Наталья родилась после войны, когда Иван Петрович, как настоящий герой-победитель вернулся с войны. Старшие дочери заметно выросли, отсутствие в доме мужчины отца сказалось на их воспитании, тяжелые военные годы научили послушанию и самостоятельностью. Да и сам Иван Петрович, фактически, «выпавший» из трудной жизни семьи, пусть даже по очень уважительной причине, понимал, что девочкам будет трудно привыкнуть к появлению отца в доме. Когда Зоя Федоровна родила третью дочку – Наташу, счастливый отец, словно, впервые обрел статус родителя. Война настолько притупила в нем отцовские чувства, что только подобная встряска, возможность вновь взять на руки маленький, беззащитный комочек, в полной мере вернула его к осознанию ответственности за жизни родных людей, как главы семейства.
Наташка стала любимой, бесценной доченькой. Теперь ее можно было воспитывать «с пеленок», вложить в нее все нерастраченное на войне тепло и заботу. Старшие девочки оставались старшими. У них уже свои интересы, свои увлечения и, к сожалению, в значительной степени сформировавшееся сознание, которое изменить уже невозможно. С рождение третьей дочери, отцу выпал шанс воспитать ребенка в соответствие со своим пониманием жизни. Иван Петрович уважительно относился к старшим девочкам, никогда их не бил. Если приходилось осуществлять «внушение», то это происходило исключительно в словесной форме.
За непослушание больше доставалось от матери. Вот та, могла отхлестать всем тем, что на сей момент под руку попадется, а попадались ей и полотенце, и веник, и половая мокрая тряпка. Случались «разборки» не часто и во время отсутствия отца дома. Может быть, Зоя Федоровна не хотела расстраивать мужа. Однако, скорее всего, ей просто не хотелось, что называется «падать лицом в грязь» в глазах собственного мужа. Ведь девчонок она воспитывала сама и вся ответственность за их поведение лежит только на ней. Так зачем показывать свои недоработки.
Гораздо проще разобраться самой. В данном вопросе также немаловажную роль играл тот факт, что девчонки росли без отца и теперь, когда он, наконец, появился в семье, наказание с его стороны, может восприниматься ими агрессивно. Мол, ты нас не воспитывал, а наказывать явился. Зачем в доме разброд и шатание? Мудрая женщина вершила суд сама, о чем, порой, муж даже не догадывался. Зато девчонки выросли без каких-либо обид на отца.
Обиды другого рода застряли свинцом в их сердцах на всю жизнь. Наташке разрешалось буквально все. Для нее пригласили мать Ивана Петровича, которая прожила в Хабаровске почти всю жизнь со старшим сыном, помогая воспитывать детей. Теперь дети выросли, необходимость в старушке пропала. Она с удовольствием откликнулась на предложение и переехала к Ивану, тем более, что он уже начал потихоньку строительство нового дома. Наличие дополнительных двух постоянно контролирующих глаз, сыграло совсем не на руку подросткам. Вредная бабулька отличалась не только виртуозным интриганством, она умела, не моргнув глазом соврать, выдать желаемое за действительное или очень даже приукрасить ситуацию, причем, понятно, в какую сторону.
Зато бабушка до безумия обожала младшую внучку, чем вызывала у Лизы и Галины откровенное возмущение. Наташке разрешалось даже лазить в тарелке отца, ложкой она выуживать мясо и на глазах у сестер аппетитно съедать его. Сестры глотали слюни пока наглая Наташка, смакуя, пережевывала отцовский кусок. Зная о «шалостях» маленького ребенка, мать всегда приберегала дополнительный кусок мяса и дополнительную тарелку супа. Не оставаться же кормильцу без обеда или ужина?
Что испытывали девочки в послевоенное время, видя, как малолетка, поглощает вожделенный кусок на их глазах? Конечно, они объединялись в злобной ненависти к негодяйке. С годами сестры разъехались, Наташка выросла, но детские замашки, связанные с вседозволенностью так и остались в ее характере. В школе она училась слабенько, уроками не мучилась, переползала из класса в класс и уже хорошо. По окончании восьмого терпение ее лопнуло. Учеба окончательно надоела. Наташка решила отправиться во взрослую жизнь. Окончила курсы парикмахеров и устроилась в дом быта, что находился в строящемся квартале, недалеко от ее дома.
