<p>

 </p>

   ФАКШИ И ШКАФ

   -Думаешь, легко?

   -Да, легко. Воздушным шарикам с гелием в душонке.

   -Думаешь, забыл?

   -Да, забыл. Многое. Но не тебя.

   -Думаешь, конец?

   -Да, конец. Плавно переходящий в начало.

   Серафиме Орловой и детским игрушкам, по счастливой случайности не оказавшимся на свалке.

   Автор.

   -Кому это принадлежало?

   -Тому, кто ушёл.

   -Кому это будет принадлежать?

   -Тому, кто придёт...

   Артур Конан Дойл.

   Кто-то верит, что после смерти попадёт в ад, кто-то в рай, а кто-то просто любит рожки с яблочным повидлом. Я отношусь к третьим. И не потому, что не хочу в рай. Просто думаю, там некому выпекать рожки.

   Потолок. Белый, белый, кажется только что побелённый. Но я знаю, это не так, меня хитрому потолку не провести. Вон там возле шкафа поселилась паутина - сколько я с ней мучился, становясь на некоторое время лучшим другом веника (или наоборот?), а пауку-трудяге видно всё нипочём, ткёт и ткёт свою, казалось бы, вечную нить, но я знаю, что всему в этом мире приходит конец. Вчера в нашем подъезде бегала крыса, пугая начитавшуюся Стивена Кинга малышню, а сегодня, спускаясь выбросить мусор, я заметил дохлую мохнатость на последней ступеньке лестницы, и удивился даже, подумав, неужели всё? Специально подошёл ближе, думая, что может быть, это какая-нибудь другая крыса, заплутавшая в наш подъезд, но потом убедился, что крыса та самая, просто ей не повезло малость. Но зато может, ей теперь не холодно. А я застываю под белоснежным потолком с паутиной в углу.

   Осторожно, лишь кончиками пальцев прикасаюсь к батарее и тут же отдёргиваю их. Отопления нет. Трубы похожи на ледяные сосульки, словно вчерашней ночью прокрался сюда злой дедушка Мороз и заколдовал их. А обогреватель далеко, на верхней полке шкафа, строить пирамиду из стульев, чтобы добраться туда, мне не хочется, и я влез в просторный свитер отца, натянул шерстяные носки, чтобы прогнать поселившийся в комнате холод. На улице может, можно было согреться, пробежав кросс до остановки, но в старой куртке было холодно, а новая пряталась где-то рядом с обогревателем на пугающей меня верхотуре шкафа.

   А ещё в шкафу жил слонёнок Факши. Мягкая плюшевая игрушка моего ушедшего навсегда детства. Один глаз у слонёнка был беспросветно зашит чёрными нитками, а второй видно и вовсе отсутствовал: вероятно, когда-то отцу на фабрике просто продали бракованное изделие за полцены. Мне же тогда не было важно, какой там у слонёнка глаз: я всей душой привязался к нему, кормил манной кашей на завтрак, удивляясь, почему же слонёнок так плохо ест, ходил с ним гулять во двор, повязывая на шею слонёнку бабушкин шерстяной платок, чтобы моему Факши не было холодно промозглыми зимними вечерами.

   И ровно в десять мы с ним вместе ложились спать. Иногда, когда у меня вдруг начинала болеть голова - раньше, но чаще всего - в десять. Факши засыпал сразу же, а я - как придётся: иногда после какого-нибудь жуткого фильма я вообще не мог уснуть и, боясь неизбежных кошмаров, просто смотрел на потонувший во мраке кареглазой ночи потолок. Только не заснуть! Но, в конце концов, сон всё-таки одолевал меня, и мохнатые четырёхголовые чудища начинали появляться неизвестно откуда, будто кто-то приглашал их в гости, и кружили жуткий хоровод вокруг моей постели.

   А что снилось Факши, я не знал. Я и сейчас не знаю, снится ли ему что-нибудь. Может, это перестало меня интересовать, не стану же я сейчас спрашивать у папы, могут ли видеть сны слонята, да ещё и с зашитыми глазами? Но иногда, случайно натыкаясь на Факши, я говорил ему шёпотом: "Привет. Ну, как дела?" Говорил, чтоб не забыть. О мягкой плюшевой игрушке моего ушедшего в никуда детства.

   И о ней.

   Полка первая. Перекрёстки дождей.

   Все мы состоим из молекул, молекулы из атомов, а атомы,... атомы состоят из нас.

   Факши.

   Шесть пятьдесят три.

   Будильнику неохота так рано вставать, он долго потягивается на холодном полу моей спальни, ругает про себя мои занятия в первую смену, меня самого и, наконец, хрипло и недовольно звенит, желая всей душой, чтоб его поскорей выключили и оставили в покое. Я несмело вырываюсь из объятий липкой черноты, прогоняю подальше навязчивый сон и, дотянувшись до будильника, унимаю его недовольный хрип. Спокойного утра тебе, будильник!

   Но так вот сразу я встать не могу, мне нужно ещё немного полежать в постели и подумать о чём-нибудь приятном. Ох, что бы такое вспомнить? И как на грех ничего хорошего на ум не идёт!

   Шесть пятьдесят шесть.

   Будильник косится на меня, недовольно сопя: "Ну, брат, я разбудил тебя, как ты и хотел. Поднимайся, что, выходит, я зря звенел, надрывался? Пора, брат!"

   Но в комнате гуляет сквозняк, и расставаться со своей постелью не хочется. Всё-таки, какое хорошее у меня ватное одеяло, мягкое и тёплое!

   Ровно семь. Будильник повалился на бок и заснул, не желая больше обо мне думать. Верно, решил, что меня и из пушки не разбудить. Решительно откидываю одеяло прочь и чувствую Холод. Почуяв, что я безоружен, он нападает отовсюду: из незаделанных щелей в окнах, с балкона, дверца которого никогда плотно не закрывалась, с коридора, встречающего меня липкой тишиной. Семь ноль одна, но лежать мне больше не хочется, и я вскакиваю, понимая, что ещё несколько минут в тёплой постельке - и в университет я точно попаду лишь ко второй паре, если не позже. Нашариваю на ощупь тапочки, не нахожу их, как то с удивлением вспоминая, что они порвались три дня назад и бегу в кухню, привычно обжигаясь о холод линолеума. Отопление обещали дать только послезавтра, а значит, ещё два дня босыми ногами - по ледяному и неизбежному. Привычно нашарил в темноте кнопку выключателя и зажёг свет, надеясь, что станет хотя бы немного теплей.