– Галя, ты с ума сошла. У Машки начались схватки. Мы сейчас уйдем на работу, а ей станет хуже. Куда она кинется?

– Послушай меня, она рожает впервые, поэтому схватки затянутся. У первородков так.

– Я не знаю, как у первородков, но оставлять девчонку одну в сложной ситуации нельзя, – отрезал отец. – Как ты себе представляешь сегодняшнюю работу? В голове одна Машка. Чего только не привидится!

– Успокойся, думаешь в роддоме ей будет лучше?

– Во всяком случае, безопасней! Не спорь, вызывай скорую.

Обалдевшая, Мария молча слушала перепалку родителей. Она не хотела из-за коротких с большими перерывами приступов, отправляться в роддом. За нее все решили.

– Маша, давай собирайся. Может быть отец прав. Там будешь под присмотром врачей. – Галина Ивановна вышла в прихожую, где на тумбочке стоял телефон.

– Я есть хочу, – попыталась отговориться беременная.

– Мария, собирайся. – Вадим Андреевич вышел из кухни. Из прихожей донеслись слова, обращенные к жене, – Галя, ты дождись скорую и отвези Машку в роддом. Я твоих предупрежу и пришлю за тобой машину.

Мария родила только на следующее утро. Днем схватки продолжались не долго, да и боль была терпимой. Зато ночью процесс с каждым часом набирал обороты. Боль становилась нестерпимой, она ходила по палате и только, когда ненадолго отпускало, становилась перед кроватью на колени и укладывала голову на подушку. Изредка заходила дежурная врач, осматривала и уходила, бросив на ходу:

– Рано еще, терпи.

И Маша терпела. К утру она уже еле передвигая ногами, упала на кровать и, руками вцепившись в прутья железной спинки, вместо стонов и криков, зарычала первую попавшуюся на ум мелодию. Пот струйками стекал по лицу, перемешиваясь со слезами, живое тело раздирало, горло пересохло и только отдельные слова песни шепотом срывались с перекошенных от боли, губ. Она уже плохо различала людей, все плыло вокруг. Сквозь боль она услыхала:

– Ну что, милая моя, пойдем рожать.

– Не мо-о-о-о-гу, – выдавила страдалица.

– А я помогу.

Ее потянули сильные руки:

– Отцепись от кровати, держись за меня.

Перед обессилевшей женщиной откуда-то извне возник образ крепкой пожилой женщины в белом халате, белой косынке и круглым, широким лицом. Образ поднял Машу и, взвалив на себя, потащил по коридору. В родовой палате ее положили на родильный стол.

– Что же ты, милая моя, так поздно за ребеночком пришла? – поинтересовался Образ, закатывая рукава. – Ты бы еще на пенсии пожаловала.

Это были последние слова, которые разобрала Мария. А дальше раздирающая боль и мрак. Она очнулась, когда новорожденный сын уже лежал рядом на специальном детском столе, голенький с перевязанной пуповиной и почему-то немножко светло фиолетовый.

– Почему он фиолетовый? – еле слышно выдавила из себя начинающая мать. – Он останется таким?

– Ну вот, очухалась. Славненько, – раздался знакомый голос. – Не переживайте, мамаша, все будет путем.

Из глубины комнаты появилась женщина все в том же белом халате и все с тем же круглым, широким лицом. Подойдя ближе, Мария услышала знакомую песню, которую на пластинке исполняла Майя Кристалинская: «Постарею, побелею, как земля зимой. Я тобой переболею, ненаглядный мой. Я тобой перетоскую, переворошу . . .». Женщина выводила слова и мелодию так душевно, что у Маши навернулись на глаза слезы. Сразу вспомнился Сашка в той далекой Германии.

– Мамаша, дорогая, что это вы расчувствовались? Не надо. Вам сейчас нужны исключительно положительные эмоции . . .

В кабинет торопливо вбежала молодая женщина, застегивая на ходу халат, она гнусляво оправдывалась:

– Доброе утро, Мария Ивановна, немножко опоздала. Совсем забыла, что сегодня субботник и Мишка пойдет в школу. Пришлось собирать его. Вроде торопилась, все равно опоздала.

– Вон тебя уже ждет пациент. Работай, – Марья Ивановна указала головой на новорожденного.

– С раннего утра уже роды? – почему-то удивилась женщина.

