– Пятое? Это . . . через . . . два . . . дня, – рыдала несчастная женщина.

– Машуля, через . . . целых . . . два дня, – успокаивал муж. – Я уволюсь, ты возьмешь за свой счет. Мы вместе проведем эти два дня. Все обсудим, все решим.

В связи с уходом мужа в армию, Михалыч подписал подопечной заявление на отпуск за свой счет. Супруги, действительно, провели вместе последние два дня перед расставанием на полтора года, причем, разлука теперь усложнялась беременностью и рождением первенца. Все это время они спорили до хрипоты, как лучше поступить Марии. Саша предлагал рассчитаться с завода и вернуться в Приморск к родителям. Ее и его родители, безусловно, ответственно позаботятся о беременной женщине, создадут ей хорошие условия. Рядом с близкими людьми ей будет спокойнее и не так тоскливо, помогут с малышом, ведь у нее нет ни знаний, ни опыта по уходу за новорожденными.

Мария, в свою очередь, воинственно отстаивала личные интересы. Она даже мысли не допускала, чтобы уволиться с работы. Что ей тогда останется? Валяться в родительском доме на кровати, да в ожидании писем бегать к почтовому ящику? От такой перспективы можно умом тронуться. В двухмесячном декрете она еще насидится дома, еще послоняется от ничего неделанья.

– Ты пойми, – приводила она все новые и новые доводы в защиту своего решения, – если я уволюсь и, тем более, уеду, у нас отберут комнату.

– Да и фиг с ней. Вернемся – получим другую. Мне твое здоровье дороже всего на свете, – злился призывник.

– Что со мной случится? Буду наблюдаться у врача, выполнять все предписания. Молодая, здоровая, с плодом все в порядке. Чего ты паникуешь?

– Я хочу как лучше для тебя и ребенка.

– Саша, я обещаю тебе, что прямо на следующий день после оформления декрета, тихим ходом – по железной дороге, отправлюсь в родные места, под крыло к родителям. Теперь с детьми сидят год. Там ты вернешься и все вместе двинемся в Солнечный. Зато комната останется за нами и Ольга за ней присмотрит.

Саша делал понимающее лицо, брал тайм аут, потом все начиналось сначала. Его можно было понять: оставлять любимую женщину без участия и помощи не хотелось. Здесь у них не было родственников, а полноценные дружеские отношения еще ни с кем не сложились.

Пятого октября, в восемь часов утра, супруги Гордеевы пришли к военкомату, что называется, с вещами. Из вещей, согласно утвержденного военкоматом перечня, в рюкзаке находились самые необходимые предметы и запас еды на два дня. Правда, этими продуктами в течение двух дней можно было накормить среднестатистическое отделение солдат. Судя по увесистым рюкзакам других призывников, народ не полагался на скорое государственное обеспечение.

Одноэтажное П- образное здание военкомата, выкрашенное светло-лимонным цветом, смотрелось за высокой кованной оградой весьма и весьма нарядно. Листья с кленов в ограде уже облетели, засыпав собой тротуарные дорожки и площадь перед входом в учреждение. На фоне мрачного утра и облезлого пейзажа вокруг, здание смотрелось ярким, жизнеутверждающим пятном. Складывалось впечатление, что там работали добрые и веселые люди, на которых всегда и во всем можно положиться. Обычно подобного рода учреждения оформляли особенно требовательно и амбициозно, давая понять, что у нас здесь не забалуешь. Почему в данном случае так легкомысленно подошли к покраске – непонятно; может быть, другой краски не нашлось или ответственный за фасад здания оказался человеком с юмором.

Когда молодая чета Гордеевых подошла к военкомату, здесь уже толпился народ. Ворота были закрыты на висячий, амбарный замок, функционировала скрипучая, из металлических прутьев, калитка, около которой дежурила пара молодых солдатиков. Они проверяли документы и пропускали на территорию исключительно тех, кого положено. А положено было работникам военкомата и призывникам, родственники и провожающие в это число не входили, потому растянулись вдоль частокола ограды на асфальтированной дорожке и прямо на проезжей части. Машины во избежание неприятностей, заранее угрожающе сигналили, но люди совершенно не реагировали на угрозы. У них здесь важнейшее дело! Водители сбрасывали скорость и на «цыпочках» объезжали возбужденное сообщество провожающих, объединенное общими интересами и переживаниями. В разных концах толпы настроение поднимали песни, доносящиеся из магнитофонов. Одним помогал своим творчеством Юрий Антонов, другим скрашивала минуты ожидания шведская группа «АВВА».

