Татьяна пришла часа через три, несчастная и потерянная. До ее появления, Ирина чувствовала свою правоту, легко и просто оправдывала резкость слов и жесткость поведения. Марша с ней была согласна целиком и полностью. Сколько можно было терпеть дармоедство и откровенное хамство трех зарвавшихся парней? Желаете питаться домашней едой? Пожалуйста! Только давайте питаться вскладчину с оказанием посильной физической помощи. Так нет же, пришли, поели и пока!

Теперь, глядя на несчастную девушку, бунтарка задумалась о другой стороне медали. Она ведь видела и понимала, что для Тани готовка и прием Кешки и его друзей это, как бы, выражение любви: возможность встретиться с ним, окружить вниманием и заботой. Татьяна жила обедами и ужинами. Вечером Славка и Димон уходили, а Кешка оставался. Чем влюбленные занимались после того, как девчата покидали общежитие, оставалось тайной для всех. Подруги не лезли в личную жизнь соседки по комнате. Главное, к полуночи, к их возвращению, «Ромео» покидал апартаменты. Всех все устраивало!

Резкий, уничтожающий выпад в адрес завсегдатаев, разрушил установившийся порядок общения. Татьяна лишилась возможности жить потребностями Кешки и выражать свою любовь к нему. Безусловно, ее было жалко. В голове появились жалостливые провокационные мысли. Ирина пыталась забыться одолженной на время интересной книгой, однако чувство вины не давало покоя. Она села на кровать к подруге. Татьяна лежала отвернувшись к стене и толи делала вид, что спит, толи в самом деле уснула в тихой печали.

– Тань, – тронула за плечо. Тишина, никакой реакции.

– Тань, я, конечно, виновата, что сорвалась. Наверно, так нельзя. Наверно нужно было по-хорошему, по-людски. Извини меня. Мне, правда, очень неприятно и стыдно, – голос Ирины дрожал в полной тишине комнаты.

Девушка повернулась и легла на спину. Из ее глаз текли слезы. Ирина шмыгнула носом раз-другой и тоже, не сдержавшись, заплакала. Маша, наблюдавшая картину «Покаяние» со своей кровати, потянула со спинки махровое полотенце потому, что у нее засвербело в носу и по щекам потекли горячие ручейки прямо на подушку. Они ревели молча и горько. Ревели каждая о своем, вот так, на ровном месте. Бывает! Когда волна слезной печали схлынула, Татьяна скорбно произнесла:

– Я же хотела с вами поговорить про ребят. Хотела объясниться, мы с Кешей уже все обговорили. Он и с друзьями все решил . . . .

– Что решил? – Ира громко чихнула.

– НУ, что они по очереди будут помогать мне, в магазин ходить, готовить. Денег дадут.

– Почему же ты молчала? – в разговор со своей кровати вступила Маша.

– Не успела сказать.

Ирина пересела на стул около стола. Спокойный вид и размеренный тон говорили о том, что возобладавшие над разумом эмоции укрощены и теперь ее речь обдумана, а слова взвешены.

– Танюша, ты пойми, дело не только и не столько в деньгах или продуктах. Кеша с друзьями являются к нам, как к себе в общагу. Мне кажется, они у себя в комнате бывают меньше времени, чем у нас. Наша комната стала просто-напросто проходным домом. Они приходят, когда хотят, уходят, когда хотят. Иногда хочется полежать, отдохнуть, поухаживать за собой. Извини, ногти на ногах подстричь, а они сидят и сидят. После футбола вонючие – дышать нечем, «хоть святых выноси».

– Маша, тебе тоже не нравилось, что ребята у нас часто засиживались? – неожиданно обратилась Таня к соседке.

Марии хотелось успокоить, поддержать Татьяну в ее такой жертвенной, абсолютно непонятной любви к Кешке. Но поддерживая Таню, она предаст себя и Иру. Ведь ей, действительно, неприятно постоянное присутствие в комнате посторонних людей, да еще парней кичливых и самовлюбленных.

– Да. Мне тоже не нравилось, – Мария согласием, как бы, объединялась с Ириной против Татьяны.

– Ладно, теперь уже все равно, – обреченно махнула рукой девушка и села на кровати. – Они сюда больше не придут. Сама буду к ним ходить.

– Это как? – не поняла Ира

– Буду ходить готовить им обед и ужин.

– Ты с ума сошла? – ахнула Ира.

– Почему?

– Ты приехала сюда для поступления в институт. Надо готовиться и сдавать экзамены. Осталось всего ничего. Зачем все эти заботы? Если не поступишь, придется расстаться с Кешкой . . . .