– А ты думала, что все, как твой Мишка на субботнике? Нет, милая моя, и в субботник бабы рожают, и в войну рожали. Жизнь, милая моя, не остановить.

Марию переложили на каталку и вывезли в коридор.

– Подожди здесь. Сейчас тебя заберут. А у нас еще одну привезли. У нас, понимаешь ли, свой субботник, – Мария Ивановна улыбнулась своим широким лицом и скрылась за дверью родовой палаты. Тело у роженицы еще ныло тупой болью, шевелиться было трудно и неудобно, но это уже была совсем другая, благодарная боль. Хорошо, когда знаешь, что самое страшное позади и нужно только время. Страдания отступят и забудутся, а сын останется на всю жизнь. Стало легко и радостно, вспомнились слова песни, Маша закрыла глаза и непроизвольно шепотом затянула: « . . . по тебе перетолкую, что в себе ношу . . .».

Все время пока дочь мучилась схватками в предродовой палате, Вадим Андреевич с Галиной Ивановной осаждали звонками родильное отделение городской больницы. Когда оба находились на работе, делали это врозь, дома усилия их объединились. К ночи они уже довели медицинский персонал дежурившей смены до истерики. Их уговаривали, успокаивали, обещали позвонить сразу, как только . . . .

Не дождавшись обещанного звонка, Галина Ивановна утром набрала номер родильного отделения. Трубку долго не брали, наконец, сняли, послышалось женское покашливание.

– Алло, алло, – Галина Ивановна произнесла скороговоркой, словно боялась, что связь прервется и она не узнает главного, – у нас дочь рожает со вчерашнего утра . . . .

– Милая моя, – произнес низкий женский голос, – я сейчас смену приняла. Знаю, что в предродовой роженица мается.

– Это наша . . .

– Может быть и ваша. Сейчас посмотрю и решу.

– Но она у вас уже сутки . . .

– И что? Ей уже двадцать три года, а роды первые. Да, приходится мучиться. Стимульнуть не могу,

Спохватившись, что беспричинно оправдывается, голос отрезал:

– Не мешайте, – и бросил трубку.

Из кухни с кружкой в одной руке и бутербродом с колбасой в другой, появился Вадим Андреевич.

– Что говорят? Родила?

– У них, видишь ли, пересменок. Врач еще не видела Машку.

– Значит еще не родила. Почему так долго?

– Почему, почему? Я же говорила, что в роддом еще рано. Это ведь ты настоял: «Вези ее от греха подальше», – с издевкой в голосе, передразнила жена.

– Я такого не говорил, побоялся оставлять дочь одну дома.

Супруги молча переместились в кухню.

– Ладно, ты оставайся на проводе, я твоим сообщу, что ты ожидаешь родов, дежуришь, – предложил Вадим Андреевич.

– А ты?

– А я на субботник. Сама понимаешь, руководство должно быть в коллективе.

– Если случиться что-нибудь непредвиденное с Машкой, как я тебя найду?

– Я машину пришлю. Пусть Петр подежурит у подъезда.

– Может мне в больницу поехать? – неуверенно вызвалась Галина Ивановна.

– Лучше не надо. Через часок позвонишь. Впрочем, если не ответят, то поезжай.

Вадим Андреевич отправился руководить субботником, а Галина Ивановна заметалась по квартире. Она не могла сосредоточиться на домашних делах, из рук все валилось. Не выдержав, набрала породнившейся ей номер телефона.

– Извините меня, пожалуйста, – умоляюще взмолилась она, – мне сказали, что осмотрят мою дочь . . .

– Гордеева? – спросила молодая особа на другом конце провода.

– Да, да, она.

– Родила ваша Гордеева. Мальчик у нее – пятьдесят два сантиметра, три пятьсот пятьдесят. До свидания.

В трубке пикали, а Галине Ивановне все не верилось, что муки ее дочери, мужа и ее самой, в конце концов, закончились рождением маленького внука. Она выскочила на улицу прямо в халате. У подъезда в Волге сидел Петр – шофер ее мужа.

– Петенька, поезжай, скажи Вадиму Андреевичу, что Машка родила мальчика, – светилась от счастья Галина Ивановна.

– Поздравляю! – подхватил радостную новость молодой человек. Машина взревела и помчалась, разносить благую весть по городу. Что может быть лучше рождения нового человека?!