Во время похода Людовика в Моравию Карломану удалось обмануть стражу и бежать на границу, где некоторые графы и между ними Гундакер признали его своим повелителем. Король согласился восстановить Карломана в прежнем достоинстве – правителя Восточной марки, а в следующем году поручил ему и Баварию. Но эта уступчивость, устранившая всякий повод к неудовольствию с Карломаном, вызвала восстание с другой стороны. Второй сын Людовика Немецкого, Людовик-младший, считая себя обиженным щедростью отца по отношению к Карломану, привлек на свою сторону многих вельмож и убеждал Ростислава принять участие в восстании против короля. Но скоро заговор Людовика-младшего был открыт, замешанные в нем лица явились в Моравию и искали защиты у Ростислава. Некоторые из них поступали в моравскую военную службу, сражались в рядах славян со своими соотечественниками, предводительствовали даже отдельными отрядами славян[60]. С 868 г. мы видим Ростислава еще раз в тяжелой и продолжительной войне с немцами, с настойчивостью веденной им в продолжение трех лет. Театр этих войн представляла не одна Моравия; чехи и полабские славяне разом поднялись вместе с Ростиславом против ненавистного чужеземного господства.  Карломан, король Баварии. Фрагмент средневековой миниатюры Немецкие летописцы того времени, описывая исключительно отечественные события, обращали весьма мало внимания на своих соседей и только кратко упоминали о войнах с ними; но славяне тогда еще не имели своих летописцев. Поэтому мы не имеем почти никаких свидетельств о внутренней жизни моравского народа. Это тем более достойно сожаления, что тогда совершались весьма важные перемены в духовном развитии мораван, в их обычаях, общественном устройстве и учреждениях. То было время, когда христианство боролось с язычеством, когда утверждалось единодержавие и совершалась переработка старой раздробленности в стройное государственное единство. Как бы успешно и умеренно ни проводились эти изменения, несомненно, они влекли за собой волнения, смуты, страстное возбуждение мысли. Но ни один достоверный источник не дает сведений об этом важнейшем периоде внутренней жизни моравского народа. Замечательно, что в самой Моравии не осталось никакого воспоминания не только о доисторической поре жизни, но и о славном времени Ростислава и Святополка, вообще о периоде до угорского погрома. Стремление к церковной самостоятельности. Деятельность св. Кирилла и Мефодия[61]. 862–872 гг. Ростислав поставил себе определенную цель – возвысить Моравию в положение самостоятельного государства. Посредством дружественных договоров с соседними родственными народами, пользуясь раздорами и слабостью детей и внуков Людовика Благочестивого, он мог устранить влияние маркграфов и сделаться полновластным правителем страны. Но, еще недавно принявшие христианскую веру, мораване находились в церковной зависимости от пасовского епископа, а известно, что проповедь христианства и новообращенной страны была тогда важнейшим средством к полному ее подчинению. Моравскому государю, желавшему дать своей стране политическую самостоятельность и оградить ее от влияния немцев, весьма естественно было желать, чтобы ни пасовский епископ, ни немецкое духовенство не предъявляли более притязаний на духовное владычество в Моравии. Ближайшим и более верным средством к этому было просить для Моравии проповедников либо у папы, либо у патриарха Цареградского. К концу 862 г. Ростислав вместе со своим племянником Святополком отправили в Царьград посольство с просьбой прислать в Моравию учителя веры. Просьба моравских князей с сочувствием была принята тогдашним императором Михаилом III. Он поручил дело церковного устроения Моравии лицам, уже приготовленным к подобной деятельности, братьям Константину и Мефодию.