– Нет, не придется. В любом случае мы будем вместе, – начинала злиться «Джульетта».

– Таня, ты стала нянькой, прислугой. На что тратишь время?

– Ира, ты бы лучше посмотрела на себя и на Машку. Вы куда тратите? Днем пляж. К вечеру накраситесь, напомадитесь и вперед! У вас то, что в голове? Киношки, танцульки, гулянки, развлекалки. Я хоть пользу приношу, людям добро делаю, а вы две эгоистки только о себе думаете.

– Ой, держите меня, четверо. Мать -Тереза! Обслуживает трех инфантильных бугаев и гордится этим! А без кастрюль и сковородок ты Кешке нужна?

Татьяна от возмущения хватала ртом воздух, как рыба, пойманная рыбаком и брошенная на берег. Ира забралась с ногами на свою постель.

– Хватит! Так далеко зайдете. Каждый живет, как считает нужным. – Маша резко оборвала перепалку.

Татьяна демонстративно собрала необходимые принадлежности и направилась в душ. Только за ней закрылась дверь, Маша обратилась к подруге:

– Зачем ты с Танькой так?

– Как?

– Сама знаешь, как.

– А зачем она к Кешке в прислуги записалась?

– Это ее личное дело. А мы то с тобой и, вправду, чем лучше? На подготовительные курсы записались, оплатили их, а сходили на занятие всего один раз. Учебники из чемоданов даже не доставали. Танька права, в головах у нас одни развлечения . . . .

– Все! Заканчивай! Нам с тобой по семнадцать лет, а мы на танцы не бегали, на вечера не ходили. У тебя репетиции, у меня тренировки. Давай хоть здесь в удовольствие поживем. Хоть раз в жизни никому ничего не должны и не обязаны. А там, куда судьба вынесет. Собирайся, в кино опоздаем!

Чувство вины, поселившееся в душе у Маши с того самого времени, как они с Ириной оплатили курсы и не стали туда ходить, и спрятанное куда-то в пятки, под воздействием обличительной речи Татьяны, поднялось. Оказалось что, находясь в пятках, оно росло и теперь давило еще сильнее, чем прежде. Пришлось его мысленно успокаивать клятвенными обещаниями самой себе, что за неделю до экзамена по физике она быстро повторит весь материал школьной программы.

Время пролетело, словно одно мгновение. Конечно, тянется оно у того. Кто не живет, а мучается, Здесь же совсем другой коленкор, впервые жизнь девчонок, вырвавшихся на волю из-под многолетней опеки близких, подхватила их и закружила своей праздностью. Всякий раз клятвы в том, чтобы одуматься, начать заниматься, отодвигались на определенное время. Потом даты их исполнения опять, в который раз, переносились, беззаботное веселье продолжалось. Как известно, конец рано или поздно наступает.

Утром идти сдавать первый вступительный экзамен – физику устно. Учебники валяются по всей комнате, вместе с ними тетради с решенными задачами, конспекты и прочая учебная литература. Отступать некогда, приходится вспоминать все разом, откладывать дальше некуда. Татьянина койка пуста. Мария, обложившись учебниками, старается, что называется «надышаться перед смертью, пытаясь упорно одолеть, как можно большее количество страниц учебников. В голове все смешалось в одну огромную, бестолковую кучу. Разложить по полочкам эту самую кучу знаний полного школьного курса физики не представляется возможным.

За окном уже светает, серый свет утра набирает силу, электрическая лампочка тускнеет, но на это явление ни Маша, ни Ирина не обращают внимания. Ирина, накрывшись учебником физики за десятый класс, потихоньку, почти бесшумно посапывает на своей кровати. Сон все же сморил ее. Мария упорно борется с соблазном. Однако, в этом единоборстве тоже побеждает нормальная человеческая потребность в отдыхе. Лишь на минуту прикрыв глаза, девушка тут же погружается в тяжелый сон.

Во сне она видит себя перед экзаменационной комиссией. Совсем как наяву, она в полной мере испытывает весь комплекс реальных переживаний: ужасный страх, абсолютную беспомощность, растерянность, тяжесть и гул в голове, которая к тому же отказывается соображать. За столом двое экзаменаторов – мужчина и женщина, они мило улыбаются. Мужчина широким жестом, как режиссер, предлагает взять билет. Трясущимися руками Маша выбирает третий справа в первом ряду. Подносит его к глазам, неожиданно включается голова до сего момента, находящаяся в прострации.