Внутри двора, на заваленном листьями плацу, кучковались небольшие группы молодых ребят-призывников по три-четыре человека. Выглядели они совсем не респектабельно, вероятнее всего, домашние выдали своим будущим защитникам если уж не совершенные обноски, то, во всяком случае, что выбросить не жалко: заношенные куртки либо короткие еле прикрывающие живот, либо, наоборот, свисающие с них как с вешалок; на ногах обуты стоптанные башмаки, хорошо хоть не лапти. В общем и в целом, вся эта разномастная и разношерстная бригада больше походила на уголовников, нежели на призывников.

На вскидку, новобранцев насчитывалось человек двадцать пять-тридцать, зато провожающих, поддерживающих своих близких из-за ограды – не один десяток. Складывалось впечатление, что на каждого паренька приходилось от восьми до десяти человек сопровождения. Здесь присутствовали все возможные поколения родственников, начиная со стареньких бабушек и дедушек, кончая младенцами в колясках. Молодые люди, из числа сочувствующих, прибывали в изрядном подпитии. Они, шарахаясь вдоль ограды, выкрикивали наставления и поучения своим друзьям. Было не понятно – напились они прямо с утречка или «принимали» всю ночь и еще не протрезвели.

Александр с Марией не устраивали проводов и даже родителям о времени отъезда не сообщили. Так захотел сам новобранец. Праздновать, как он считал, в данном случае совершенно нечего, подвергать родителей лишним переживанием не желал, да и расходы с проездом весьма ощутимые. Уходил он в армию тихо-мирно и очень скромно. Маша разделяла мнение мужа. Положа руку на сердце, в последние дни пребывания любимого рядом, ей совсем не хотелось делить его внимание с кем-то другим, пусть даже, родителями.

День отъезда выдался на удивление мягким и спокойным. Природа будто замерла в ожидании дальнейших событий: ни ветерка тебе, ни дождя, ни солнца. Саша пробрался через толпу провожающих прямо к калитке, за ним, не выпуская руку мужа из своих ладоней, протиснулась Мария. Прежде чем предъявить документы, он обернулся к жене, резко привлек ее к себе и жадно прильнул к губам, оторвался, прижал ее голову к своему лицу и услышал, как Маша заскулила с подвыванием, словно маленький щенок, отставший от матери.

– Машенька, девочка моя, – шептал он на ухо, с трудом сдерживая себя, – я буду писать тебе каждый день. Веришь?

Маша, не прекращая подвывать и всхлипывать, кивала головой.

– Ты не заметишь, как я вернусь. Мы же еще не знаем, где мне предстоит служить. Случается, что служат недалеко, тогда будешь ко мне приезжать . . . . Родишь – меня в отпуск отпустят. Полтора года пролетят быстро, и мы опять будем вместе.

Мария невидящими от слез глазами, старалась запомнить лицо мужа, его голос, его запах, его сильные, такие родные и желанные руки.

– Машенька, любимая, не рви мне сердце. Не стой у ограды, уходи. Тебе нельзя волноваться. Ты отвечаешь за моего сына. Я напишу тебе прямо с дороги.

Саша отстранился от жены, развернулся и сделал шаг к калитке. Машины руки, только что обнимавшие мужа, упали неживыми плетьми, с губ сорвался стон. Она стояла в толпе людей, а ей казалось, что совершенно одна. Одна у калитки и в целом мире тоже одна. Жизнь остановилась в ней на целых полтора года.

Саша бравой походкой направился к входу в здание, поднялся на крыльцо и скрылся за дверями военкомата. Мария, с трудом волоча ноги, поплелась вдоль ограды. Она нашла удобное место, откуда можно было наблюдать за происходящим и, весь двор лежал, как на ладони. Голова отчаянно кружилась и тошнота подступала к самому горлу. Чтобы не упасть, она мертвой хваткой вцепилась в прутья ограды, лицом прижалась к холодному металлу. Время потекло мимо нее. Она видела, как Саша вышел из военкомата с каким-то молодым человеком. Они остановились рядом с входом и закурили.