Штад, Нюен, – представляет помор даль за поворотом реки: русич – престарелый слепец, с теменью в глазах… Поводырь… Обочь – коробейник, гуляй: долог, наподобие штатских воинов, складная сажень ростом, в бороде седоватина, у сорокалетнего, чуть-чуть кривоват. Сбоку небольшая лопата, в кожаном влагалище; ну. Сицевое де, говорил носит опасаясь грабителей; оружие дак. Во изобретатель!.. ага. Бывши по суконный товар, чтобы таковой продавати на корельской земле. Дешево купил, повезло. Как не так; так бы не совал песнярам, походя какую-то медь.

Гусельника выставил вон, с торга околоточный пристав. Он же, разгоняя народ ахнул бердышом по хребту. Еле устоял; каково! Древком, на великое счастье. А, достань острием? Ссадиною, как бы платил песельникам, щедрый богач. Штатские! И даже в Песках,[2] пригород – рукою подать, в Спасском приложили кулак… Делатель какой-то, из тамошних, на смольном дворе[3]. Свия. Будь готов ко всему.

Позже, как шагали на пристань с коробейником, Федькою, под звон с колокольни (люторской увы), раздалось: «Эге-ге-гей, Настасья, хотимая моя…» Песня – о покинутом крае, отчинах, откуда пришел. Что его к Неве занесло? Пел так, что временами казалось: шепчет заблудившийся в соснах ветер, нагоняя печаль. «Был дом как дом, справный, – сообщил вездеход: всё перевернулось вверх дном. На Тихвин поглядеть бы. Хоть плачь. Снег, купола-звоны недалекие, Настя»; песенная, так понимай. Сетовал на злую судьбу. Жаль, тихвинца. С другой стороны, кто его заставил прибыть? Сказывал, роняя смешок, деланный: давно перебрался – в пору, как еще не бывало придорожных застав.

С коробом гулять не хитро, – изговорил про себя в мыслях о знакомце крестьянин, осушив челночок, – взял бы, вездеходина серп!.. Али потрудился на пойме, у болотин литовкою, когда сенокос. Вото-ко-то с чем не хотят знаться разменяй отчизны. Видимо, хотелось нажить более того, что имел с промысла в родной стороне. Выбежал – и с носом остался. Дескать, выручает гроши. Думается, правдой сказал. Федька, по сравнению с гражданами штата – ничто… Яко бы, осенний листок, втоптанный в дорожную грязь. Выбьешься ли в лучшие люди на чужой стороне?

Мытарю плати за товар, дабы разрешил продавать, приставу – за пропуск на торг, за городом дань корчмарю. Всем – выложи; хапучие-от; каждому чего-то давай. Тут еще, прямые разбойники – шалят, по ночам; правда лишь единственный раз, купчик, налетал на шишей. К счастию, отбился от них. Выручил копальный снаряд, – припоминал селянин, мешкая грести за реку: в сшибке отлопатил начального и дал тяголя. Если б ни лопата, изрек – сделали б, до смерти; а то; не было бы Федьки в живых. Летось, в позапрошлом году, баял, обобрали какие-то, в ночлежной избе, сонного вблизи Коломяг – выкрали одиннадцать талеров… Повсюду грабеж.

Мало, что его, бедолагу, странника изъела печаль – выяснилось, терпит лишения. Почто выбегал? Что б ни возвернуться назад? Жалко дурачка, фалалея – и, с другой стороны, чувствуется некая злость. Мог бы ожениться, под Тихвином, наделать робят. Как же – по-иному? Вот-на: шастает поодаль от родины, в корельской земле, с коробом да песни поет. Горлом выражати печаль, думается так, не натужно, проще, – потянул бы семью! Вместях, – промелькнуло у Вершина: – и тяжко, и в радость. Вечное, считаем соузничество… Як на цепи. Нравится все больше и больше, – думалось, как вспомнил жену; больше – лучше. Впрямь-таки: железный союз! Но, а что касаемо пристава, обида пройдет. Свыклися, не первый тычок. В гавани все чаще и чаще пристают корабли, даже иногда в октябре. Кое и когда понаведатися в штат не грешно; да уж; поработал – доход. Шланты!.. Но и было, подчас выгорбишь серебряный, талер. Мелочь, по великому счету… Двойственное; как для кого.

Лай, сызнова, – отметил мужик. Что он разоряется, Койра? Може бы, вернуться назад? – нойко, на душе. Да и пусть; нече занапрасно тревожитися. Ну-ка споём.

