Часть 7
Сначала я заглянул в лицо Веселого и меня замутило от черноты его души. Его скрутило от той боли, что лилась из моих глаз вместо слез, а меня замутило от его грязных желаний и подлых мыслей. Мне хотелось смотреть в его глаза и выжечь из него всю эту грязь, но щенок почти умер и мое время на Земле пошло на секунды. И тогда я заглянул в глаза Злого.
Как же ты постарел папа. Как же ты озлобился, папочка. Я смотрел в глаза родного отца и плакал, плакал по детски размазывая несуществующие слезы, с громкими всхлипами и искренностью доступной только детской душе. И в этот момент что-то произошло, как будто папа увидел меня. Его блуждающий взгляд споткнулся на мне и на его глазах навернулись огромные слезы. Он точно увидел меня! Он тянул ко мне руки и обливаясь слезами кричал: «Тимурка, Тимурочка, прости!»
Мой отец, который после моей смерти озлобился на весь мир и решил, что его враги безвинные собаки. Это он был угрюмым и злым все эти годы, это он убивал бедных собак пытаясь унять свою боль и злобу. Сейчас он плакал и злоба покидала его. Он смотрел на меня и его душа светлела. Он добрел, а за моей спиной росли крылья. Щенок умер и пришло мое время вновь покинуть землю. Мои крылья были небольшими, едва прикрывали лопатки, но их силы хватило чтобы моей душе оторваться от земли. Я взлетал все выше и смотрел вниз.
Там внизу мой отец лежал на земле и плакал прижимая к груди убитого щенка. Сегодня на земле стало одной доброй душой больше, а вместе именуемом накопитель появился еще один ангел с небольшими, но честно заработанными крыльями.
Я написал ее в запой, сидя на скамейке у обшарпанного подъезда старого дома. На два часа я словно провалился сам в себя и писал. Писал потому что, мне надо было. А когда написал… Прочел и выбросил. Скомкал листы криво исписанной бумаги и бросил мимо урны.
– «Ты что творишь, поскудник!», – закричал на меня кто-то сверху.
Я приподнялся и увидел, как на меня из окна первого этажа грозно смотрит старушка. Так я первый раз увидел Галину Петровну.
Глава 3
В тот раз я попытался исправиться, подобрал бумагу и кинул ее еще раз в урну, но мне помешал порыв ветра. Он подхватил измятые листы и загнал в открытую дверь подъезда.
– «Хулиган!», – закричала старушка и резво скрылась извиду.
Я представил, как она через пару мгновений выбежит из подъезда с веником и решил сбежать.
Писательский зуд отступил на долго, толи мне хватило той нелепицы, что я написал, толи работа и быт отвлекли меня от графоманства. Злополучную скамейку я тоже старался обходить стороной. Мне всегда было удобно проходить через этот не большой дворик по дороге на работу и обратно. Но мне казалось, что злая старушка все еще держит на меня обиду за мусор и подстерегает в глубине обшарпанного подъезда.
И я почти оказался прав. Однажды уже привыкнув к новому маршруту я не спеша возвращался домой по улочке параллельной опасному пути, как из-за угла старой бакалеи прям на меня выскочила та старушка.
– «А ну стоять!», – внушающим страх низким голосом просипела она и мертвой хваткой вцепилась в рукав моего пиджака.
Я еще не успел сориентироваться, а она уже потянула меня в сторону злополучного подъезда.
– «Бабушка, простите меня. Я больше не буду», – промямлил я и попытался остаться на месте. Но в бабушке оказалось на удивление много сил и мне пришлось пусть нехотя, но все же следовать за ней.
Еще пару раз я пытался извиняться и просил отпустить меня, но старушка в ответ только усиленно сопела и тащила меня дальше. Возле скамейки, на которой я писал сказку она остановилась, отпустила мой рукав и тяжело дыша сказала: «Давай».
– «Что, простите?», – не понял я: «что давать?»
– «Сказки свои или рассказы, что у тебя есть там», – сказала старушка показывая пальцем на мой потрепанный портфель.
– «Почему нет?», – удивленно спросила она и села на скамейку.
– «Не пишу», – я пожал плечами и добавил: «не получается».
Бабушка пристально посмотрела на меня и сказала: «Я конечно не читала, больно мне надо. Но каракули твои, те что ты, паскудник, в подъезд забросил».
