Жесткое легало!.. Потерпим. Больше бы суконца… сойдет. Эх, Наста… сья», – оборвалось в забытье.

– Ну-ко растолкаем народ: час, – проговорил предводитель, взвидев над просторами Ладоги рассветный багрец.

«Помогай, мати Одигитрия, путеводительница! Боже, храни!» – взвыли полусонные бабы – и, чуть-чуть погодя беженцы расселись по лодкам.

Вершин, распрощавшись в дому с крестьянами, довольный подарком тут же удалился на сторону, не став ночевать, и, невзирая на усталь выбрел загумённою тропкой, в меркнувшем свету на проселок, чуть передохнув за околицею, около тракта перебрел на большак и затем, следуя на полдень, в лучах утренней зари подошел к выглянувшей в проредях сосен придорожной корчме.

«Паргола считай, Озерки, – определился мужик, встав на клиновидном разбеге окологородных путей: – Даже и не верится: крог!.. По-новому. Кружало и есть; по-старому-от: кружечный двор. Хапнули чужое словцо, свейское, быть может… Ну да. Лепшим показалось видать, нежели родное, кабак. Сельщина!.. Взялись подражать кое и кому городским. Лучше ли немецкая речь, – проговорилось в сознании, когда ощутил, двинувшись баранинный дух: – Якобы, не так, чтобы очень; равенство. Иной разговор: пахло бы в дому по-немецки… Только бы дойти, не упасть, во изнеможении сил!

Воноко… Цела, не свалилась, – подержал на уме, двигаясь все дальше вперед, взвидев на подходе к воротам вывеску; ТРАКТОРИЯ Смен мясы, – различил путешественник, приблизившись вплоть. – Что б ни подкрепиться жарким?., бараниною. От-т уходились: пошатывает часом, слегка… порядочно, по правде сказать, – думал, оглянувшись на тракт: – Ну и соплеменничек! лжец. Можно ли такое писать? Оборотень, как бы; вот вот. Уж ни возомнил ли себя, с куплею гостиницы свеином? Природный русак!.. Нового все больше и больше. Трактория, по сути вещей значит: придорожный кабак, распивочная. О намудрил: нашенское слово теперь, яко бы – в чужом зипуне… Так ведь получается; но.

Сунемся! Хозяин корчмы, шапочный знакомец в былом, штатский обыватель – торгаш, лавочник, – мелькнуло в душе, – чается, не много возьмет – шланты потеряем, не талеры, которых и так более, чем дважды – в обрез… трижды. Медяками расплатимся. К тому ж заодно спробуем, попытка не пытка вызнати – а вдруг повезет где ухоронился толмач. Только б не наврал; поглядим. Ведает, занеже: корчмарь, – сообразил селянин: – мало ли проезжих? – большак. Оберег, конечно при ём, вороге!..

Найти – и отнять. Чаятельно, вырвем свое! Силою… по-свейски; ага. Стронулось, идет по задуманному. Деньги – потом; вящшая забота не талеры, которых всегда, видимо не будет хватать, но – златочеканный корабль. Справимся!.. Двенадцать ефимков меньше восемнадцати? Так; воистину. Раз так, восемнадцать – большее количество талеров не всем по нутру. Зельное не всякожды лучше малого, к примеру: долги, да невыносимая слабь, – вскользь произвелось на уме. Тошненько!.. И голод, к тому ж. Порядочно-таки набралось не лучшего… Гуляю – похуже».

– Бр-р. Хол-лодно!.. «Роса на траве… Спать хочется…

И всё почему? Оберег пропал – и пошло-поехало куда-то к чертям. То к жертвенному камню шагай, то в судную палату явись, по правду, не для всех одинаковую, по справедливость, то тебя пистолетят. Ну и маета, ну подарочки, один за другим! Все – противу, – мелькнуло у Парки с тем, как устремился в трактир: – Федька лишь, единственно – за, песельник, даритель ефимков. Скидка получилась; вот, вот. Все-таки!.. Частичный успех – цапнули не всё и не сразу, то есть не совсем по-людски, но, да и спасибо приятелю хотя бы на том, что не понапрасну ходил…

Тошненько и хочется спать».

Смен, выставивший миску баранины, податель жаркого, выяснилось тут же как сел, в ходе разговора не смог, выслушав направить на след.

Ой ли? – усомнился едок: скрытничает видимо, лис. Мог бы по знакомству, как свой – русич – поделиться, за шлант, кинутый на стол, не в рассрочку. Это ж как понимай: крог менее, чем в миле от города, к тому ж – на развилке.