Совсем недолго попрыгав вокруг клиентов, поняла, что профессию выбрала неудачно. Целый день на ногах, каждый со своими «хотелками», нервы мотают за будь здоров и все это при смешной зарплате. Парикмахерша быстро смекнула, что примет она десять человек или пятьдесят, зарплата от этого не изменится. Положено восемьдесят рублей, вот их и получит. Так зачем напрягаться? Заведующий парикмахерской какое-то время пытался возмущаться, но все тщетно. Несовершеннолетнюю Наташку просто так не уволишь. На нее «махнули рукой», требований к ней не предъявляли. Так и жила Наташка в собственное удовольствие. Питалась сытно, спала мягко, на работе не надрывалась.
Теперь в ее жизни появилось чудовище – возмутитель установленного ею порядка. Это чудовище лазило в ее шифоньер и потом долго смеялось над нарядами, обзывало платья мешками, юбки почему-то старушечьими тряпками. Цепляла на уши модные красные клипсы в виде шариков и изображала в них обезьяну, доставала новые туфли из коробок, совала в них руки и ноги, а потом ползала по комнате, как сороконожка.
Неуемная Машка постоянно что-то требовала от полу сонной тетушки. То ей срочно нужна банка леденцов с крупными красивыми ромашками на крышке, которую она освободит от конфет, набьет песком и станет пинать в классики. То прямо с утра, до зарезу, необходима новая прическа потому, что они сегодня собрались за хлебом с соседской девочкой – Алькой. Поскольку Алька на три года старше, то необходима такая прическа, которая добавит Машке лет.
В выходной девочка тянула Наталью в кино или парк. Не смотря на несговорчивость и постоянную ругань, иногда удавалось тетушку поднять. Наташа сначала требовала извинений за причиненные ей моральные обиды, потом клятвы в том, что племянница больше никогда не будет лезть в ее вещи, грубить и обзываться. Последним штрихом к перемирию служило обещание – во всем слушаться взрослых. Машка с готовность в очередной раз горячо заверяла Наталью в обязательном и безоговорочном послушании. Начинались сборы «в люди». По возвращении все шло по накатанной дороге.
Тем не менее, именно во время проживания Марии в доме у бабушки и дедушки произошли события, которые сохранились в ее памяти ярким незабываемым пятном.
Обычно Машка просыпалась в своей, отдельной комнате от тихих, крадущихся шагов бабушки. Она заглядывала к внучке, чтобы убедиться, не случилось ли с той чего непредвиденного за ночь. Удостоверившись в благополучии ситуации, шаркала к себе. Девочка открывала глаза, превращаясь в слух, ловила первые признаки пробуждающейся в доме, жизни. Раздавались размеренные покашливания деда. Он словно соседский петух, сначала пробовал голос, потом горланил во все горло. Дед кряхтя, натягивал на себя телогрейку, совал ноги в безразмерные калоши и, привычно грохнув увесистым крюком на двери, отправлялся за дровами.
Бабушка ставила электрический чайник, а потом пропадала в сенях. Возвращалась она с кастрюльками или мисочками, обязательно накрытыми тарелками. В них на ночь в сени выносились остатки ужина, масло, кусок докторской колбасы. Пока дедушка разжигал русскую печку, бабушка на обычной плитке разогревала завтрак, накрывала стол. Как только из кухни доносились приятные уху звуки раскочегаренной печки, нос улавливал готовый к употреблению завтрак, Машку выносило из-под одеяла.
Как правило, печку топили один раз в день и только в особенно сильные холода, протапливали дважды. Один раз утром, другой раз вечером. Девочка умом понимала, что только затопленная печь еще не в состоянии нагреть дом и все же жаркий огонь в печи выманивал из кровати. Раз есть огонь, значит, есть жизнь. Она быстро умывалась и садилась завтракать с дедом. Только за одним столом с дедушкой, получала истинное наслаждение и от самой еды, и от процесса поглощения пищи.