– Эге-ге-гей, Настасьица… Вестимое, так. – Чуточку встревоженный, Парка оглянулся на двор, с тем недоуменно похмыкал, и, забравшись в челнок затянул слышанную давече песню. На душе полегчало. Венха, миновав портомоенку беззвучно сплыла к низкому, с горбиной мыску.

Зримее рыбацкая клеть; дальше, за домушкою старосты – морская протока, в русичах словет: Калганица. Так же называют деревню, селище – Калинкину весь.

Позже, на обратном пути до дому белынь поразвеется, кружение чаек выдаст на морском берегу признаки утопленных вглубь рыболовецких сетей, Воина – пришлец, захребетник Деевых, по сути бездомный, да Фоки Негодяева младшего, по кличке Пердун; порядочные, в общем-то люди; хорошие. А вот у него, Парки – нороты, явилось на ум; верши, по-иному сказать. Всякожды зовется; и есть, знаемо название: морды.

Так себе – ловушки, не очень; тяжелы на подъем. Некогда наплел из прутков околодворной лозы, стлавшейся на горку от пристани, под самый забор. Начал заготавливать вербины-те – вицу для дела и потом, через год вытеребил вовсе тальни́к… Снова кое-где прозябает, тянется из мокрой земли. Выдерем ужо, недосуг.

…Вот сельник переплыл Голодушу, собираясь в ключах перед зеленцом на пути, гривой камыша поворачивать.

Да где ж островок?.. Вонде! саженях в десяти; около. Не сесть бы на мель! Кончилась река Голодуша, – промелькнуло у Парки; – слева, саженях в сорока, чаятельно – устьице Мьи; далее, позадь зеленца, гривки на подводной земле, по-за островком – Калганица.

«Горюшко!.. – припомнив разносчика вдругорь, на воде буркнул деревенский; – а нет?» Надо же: прилез, в немчуру! Ладился обратно – никак; схватывали де, говорит, около самой Лавуи. Дернуло ж его, легкоумца, рек невразумительно, вскользь как бы для себя одного: сунулся, блажной не туда, делает не то и не так…

…Дескать, мол: чем больше, тем лучше – не совсем по-людски… Странные глаголы!.. А то ж. Как его, Галузу понять? В енти бы края – с карабином, сказывал гуляйко, – а те вумкнулось припрыгати с коробом, шатун, скоморох. Яко сам себя обокрал, договорилось тишком. Так ведь… Верно. А, с дугой стороны (двойственное всё, на миру) – кто его, к Неве залучал? Вроде, навострился уйти, Ладогою-морем – с попутчиками – в третий након. Дай бог теляти нашему да волка изъести. Доброго пути! А чего: станется, уйдет. Поглядим. Полно, вещевал дуролесить по чужой стороне – кончилось, уелся, браток зрением родных палестин. С этим, распрощались, на пристани. Взошел на корабль, с Волхова, сукно продавать. Чаятельно; будто бы, так.

Две, стало быть загадки: одна связана с убытием Сокола, другая: почто вздумалось прибыть торгашу; тако же, считай – неотгадка, – молвил про себя, в шелестке шоркнувших о борт камышин. – Двойственное, как бы явление. Забавная вещь!.. Противоречия – на каждом шагу, всякая такая борьба; то же, приблизительно – жизнь. Что же то, скажите на милость в животе человеческой одно одному не противоречит?

Вспомнив сукноношу, приятеля мужик развернулся, и, вобравшись во мгу канул, за кормой зеленец; «Уйма островков безымянных», – проворчал селянин.

Левая. Заходим, рукав. Правая обточина суши, пронеслось на уме, вящшая – позадь Каласара; к полночи от Рыбного острова; ее не видать. Далее, за правой обтокою прибрежья Невы… Брех?

Лают!.. Вроде бы… похоже на то. Вряд ли, – усомнился гребец лая донесется до Мьи; да и не мешает учести: все-таки-то – лес на обочине, довольно густой; звуки приглушает ольха.

С тем, вслушиваясь в лай поселянин подобрался к рассохе, образующей остров; правая отока, за наволочком тут же нашлась, по знамению, видел мужик; чем тебе, оно не примета древо, заградившее путь. «Скоро на подсеку идти, – проговорилось в душе. – Ну-ко мы ее оплывем, падину. Ишь ты разлеглась. Напомнила, так будем считать. Мало не совсем позабылося в реке, на плаву; да уж, так… Поблагодарим за подсказку.

Главное, – подумалось Парке, обогнувшему ствол: – пожога, но никак не затон с мордами, ловить карасей; вящшее – подсечная пашня. Оную кормилицу землю штатские в оброк не положат, прячется от глаз немчуры.