– «Так я не бросал, это ветер», – пытаясь оправдаться перебелил я старушку.
– «Цыц!», – цыкнула она и продолжила: «каракули те я соседу отдала. Он причитал и сказал, чтобы я еще принесла. Он мне подписку на Комсомолку оплатит если принесу, годовую».
– «Ему понравилось?»
– «Ну не то что бы понравилось», – ответила старушка: «он так сказал: «Нелепица конечно, но занятная». Так что давай мил человек неси еще».
– «Правда нет больше».
– «Тогда напиши и неси. Завтра. Сосед сам тебя примет, а мне подписку. Не подведи старуху, паскудник», – сказала бабушка и так улыбнулась мне крупными прокуренными зубами, что я решил не подводить ее.
СКАЗКА №2
Ева старалась дышать глубже, чтобы унять колотившую ее дрожь. Ее нервы словно перетянутые струны гитары натужно гудели в ожидании когда же им можно будет лопнуть под рвущими движениями сухих пальцев музыканта. Она бы с удовольствием сейчас впала в беспамятство или даже сошла с ума, но у нее дети. И их надо кормить. Мысли о вечно недоедающих малышах придали ей сил и она наконец успокоилась.
Она еще раз осмотрела свое новое место работы. Небольшая металлическая комната с покрытым керамической плиткой полом. Почти всю площадь стен и потолка украшали тонкие узоры ржавчины. Особенно буйно она разрасталась по углам уничтожив в них все намеки на покраску. Ржавчина уже давно стала главной бедой их «Ковчега», но если в основных помещениях с ней старались бороться, то в этой комнате борьба была давно проиграна. Благо яркие лампы дневного света низко свисающие из под потолка разгоняли унылость этого места в темные углы и под сверкающие нержавейкой разделочные столы.
Ева аккуратно разгладила на коленях толстый потертый клеенчатый фартук тускло-желтого цвета. Ева несколько раз стирала этот ужасный передник с хозяйственным мылом, но он все равно ужасно вонял тухлятиной и мерзко прилипал мокрой изнанкой к голому телу. Она должна носить фартук на голое тело, это было одним из условий получения этой работы. Причем не самым мерзким. Ей пришлось целый год спать с этим ублюдочным Петром Александровичем. С этим старым жирным боровом, но это все ради детей. В моменты тошнотворной близости с трясущимся от вожделения и отдышки стариком она думала о них и этой работе. Слава богу непомерная похоть этой свиньи была обуздана старческой немощью и омерзительные визиты Петра Александровича становились все реже и реже. Но все же в надежде на возрождение своего либидо он заставил ее носить этот фартук на голое тело.
Помимо этого она должна будет делать ему каждый вечер порцию мяса. Все таки жадности в нем было больше чем похоти. Или быть может это такой закон замещения либидо у стареющих мужчин. Возможно чем меньше они хотят женщину тем больше им хочется жрать? Хотя на их «Ковчеге» все хотели есть и эта проблема преследует людей с самого детства Евы. Она еще помнила времена когда на столе был хлеб и овощи, а ее дети такой роскоши уже не видели, а про сладкое слышали только из сказок про пряничный домик. Очень уж быстро на верхних палубах «Ковчега» кончилась еда. Это случилось после восстания Нижних. Эти события Ева помнила очень хорошо.
Она вспомнила, как мама рассказывала ей историю «Ковчега». Мама, как и все взрослые в детских воспоминаниях Евы родилась на Земле. Это была старая измученная людьми планета. Люди очень долго раскапывали ее недра и уничтожали природу не думая о последствиях. И земля не выдержала, она стала разрушаться. Мама много и долго рассказывала Еве про мировые войны и экологические катастрофы, но Ева мало что запомнила. Зато она хорошо помнила историю самого «Ковчега». Когда людям стало понятно, что на Земле у них больше нет будущего они стали строить большие космические корабли для переселения на далекую планету возле звезды Альфа – Центавра. Их построили шесть штук и это «Ковчег» был третьим. Для того, чтобы попасть на борт «Ковчега» надо было заплатить огромные деньги. А учитывая, что в виду близкой катастрофы обычные деньги теряли свою ценность попасть на борт удалось только тем кто держал свои сбережения в драгоценных камнях и металлах. Мать Евы была одной из этих счастливчиков. Ее семья смогла купить только один билет, хотя ее отец входил в десятку богатейших людей страны.