Странно, – удивился. Вот-на. Врёт? Не врёт? Верить? Умолчание – ложь. Правдивая, по крупному счету; правда и неправда – в одном. Сказывалось глядя в глаза, по-честному; бывает же так… Не верится! С другой стороны – двойственное всё на миру: может оказаться и так, что полное, – раздумывал гость, поклевывая носом неведение – чистая правда. Тем паче никуда не годится, поелику с такой правды ухоронка – тю-тю; подавно не отыщешь врага. Ни правда, ни брехня собачачья, откровенная ложь – не лучшее. Не лучше ли думать, что истина лежит посередке. Вот именно: в жарком. Да уж, так; вкусное, по правде сказать!.. В некотором роде – успех.

Истинная правда, в которой сельник не сумел разобраться, полная значительно проще: гостинник, содержатель корчмы о русиче по имени Стрелка ровно ничего не слыхал.

«Де он подевался, злодырь? Встретится – в живых не отпустим. Скрылся, непостижно куда! Выяснится позже, постигнем – в Канцах… Неужели не так; справимся», – итожил, в корчме.

Как, по недостатку знакомых в городе Матвея искать? Ножками, – явилось на ум где-то у Поклонной горы; сельник, проникаясь надеждою на верный успех задуманного им предприятия, ускорив ходьбу дважды или трижды упал; зарвался, понимается так. Подле кабачка «На Углу», за Королевскою улицею, даром, что шел медленно, не чувствуя ног Вершин, погрозив кулаком в сторону, где жил губернатор Ингрии, свалился в кустарь. – «Не на мостовую; полегче; да уж, – промелькнуло в сознании: – чуть-чуть отдохнул».

По пути шествия к рядам, разузнав где золотоносец живет, суе протаскавшись на двор, заглянул походя в немецкую кирку, в ратушу, обегав торжок, полупустой снизошел, в медленной ходьбе на мосты – посетил гавань с кораблями, куда мог по временам заходить ворог, потребитель покоя (то бишь, по старинке: губитель), ниже корабельных причалов, на пустом берегу, следуя кустами к долбленке приостановился затем, чтобы заглянуть под мосты – но, в изнеможении пав на глиноватый песок недалеко от своей все еще, мелькнуло в мозгу, сиречь не украденной лодки только-то всего и постиг, что Матвей после приговора суда никоему из штадтских знакомцев оного, ни даже писцам, с которыми захватчик общался в ратуше, работая хлеб ни очно, ни во снах не казался;

Проще говоря не нашел, зряшно истоптав сапоги.

«Нетука! Нигде! От так так, – думалось какой-то часец: – точно испарился; ей-ей… Али, по еговому действу, злыдень, в триисподнюю канул».

В действительности было не так. Стрелка и не думал таиться.

Кое для кого из чиновников, сановных персон крапчатая совесть слуги сущий клад, тем более когда разговор касается седой старины, что, впрочем никакая не новость. Это хорошо понимал, также генерал-губернатор смыкавшейся на дальнем востоке с Русью новообразованной области Карл Мёрнер, назначенный не так чтоб давно правителем Восточного лена.

Дав распоряжение выгородить, в судной палате, что и состоялось Матвейку, ставленник Двора поместил названную выше особу, говоря языком нынешних времен, под колпак; действуя вполне преднамеренно, велел проследить единственно за тем, чтоб толмач, оправданный по слову судей, не знавших подоплёки затеянного им, не сбежал; мог скрыться, заподозрив неладное, считал губернатор. А через какое-то время, приблизительно в час как Вершин подходил к городку вызвал лиходея к себе.

Покои Гюлленшерны, предшественника (он же – посол, в прошлом на Великую Русь) были в кое-как приспособленном, громадных размеров доме у черты городка, за ратушею, близ Королевской гатан, саженях в тридцати от новопроложенной улицы, в Свином переулке. Надо бы, подумывал Мёрнер как-то по-иному назвать. Дом нового посланца короны, резиденс[21] обветшал, будучи построенным встарь, но его, к счастью и несчастью для Карла не стали разбирать на дрова. Чтобы, на потеху завистникам его положения домина не сполз в бурный временами ручей[22] Мёрнер, поселившись в избе распорядился набить несколько пониже двора брегоукрепительных свай. Дальше, за потоком Чернавкою и скотным двором, гордостью и мукой владельца резидентских палат не было почти ничего: тын, будка огородного вахтора, покос, да еще – к западу – кресты ветряков, мелющих на город крупу.