– Гол как сокол?
– Да. Похоже, они меня кинули… – Сам удивляюсь, каким твердым и низким голосом, почти басом я это произношу. – Правда, у меня еще остается дом в Межапарке.
– Попробуй увидеть во всем и хорошую сторону. Если бы она тебя втянула во все это, ты, возможно, лежал бы теперь в могиле рядом с ней. А так ты жив, молод, и к тому же у тебя есть дом! Это большое богатство. Как мать при жизни она не сумела дать тебе главного – хорошего воспитания, что было необходимо, она не создавала необходимых и посильных трудностей. Зато ее смерть подарит тебе их с лихвой. Из пуховой постельки без какой-либо подготовки прямо в пропасть. Вот уж истинно славянская душа!
Я толком не понимаю – комплимент это моей матери или упрек, однако высвобождаюсь из объятий клубного кресла и направляюсь к дверям, но госпожа Вилма опять успевает схватить меня под руку.
– И что ты собираешься делать?
– Что? А вот разберусь с этой чертовой алхимией. С вашими художественными смертями.
Госпожа Вилма вздрагивает и с неприязнью спрашивает:
– Это из-за нее? – и в голосе тети я слышу нотку материнской ревности, которая моей-то матери была как раз несвойственна, но которую я не раз наблюдал со стороны родительниц моих друзей по отношению к их избранницам.
– Нет, из-за себя! Я все-таки юрист. Последний академический отпуск, помнится, я взял как раз во время практики, а теперь я ее пройду.
Госпожа Вилма затихает, а меня начинает нести.
– Не вы ли с дядей Оскаром учили меня в детстве, что по-настоящему твое – только то, что делаешь бескорыстно? Я хочу найти того, кто все это сотворил. Кто сегодня, в двадцать первом веке, заявляется в гости, чтобы подсыпать отраву в чай хозяйки, кто сталкивает с лестницы конкурента, а затем мирно водит кистью по холсту или обжигает фарфор! Хочу вывести на чистую воду хотя бы одного негодяя, и заметь – из уважения к нему! УВАЖЕНИЯ! Вместо того, чтобы искать и объясняться с кретинами, которые, сидя за компьютером, гоняют и переводят сумму за суммой и, доведя ее до шестизначной, кончают себе в кулак, чтобы потом подослать к моей матери киллера из стрелялок, которого потом тоже прикончат где-нибудь в пабе во время просмотра футбольного матча с пивной кружкой в руке! И я никогда не смогу доказать связь между этими кретинами и этим пьянчугой, потому что у меня за спиной не стоит сеть хакеров и шпионов! Никогда!!! И все, что мне остается, так это принять христианство и надеятся на Божью кару, ведь я не имею права обвинять в смерти только на почве полученной выгоды. При таком простом раскладе мне бы надо было казнить себя первым – я, как ни крути, получил домик в Межапарке.
Выпалив все это, я выхожу за дверь. Госпожа Вилма кидается вслед за мной и беспомощно останавливается на лестничной площадке. Я шагаю вниз – не ждать же мне ее жалости. Спустившись на полэтажа, слышу, как она зовет меня. Перегнувшись через перила, она заявляет:
– Андрей, я… Я заказываю тебе это расследование. Как детективу.
Мне хотелось бы по-пацански ей нагрубить и покончить с этими тонкостями отношений навсегда, но лицо госпожи Вилмы выражает такое волнение и искреннюю озабоченность, что я опять поддаюсь ее очарованию и по-детски сломленным голосом произношу:
– Спасибо!
– У тебя есть главное, что нужно в расследовании, – уважение к презумпции невиновности!
Я больше не могу ничего произнести, иначе расплачусь, как ребенок, только киваю головой и продолжаю спускаться по винтовой лестнице, постепенно успокаиваясь. В конце концов, у меня есть бабуля Лилиана. У меня есть Джерри. И это уже кое-что. Особенно учитывая, что на мой банковский счет на Кипре в день смерти матери поступили от какой-то там очередной Limited 108 тысяч евро. Сто восемь – несколько странная сумма. Моя мать не была ясновидящей и, по мнению госпожи Вилмы, не слишком задумывалась о воспитании сына, об ожидающих меня безднах. Зато она как честная женщина знала с точностью, что за все в жизни надо платить.