Святые братья родились и получили первоначальное воспитание в Солуни; этот город представлял смесь населения эллинского и славянского, поблизости от него расположено было множество славянских селений. Солунь имела тогда важное значение в политическом и церковном отношении, здесь продолжали еще изучаться науки и искусства, отсюда выходили ученые люди, сочинения которых, сохранившиеся до сих пор, свидетельствуют о высоком образовании их авторов[62]. Живое обращение со славянами было для Константина и Мефодия весьма хорошим средством для ознакомления со славянским языком и народными обычаями, а должность правителя славянской областью, которую получил Мефодий, поставила его в непосредственные и ближайшие отношения с ними. По смерти отца, занимавшего важное место в греческой службе[63], Константин взят был ко двору и воспитывался вместе с будущим императором Михаилом III, под руководством Фотия, впоследствии патриарха Царьградского[64]. С этим последним, превосходившим ученостью всех своих современников, Константин соединен был тесной дружбой, которой и пользовался для своего образования. С раннего детства одушевленный любовью к просвещению, он предпочитал уединение и скромную жизнь придворной должности и высоким почестям, к которым имел свободный доступ по своим связям и образованию. Его манила к себе монашеская созерцательная жизнь, вдали от больших городов; но, удержанный в Царьграде, он принял священнический сан, должность патриаршего библиотекаря и потом преподавателя философии, откуда, может быть, и удержалось за ним имя философа. По предложению императора Константин держал публичный диспут с низверженным патриархом, иконоборцем Аннием[65], и 24 лет от роду, т. е. около 851 г., в сопровождении Георгия Полата, предпринимал путешествие к сарацинам с целью проповеди христианства между магометанами. Возвратившись из этого путешествия, Константин удалился в монастырь на Олимпе, где нашел и брата своего Мефодия, который, оставив славянское княжение, решился быть монахом[66]. С этих пор святые братья действуют вместе и никогда не разлучаются. Монашеские труды их были прерваны поручением императора, отзывавшим их на общественную деятельность. Властитель хазар, народа финско-турецкого племени, владения которого обнимали обширные степи по Дону и Волге до Кавказа, просил византийского императора прислать к нему ученого мужа, который бы доказал, какая вера истинная – магометанская, еврейская или христианская. Константин принял на себя это дело, изучил в Херсоне хазарский язык, победоносно выдержал спор с еврейскими учеными и сделал то, что каган, сам убедившись в истинности христианской веры, позволил креститься своим подданным. В Херсоне Константин обрел мощи святого Климента, папы римского. По возвращении из этой миссии он остался в Царьграде, а Мефодий, отказавшись от епископского сана, который был предложен ему, избрал своим местопребыванием монастырь Полихрон. В это время явились в византийскую столицу послы моравского князя Ростислава. Понятно, что император Михаил не мог колебаться в выборе лиц для проповеди христианства в Моравии: Константин и Мефодий знакомы были со славанским языком, дали неоднократный опыт ревности к вере и просвещению, были уже известны, как способные проповедники. Святые братья согласились, по предложению императора, принять на себя дело проповеди Евангелия у славян моравских. За Константином Философом удержалось до сих пор имя изобретателя славянских письмен. Были ли до него у славян какие-либо письменные знаки, изобрел ли он, т. е. выдумал ли сполна всю азбуку или воспользовался уже существовавшими письменными знаками и только дополнил и приспособил их к требованиям того славянского наречия, на которое ему нужно было сделать перевод священных книг, решительно сказать об этом ничего нельзя. Но, по некоторым соображениям и признакам, вероятнее предполагать, что Константин дал жизнь, приспособление и широкое распространение уже существовавшим у славян письменным знакам[67]. вернутьсяAnnal. Fuld. a. 869. «В войне немцев со славянами убит был Гундакер, перешедший на сторону Ростислава… more Catilino dimicare volens». вернутьсяИсточники для церковной истории Моравии. Главным образом они сосредоточиваются около разнообразной и богатой последствиями деятельности Кирилла и Мефодия. Первое место между ними занимают официальные источники: письма, грамоты, инструкции, договоры и т. п., таких документов насчитывается до 27. Второе место занимают сказания о жизни Кирилла и Мефодия, разделяющиеся на два разряда: сказания латинские и сказания славянские. Литературные труды по обработке источников и по историческому изложению жизни и деятельности