными глазами, спавшую в маске, как и ее толстую соседку и соседа той соседки. Как и всех остальных этих людей, полторы тысячи человек… И вот эту красавицу-стюардессу, которая в недоумении смотрит на Цина, бледного, как глаза второй стюардессы. И вторую тоже… И все они, все превратятся из этих людей с разными судьбами, разными надеждами, разными желаниями и ожиданиями от своего будущего, все они сперва превратятся в бесформенные куски мяса, а потом разлетятся на атомы в темной атмосфере далекой, никому не нужной планеты. И не будет больше ни судеб, ни надежд, ни желаний, ни ожиданий, все закончится, потому что один глупый слабовольный человек захотел получить пятнадцать миллионов единиц, чтобы выплатить долги за грязные носки и туалет.

– Вы что-то забыли? – спросила красивая стюардесса, но голос ее был таким глухим и далеким, что Цин ничего не разобрал.

Его шатнуло вперед, и мир поплыл. Вдоль рядов кресел к тому месту, где он провел последние десять часов.

Несколько недоумевающих голов повернулось к нему, но их лица он уже не в силах был различить. Он и сам не понимал, что происходит. Он хотел одного – чтобы мука эта скорее закончилась. Он увидел свою собственную руку, на ногте сидел миниэхо, а в районе запястья темнели два входа для подключения аппаратуры. Рука, серая и почти прозрачная, потянулась к ручке у кресла, с трудом выудила оттуда пустую банку и исчезла из мира, который двинулся в обратную сторону.

– Вам не нужно это выбрасывать, – сказала стюардесса, которая, кажется, прошла за ним. – Мы сделаем это сами.

– Я сам, – ответил Цин, но не услышал своего голоса. – Я выкину.

Он вышел из звездолета с бомбой в руке и увидел ослепительные огни космопорта.

2

Гамма Тора висела в космосе таким образом, что южная половина планеты пребывала в зоне постоянных заморозков; льды закрывали половину океана, но света почти не отражали, потому что световой день длился всего чуть больше часа. Примерно половину суток занимали серые сумерки – солнечный свет замирал тонкой полоской на горизонте, как на закате дня, и длился десятками часов. А потом наступала ночь – черная и почти пустая. Звезд с Гамма Тора видно было мало.

Сильные холодные ветра несли песок и липкую пыль. Часто шел дождь, часто прекращался и начинал снова.

Цин спустился по трапу и едва не столкнулся с теми, кто уже спешил занять освободившиеся в звездолете места. И снова дети, и снова у всех какие-то странные, не слишком злые улыбки, как будто в этом мире еще что-то есть, как будто людей этих еще что-то ждет.

Ступив на металлическую поверхность посадочной зоны Цин чуть не поскользнулся, закутался плотно в куртку и добежал до входа в космопорт.

Изнутри тотчас обдало теплом и потянуло кисловатым запахом множества живых существ. Свист моторов и ветра сменился гомоном тысячи голосов. Люди толкались и теснились, лепились у стен, у скамеек и турникетов, у касс, шумели, кричали, смеялись, короче говоря, жили и жизнь эта вступала в ожесточенное противоречие с мыслями Цина о смерти. Смерти для всех и теперь, возможно, для него в том числе.

Что теперь? – думал он. – Что делать? Что будет? Куда мне идти? Зачем?

Неприятные запахи на мгновение оттолкнули путанный клубок мыслей – многие ели прямо на скамейках и полах в залах ожидания, и тысячи ароматов сливались в единую вонь. На большинстве была самая простая одежда, рабочие комбинезоны или вообще домашняя ветошь, залатанная, потертая, выцветшая. Элита Гаммы Тора не заглядывала в общественный космопорт.

Цин протолкался сквозь ораву религиозных фанатиков и забрал свой рюкзак. Отойдя в пустой угол, он запихнул в карман сумки банку со звенящей внутри бомбой, достал оттуда шапку.

Оглянулся, попытался решить, что делать дальше, а взгляд зацепился за часы наверху. Сколько времени? Звездолет двинется минут через десять, бомба должна сработать примерно в это же время, но можно накинуть еще минут пять-десять задержки. Двадцать, выходит, максимум, а потом что? А потом они поймут, что Цин струсил, подставил и скомкал планы. И тогда? Не сложно догадаться.

Что же делать?

Он никого не знал на этой планете и вообще никогда здесь не был. Куда пойти и где остановиться? Ведь найдут везде, вряд ли для его нанимателей существуют стены и запертые двери.

А если они подстраховались? Если они сами взорвут эту поганую бомбу через десять-двадцать минут… Уже семнадцать, в лучше случае. И та участь, которую он, Цин, готовил пассажирам звездолета, ждет его самого. И тысячи человек вокруг – если он не свалит к чертям подальше из этого космопорта.

Первым делом необходимо избавиться от бомбы. Но куда ее можно всунуть? Куда выкинуть? Не запихнешь же ее в камеру хранения или не вышвырнешь в мусорный бак. Может, в этом городе есть река? В каком ее нет?!

Цин поспешил вдоль стены, мимо касс и бесконечной шеренги скамеек, мимо растянувшихся на полу грязных, полуодетых людей, мимо нескольких патрулей охраны – в черном и с кучей имплантов. У одного из охранников Цин заметил электронные глаза и дернулся в сторону – что, если в этих глазах распознаватель взрывчатки?! Впрочем, едва ли. Будь эту взрывчатку так просто распознать – черта с два пронесешь ее на звездолет.

Он протиснулся сквозь узкий турникет, вышел к входному залу и двинулся к выходу. Но не дойдя остановился. Сквозь прозрачные двери он различил стоящий через дорогу автомобиль, похожий на боевой броневик – черный и с башней наверху. Из такой могла бы вылезти серьезная пушка. Возле машины стоял, скрестив руки на груди, человек в черном блестящем плаще и с лицом почти полностью механическим – боевой киборг. А чуть поодаль в стороне – другой, почти такой же, болтавший с охранником космопорта.

Цин замер в нерешительности – всего на какое-то мгновение или два, но этого хватило, чтобы карауливший одиноко человек в черном заметил его, опустил напряженные руки и двинулся к дверям.

Цин бросился в сторону, наверное, слишком резко, слишком стремительно, и уже только краем глаза успел увидеть, что человек снаружи среагировал, ускорил шаг, даже побежал. Цин проскочил мимо дверей и свернул в какой-то узкий коридор, плотно забитый людьми, прущими в одну сторону – на беглеца. Этот упругий душный поток изо всех сил пытался выдавить Цина прочь, но он ухватился за поручни у стен и буквально пополз вперед, плечами и головой пробивая себе путь. Людей оказалось так много, что большинство не могли и разглядеть причину внезапно пошедших по толпе волн. Цину пришлось пригнуться, чтобы уменьшить площадь собственного тела, а со всех сторон заиграла дикая монотонная музыка – так здесь приветствовали прибывающие и отбывающие корабли. Уже?! Так рано?!