Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Голос его дрожал от волнения. Дрожь передалась и мне. Я невольно мотнул головой. Шепнул:

– Ты прав. Абсолютно прав. Я и сейчас хочу сварить кое-что. По рецепту номер пять. Просто так. Для себя.

Мне стало невыносимо завидно. Я видел перед собой человека, который справился с демонами. Серая и мелкая жизнь – это про меня, а не про Вольку. Он был на коне. А я превратился в тень.

– Выбирай, – сказал Волька, – на любой вкус. Каждый из тех, кто изображен на картинах, готов избавить тебя от драгоценной, но, увы, мертвой жены. Без следа. А затем я заберу лист обратно, сверну его в трубку, положу на полку, и ни одна живая душа не узнает, что произошло. Считай, что я сдержал обещание и расплатился за то, что ты сделал для меня в детстве. Идет?

Что я мог ему ответить?

Конечно.

Идет.

Волька оставил меня в баре у бассейна, а сам ушел с листом ватмана подмышкой ко мне в номер.

Я заказал пива и, развалившись в кресле, наблюдал как аниматоры развлекают детей. Солнце давно зашло за горизонт, кругом горели фонари, атмосфера призывала расслабиться, забыть о проблемах, ни о чем больше не думать. Но я продолжал размышлять о нашем с Волькой детстве. О том, какими мы были и какими стали. Я – альфонс, убивший богатую жену ради ее денег. Он – миллионер, владелец отелей в Европе, вынужденный каждый день рисовать картины против своей воли. Я завидовал, а он мучился. Но хотел бы я оказаться на его месте? Несомненно. В этом и есть главный парадокс жизни. Каждый из нас завидует кому-то по мелочам, но живет своей жизнью и в своих шаблонах. Добровольно. Я – Фокусник. Он – Солнечный Мальчик.

Волька пришел минут через двадцать. Разложил на столе телефоны, сигареты и коробки спичек без этикеток. Мы не разговаривали, а просто смотрели на аниматоров. Потом Волька сказал:

– Когда получишь по завещанию все эти старухины миллионы, будь добр, перечисли мне десять процентов за работу. Я сброшу реквизиты.

– Мне показалось, ты делаешь это ради дружбы.

Волька ухмыльнулся, постучал себя согнутым указательным пальцем по лысине.

– Ты форменный идиот, – сказал он, – если в таком возрасте все еще веришь в сказки.

Мы посидели в молчании еще какое-то время. Я допил пиво и спросил, можно ли возвращаться в номер. Впереди меня ждало несколько сложных дней.

Волька протянул мне руку. Рукопожатие вышло крепким.

– Комар носа не подточит.

– Пообещай, что мы больше никогда не увидимся, – сказал я на прощание.

– Непременно, – ответил Волька.

Я прошел мимо бассейна, к стеклянным дверям отеля, и все это время казалось, что Волька смотрит мне в спину. Только это был молодой Волька, с белыми кудрями, с прыщавым лбом, тот самый, который не разлюбил рисовать чудовищ.

♀ Нелюбовь

Кто задремлет на холме
С веточкой тимьяна —
Будет всюду видеть смерть
И погибнет рано.
Кто увидит хоровод
Фейри ночью лунной —
Будет проклят через год,
Прослывет безумным…

Фэлан прикрывает глаза, вслушиваясь в летнюю ночь. Ветер стекает с холма, как шелк с женского плеча – мало, медленно, поторопить хочется, а нельзя.

Душно.

Душно, хотя пахнет дубовой листвой, и травами лесными, и сыроватой землей, и стынью от костей земных, и пьяными цветами из-под Холма.

– Сколько лет прошло, а на Белтайн поют все те же песни…

– Они тебе надоели? – Сирше смеется, а ее пальцы, прохладные и сухие, легонько скользят по его лбу и седым вискам – гладят, ласкают, прогоняют усталость.

– Нет.

Фэлан даже не лжет, просто недоговаривает. Да и что тут сказать – мне больно от этих песен? Я сожалею о том, что было? Хочу вернуться назад и все исправить?

Сирше может сшить для него рубашку из лунного света, звезду с неба достать и играть ею, как монетой, за одну ночь облететь весь остров от моря до моря… Но обмануть смерть или время – слишком даже для нее.