Кирилла и Мефодия, равно как и по вопросу о церкви, богослужении в Моравии, многочисленны. вернутьсяВ Солуни не только в цветущее время империи разрабатывались науки и искусства, но занятия ими продолжались и в последующее время; Иоанн Камениата, уроженец солунский, свидетельствует, что в его время в Солуни преподавались красноречие, музыка, право и другие изящные науки и что город был наполнен студентами. В ряду ученых своего времени уроженцы солунские занимают самое видное место; во главе их стоит Евстафий, архиепископ Солунский, известный комментарием к Гомеру, живший во второй половине XII века; Феодор Газский, знаток греческого и латинского языка, переведший на латинский Аристотелеву историю животных; Симеон, архиепископ Солунский, Константин Гарменопул, Камениата, Константин и Мефодий и др. вернутьсяГлавный источник – паннонские жития: 1) Житие Константина философа, нареченного Кирилла, изданное Бодянским по многим спискам в Чтениях в Императорском Обществе Истории и Древностей Российских, 1863 г., II кн. и 1864 г., II кн.; 2) Житие блаженного отца нашего и учителя Мефодия, архиепископа Моравьска в Чтениях за 1865 г. I кн. Об отце их и занимаемой им должности так говорится в житии Кирилла: «В селунъстем же гради бе муж некыи, добророден и богат, именем Лев, предръжа сан другареск под стратигом». Мы по преимуществу следуем паннонским житиям, и вот на каких основаниях. Сказания о жизни Кирилла и Мефодия составляют второй разряд источников для истории их. Сначала между сказаниями первое место занимала так называемая итальянская легенда, изданная в 1668 г. Геншепом; ею и поверялись другие сказания; затем, после Добронского, в число первостепенных источников для жизни святых братьев принято было греческое житие Климента, епископа Величского. Оно писано было учеником Климента, как доказал Миклошич, издавший его в 1847 г. Говоря о сказаниях, имеющих предметом своим жизнь братьев Кирилла и Мефодия, Гинцель так высказывается о задаче историка при обращении с ними: «В отношении легенд о Кирилле и Мефодии задача критики определена весьма ясно – это отделить в них историческую истину от баснословия. Так как важнейшие моменты жизни святых апостолов ясно указаны свидетельствами точных и достоверных источников (официальных в противоположность сказаниям, источникам неофициальным), то для моравской, чешской, болгарской, паннонской и всякой другой легенды является следующий закон: все вообще и все порознь, что в этих легендах противоречит данным тех достоверных документов, нужно обойти как ложь и неправду…» Абсолютно лучше этого закона ничего нельзя желать; но если эти официальные источники ясно выдают себя странной непоследовательностью, противоречиями, сбивающими с толку и строгих исследователей; если до невозможности трудно привести их в согласие между собой без привнесения посредствующих обстоятельств, без обращения внимания на ход тогдашних политических отношений; если, одним словом, эти официальные документы, для толкования и понимания их, требуют еще от исследователя догадок и соображений, чтения подлинного смысла их между строками; то, очевидно, должны при этом получить неофициальные источники не то значение, какое дает им Гинцель, – в данном случае несоответствие сказания с официальным документом требует от историка внимательной снисходительности к нему, проверки и критической работы над ним, а совсем не заподозрения его во лжи и неправде. При таком взгляде на дело, когда значение сказаний поднялось в истории деятельности Кирилла и Мефодия, появились критические работы над ними. Пользуясь этими трудами, мы скажем несколько слов о значении так называемых паннонских житий для истории Кирилла и Мефодия. Во-первых, отнесенная Гинцелем к официальным документам итальянская легенда не есть самостоятельное повествование о жизни Кирилла и Мефодия: о святых братьях говорится здесь только по поводу обретения мощей Климента; отвлеченность изложения показывает, что автор ее пользовался какими-то рукописными материалами и совращал их; с одной стороны, по своей неполноте, как передающая события из жизни одного Кирилла, с другой – по неизвестности происхождения сообщаемых ею данных итальянская легенда далеко не может