108
шагов
Это произошло январским утром во время школьных каникул, когда меня отпустили в гости к однокласснику в Юрмалу. Не знаю, какая муха меня укусила, но, проснувшись ранним утром в чужом доме, я тихо собрался и, не став никого будить, направился к железнодорожной станции, откуда в неотапливаемом, промерзшем вагоне уехал домой. Когда я зашел в переднюю нашей квартиры, первым, что я заметил, были мужские зимние ботинки 43-го размера, каких в нашем доме после смерти отца не бывало. Мой взгляд замер на катышках шерстяной отделки внутри ботинок, наверное, я так простоял довольно долго, пока удивленный возглас бабули Лилианы не пронзил утреннюю дремоту нашей квартиры:
– Солнышко, ты почему так рано?
Но я, не слушая ее, опрометью бросился в спальню матери, где мой взгляд опять уперся в раскиданную повсюду мужскую одежду. Мать в постели была одна, но я отчетливо слышал, что в ванной комнате рядом льется вода. Я машинально собрал все эти чужеродные для меня предметы – брюки, рубашку, галстук – и, распахнув окно, вышвырнул их на проезжаю часть улицы – в то время мы еще жили в центре города. Я с наслаждением смотрел, как одежда медленно надувается, словно паруса, и достигает земли, а рубашка распластывается на проезжающих внизу «жигулях». Доехав до перекрестка, водитель остановился на светофоре, выскочил из машины и, потрясая кулаками в мою сторону, сорвал рубашку с дворников и кинул в месиво, в которое неизбежно в городе превращался даже самый белый снег. Я и теперь помню то глубокое наслаждение, какое охватило меня, когда я наблюдал, как несомненно дорогая импортная рубашка превратилась в обыкновенную тряпку. В часть уличной грязи. Тогда я закрыл окно и повернулся к матери, которая уже встала с кровати и надела шелковый халат. Она смотрела мне прямо в лицо с неподдельным удивлением:
– Хочешь стать вожаком стаи? – в ее голосе зазвенела откровенная насмешка. – Но это надо заслужить.
И она, сунув мне в руку ключи от своей машины, почти вытолкнула меня из квартиры.
– Я буду через 15 минут, жди меня в машине!
И она действительно через пятнадцать минут пришла, села на водительское сиденье и, взяв ключ, который я ей молча протянул, завела мотор. Когда мы уже проехали квартала три, она наконец заговорила:
– Драться с ним действительно было бы тупо, вы пока еще в слишком разных весовых категориях. Но ты мой сын, и мне надо дать тебе возможность.
На следующем перекрестке она достала из своей сумочки черный платок, который был на ней в день похорон отца, и протянула мне.
– Завязывай глаза! – приказала, и я подчинился. Надо отметить, что она проверила, плотно ли я их закрыл, несмотря на то что машины сзади уже оглушали нас гудками нетерпения, ведь мы остановились на перекрестке оживленной улицы и мешали движению.
– Если ты пройдешь 108 шагов с завязанными глазами, останешься в нашем доме единственным… мужчиной.
И машина тронулась с места, дальше мы ехали в молчании, только играло радио, и я запомнил, как диктор хорошо поставленным голосом сообщал о грядущем съезде КПСС. Через некоторое время мать остановила машину, выключила мотор, вышла и, открыв мне дверь, предложила:
– Теперь пройди 108 шагов куда хочешь! Если ты это сделаешь, то докажешь, что достоин занимать место мужчины, если нет и сорвешь повязку, то ты только того и стоишь, что тех тряпок, которые вышвырнул в окно.
Я осторожно сделал первые шаги, громко отсчитывая, но про себя решив, что моя мать как была, так и осталась лишь полудикой дочерью сибирского золотоискателя. Через пять шагов я поскользнулся и съехал куда-то вниз, а поднявшись на ноги, очутился на совершенно ровной поверхности. Воспрянув духом, я смело прошагал еще сорок шагов.
– Уже почти половина? – но мать на мой вопрос ничего не ответила, и меня охватил ужас от такой отстраненности. Но я себя успокоил тем, что молчание, наверное, тоже часть испытания. Еще через двадцать шагов я почувствовал, как у меня под ногами трескается лед, и от испуга бросился бежать, но тут же как вкопанный остановился – ветер, продувавший куртку и обжигавший щеки, явно был над водоемом, потому что так разбежаться на суше в наших местах он не сможет. И меня опять охватил ужас – разве моя мать могла поступить так жестоко, допустить, чтобы я утонул? И сам себе ответил: да.