1

Кто задремлет на холме
С веточкой тимьяна…

А началось все с бахвальства, с глупости.

«Никто не сможет вернуться, если заснет на холме и увидит фейри, – Дара лукаво улыбается, зеленоглазая и рыжая. Дразнит. Ведьма, дочь ведьмы, они все такие. – Но говорят, что там растут самые красивые цветы. Хочу их».

Говорит она, вроде ни к кому не обращаясь, а смотрят почему-то на него, на Фэлана-колдуна. Любопытные глаза, жадные до чудес – ну как, сможешь бросить вызов красавице? Или опять она уйдет, насмехаясь – все-то вы мальчишки еще, трусы, болтуны…

«А что мне будет, если я тебе принесу этих цветов?»

Дара опускает рыжие ресницы – плутовка, ведьма… девчонка влюбленная и гордая.

«Всё, что захочешь. Только вернись, если сможешь».

Фэлан упрямо хмурится и встает на ноги, отряхивая штаны от прилипших травинок и лесного сора.

«Вернусь. А ты смотри, сдержи тогда слово».

Ни отцу, ни деду, ни братьям Фэлан ничего не говорит. Сам плетет амулеты, сам вышивает обережные узоры по подолу рубахи – он умеет, он колдун, как бы там Дара не смеялась. Фэлан знает много, но прежде ему никогда не приходилось колдовать одному; этим вечером он испытает свое искусство в деле.

Если Фэлан вернется победителем, никто и никогда не узнает, как ему было страшно.

Увидеть фейри легко – достаточно уснуть в правильном месте и подложить под щеку веточку тимьяна; а вот сбежать от них невредимым сложнее.

Когда Фэлан идет вдоль реки к проклятому холму, то мир вокруг кажется ярким и невыносимо прекрасным. Очень хочется жить; ноги как свинцом налитые, непослушные, а дыхание тяжелое.

Назад дороги нет. Отступать нельзя – Дара засмеет, ославит на всю деревню.

…Вечернее небо – высокое, прозрачное, нежное. Оно как поток изменчивого пламени; с запада на восток перетекают цвета – золотой, рыжий, алый, лиловый, лавандово-голубой, синий, иссиня-черный… Тает на языке весенняя прохлада, оглаживает лицо сырой ветер с озера, мнутся и соком истекают под рукою ломкие стебельки цветов – запах горьковатый, свежий, льдистый. Холм дрожит, будто там, под землей, размеренно бьется чье-то огромное сердце.

Фэлан закрывает глаза и слышит смех, пока еще далекий и похожий на шепот листьев. Фейри появляются позже, когда сон начинает смешиваться с явью; они возникают из тумана, облаченные в разноцветные одежды. Арфа, и флейта, и колокольчики из серебра вторят гортанным и высоким голосам. Древняя речь завораживает – и пугает своей чуждостью. Фэлан боится не то что пошевелиться – вздохнуть лишний раз. На этом языке, чьи звуки исполнены таинственного могущества, он составляет заклинания – а фейри на нем говорят, шутят, поют…

А потом Фэлан слышит:

«Эйлахан, смотри, какой хорошенький мальчик! Можно, я…?»

«Иди, – смеется кто-то. Кажется, мужчина; впрочем, этих фейри по голосам не разберешь. – Только возвращайся скорее. Без тебя скучно, Сирше».

Сирше.

Фэлан еще не видит ее, но имя дразнит язык, будто яблочная кислинка. Губы пересыхают, хочется пить.

Сирше, Сирше…

«Эй, – она склоняется над ним, дивное видение в шелке цвета заката. Волосы ее белы как снег, а губы серебряные. – Откуда ты здесь?»

Фэлан не может лгать.

«Пришел… на спор. Обещал нарвать цветов для…»

Фейри касается холодной рукою его лица.

«Она красивая?»

«Очень!» – с жаром восклицает Фэлан и, забывшись, вскакивает. Он заливается румянцем, и фейри смеется – высокая, тонкая, гибкая, древняя, знающая всё и даже больше.

«Сколько тебе лет?»

«Тринадцать», – он упрямо вздергивает подбородок. Взрослый мужчина, колдун, смельчак.

16
{"b":"685200","o":1}