удовлетворить исследователя. Таким же характером отличается и жизнь Климента. Во-вторых, паннонское житие Мефодия написано вскоре по смерти Мефодия, во второй половине IX века, написано кем-либо из учеников Мефодия, на самом месте деятельности учителя, в Паннонии. Хотя житие Константина по воззрениям и изложению имеет внутреннее сродство с житием Мефодия и некоторым образом дополняет его, тем не менее оно не может быть приписано одному и тому же автору с житием Мефодия, и достоверность одного жития должна быть доказываема независимо от другого. Полную достоверность и важность для истории Дюммлер признает собственно за житием Мефодия. Что до жития Кириллова, характеристика жития Мефодия, сделанная им, может быть приложена и к этому житию: «Вообще наше житие, если смотреть на него беспристрастным взглядом, производит впечатление простого и безыскусственного рассказа. Многие из фактов, сообщаемых им, легко привести в связь с тем, что мы доселе знали об этом предмете; относительно других фактов мы не имеем источников, которые бы отрицали или подтверждали подлинность их. Нет тут чудесных и невозможных вещей, могущих возбудить сомнение в достоверности источника; житие не имеет свойств предания, разукрашенного и искаженного в устах народа». Кроме простоты и безыскусственности рассказа житие Кириллово не может не обратить на себя внимание необыкновенной подробностью в повествовании, которая служит лучшим ручательством истинности повествуемого и современности повествователя. О сравнительном достоинстве итальянской легенды и паннонских житий положительно высказался у нас первым Бодянский. Вчитываясь в житие Кирилла, говорит он, я убедился, что и так называемая Добровским итальянская легенда есть не что иное, как сокращение этого жития. Может быть, Гаудерик воспользовался житием Кирилла, составленным Климентом; или же Гаудерик пользовался одним и тем же источником, что и Климент, т. е. сочинением Кирилла «Прение магометаны и жиды в Казарех». Существенных прибавлений со стороны сократителя немного, лишнее относится только к событиям западным, следовательно, привнесено как дополнение местного жителя. В таком случае все западные источники, за исключением только папских булл, стали бы в разряд источников второстепенных. Еще положительнее высказался в этом направлении Викторов. Сличая известия итальянской легенды и жития, он убедительно доказал, как составитель легенды сокращал и перефразировал полные и подробные данные жития, и поставил вопрос об источном положении жития к легенде, кажется, вне сомнения. Излишне было бы поэтому говорить, что там, где мы не имеем официальных свидетельств о жизни Кирилла и Мефодия, первый голос должны оставлять за паннонскими житиями, так как между неофициальными источниками они самые древние и достоверные. вернутьсяКонстантин лишился отца, когда ему было около 14 лет, вызван в Царьград с восшествием на престол трехлетнего Михаила (842), год рождения его – 827-й. Империей тогда управляла Феодора с двумя опекунами: Мануилом – magister et scholarum domesticus – и Феоктистом – patricus dromique logopheta. Вероятно, последний был покровителем Константина; как сказано в житии Кирилла: «Царев строитель… Логофет… посла по него, да ся бы с царем учил». вернутьсяЖитие Кирилла подробно описывает это время жизни Кирилла; его покровитель Логофет предлагает ему сан стратига, Константин скрывается в монастырь; через 6 месяцев нашли его и возвратили в Царьград. вернутьсяЧто это за «царство амавриино» жития Кириллова и где оно находилось? Дюммлер полагает, что здесь говорится об Абассиде Мутаваккиле, Рачкий – что здесь разумеется Омар или Амерман Милетский, бывший во вражде с Византией. вернутьсяОб употреблении письменных знаков до кириллицы говорит черноризец Храбр: «Славяне… чрътами и резями чтеху и гатааху, погани суще»; на существование таких знаков указывает глаголица. На изображениях, изваяниях идолов языческой славянской поры были высечены буквенные знаки, в «Суде Либуши» упоминаются праводатные доски. Уставное письмо славянское, если сравнить его с греческим, подобным же, письмом, указывает на происхождение его по времени ранее второй половины IX века, потому что тогда уже греки писали полууставом. |
