Я обсуждала с ним новый уклад жизни, пока мы разгружали посудомойку. Гарри предпочитает накрывать на стол, а посудомоечная машина находится в ведении Лео.

– Ну, и что ты думаешь? – спросила я его.

– Нормально.

– Ты понял, как все устроено?

– Наверное.

– На самом деле мало что изменится. Наша семья по-прежнему будет жить здесь, только мы с папой – по очереди.

Насколько детям важно видеть своих родителей вместе? Если бы мы не объявили новость как бы между прочим, когда бы они сами заметили, что дома теперь только один родитель? Может, и не скоро.

– У тебя есть вопросы?

Лео задумался, глядя на последнюю партию чистых приборов, зажатую в кулачке. Он не привык задавать вопросы, это Гарри у нас «почемучка». Лео принимает жизнь такой, какая она есть.

– Может, тебе что-то непонятно? – подбодрила я.

Я наблюдала за тем, как он пытается что-то сообразить, задумчиво глядя на вилки с ложками. А может, просто думает, что бы приятного сказать. Или никак не решит, кто я: жертва, которую надо поддержать, или зачинщик беды, которого надо отвергнуть. Наверное, ни то, ни другое.

Наконец его лицо прояснилось.

– Почему у нас столько ложек?

Он был так счастлив, когда я расхохоталась.

Ох, Лео, мой Лео! Только бы эта история не оставила в его сердце незаживающий шрам, хотя в это уже трудно поверить…

Гарри, бедняжка, выплакал все глаза, когда я объяснил новый расклад – а ведь он почти никогда не плачет. Он у нас семейный стоик.

– А вы с мамой еще женаты?

– Да, конечно. Пока что.

– Тогда почему вы не живете вместе?

– Это называется «мирное урегулирование», сынок. Мы не живем вместе, чтобы не ссориться, ведь это вредно для всех, особенно для тебя и Лео.

– А мы поедем на каникулы?

– Наверное, пока нет. У нас пока недостаточно денег.

– Мама сказала, что мы можем поехать к Тео в Кент – мы всегда туда ездим.

– Ну вот и хорошо.

Тео – сын Роджа и Элисон. Ясное дело – зашевелилась «команда Фии», женщины-матери смыкают ряды вокруг нее.

– А ты женишься на другой? – спросил Гарри. – Она тоже будет жить с нами?

– Нет, разумеется! Я женат на маме, мы не собираемся разводиться.

«Пока», беззвучно выговорил я, когда он отвернулся, хоть это было и неправильно. Конечно, нехорошо давать ребенку надежду, но я уже и сам начал в это верить.

И тут вы спросите, зачем же я все-таки разрушил свой брак? Наверное, тогда я не понимал, как сильно хочу его сохранить. Видимо, мной двигало желание умереть – отсюда и предсмертная записка.

Итак, вернемся к схеме «птичьего гнезда».

Первая пятничная смена оказалась до разочарования обыденной, особенно учитывая, что Брам фактически въезжал обратно – как будто мы не расстаемся, а сходимся. Вид его одежды, свисающей с кресла в спальне для гостей, мало чем отличался от тех времен, когда он поздно приходил домой и не хотел беспокоить меня своим храпом.

– Можно мы переночуем в домике? – спросил Гарри.

Это у них новый способ отмечать торжественные события (иногда разжигают костер). Брам метнул в мою сторону быстрый взгляд.

– Снаружи немного сыро, – ответила я.

Который день лил дождь, канавы переполнились, и газон превратился в болото. У подножия горки собралась лужа, а когда мальчики заходили домой после прогулки, их носки противно чавкали по кухонному полу.

– Поставим палатку в гостиной, – предложил Брам, и мой отъезд заглушили радостные вопли.

Собственно, такова и была наша цель: организовать все так, чтобы мальчики не замечали, кто пришел, кто ушел… Непрерывность.

Я неторопливо прогулялась через парк. На закате «Бэби-деко» выглядел соблазнительно: белый с золотом торт на фоне розового неба; однако внутри все оказалось меньше и как-то… проще, чем я запомнила с первого раза. Лифт – кошмар клаустрофоба, узкий коридор, химический запах свежей краски – совсем не то, что привычный аромат заляпанных глиной кроссовок и остатков пасты болоньезе.

Что касается самой квартиры, она походила скорее на номер в отеле: можно разглядеть всю обстановку, не поворачивая головы. Кровать (размер три четверти, не евро), кофейный столик, стеллажи, два небольших уютных кресла. Никакой обеденной зоны – короткая барная панель, а к ней пара дешевых табуретов, которые Брам привез из «ИКЕИ».

В ванной не было горячей воды, а урчание холодильника со временем переросло в рев реактивного двигателя, но я не стала звонить Браму. Мы договорились на одну ежевечернюю эсэмэску после того, как дети уложены спать, – кроме, разумеется, неотложных случаев.

По крайней мере телевизор работал – один из наших старых, маленький экран хорошо вписывался в ограниченное пространство. Когда я уселась на диван с миской равиоли и включила эпизод «Современной семьи» (очень в тему!), ощущение дискомфорта снизилось до уровня временной апатии, свойственной ночевкам в служебных помещениях.

– Понадобится время, чтобы привыкнуть, – предупреждала Роуэн. – Вам будет некуда себя деть, нечем занять без обычной беготни за детьми. Отпустите свои эмоции на свободу, не казните себя – это совершенно естественно.

Значит, так чувствовал себя Брам те прошлые несколько ночей, не говоря уж о месяце изоляции у матери? Одиночный пилот, отрезанный от группы, вынужденный без конца наматывать круги в зоне ожидания.

Я выложила туалетные принадлежности на свободную полку в ванной. По предварительной договоренности Брам сунул постельное белье в машинку, и – по договоренности – я его вытащила и развесила сушиться на кухне.

Да, я предполагала, что нам будет трудно сосуществовать в таком режиме, педантично разделять бытовые обязанности, которые мы так долго выполняли вместе (у каждого теперь своя полка в кухонном шкафчике, как у студентов!). Временами это казалось мелочным, ниже нашего достоинства; иногда – непередаваемо печальным.

Впрочем, в первый вечер я не позволяла себе думать о таких вещах – и уж точно не позволяла себе плакать. Умылась, почистила зубы, надела пижаму, походила туда-сюда, как в номере отеля. Заснула сразу же, хотя ожидала, что всю ночь не сомкну глаз.

На следующий день позвонила мальчикам по «Скайпу», улучив момент затишья между уроками плавания и вечеринкой в честь дня рождения, которая проводилась на городской ферме. Дети препирались насчет того, кто выберет ламу в качестве любимого животного – неписаный закон запрещал выбирать одно и то же. Вечером я поехала к родителям в Кингстон и уговорила себя остаться на ночь: на электричке возвращаться поздно, да еще такси дорогое…

Если бы мне сказали, что через несколько месяцев я перееду к маме с папой, я бы покрутила пальцем у виска.

Как ни странно, квартира с самого начала пришлась мне по душе, и не потому, что я стремился вырваться от матери. Я не чувствовал себя одиноко, ведь меня ждало возвращение в родной дом, пусть и на правах очередности. Квартира принимала молча, ничего не требуя взамен. Насколько я помню, адрес не знал никто, кроме коммунальных служб, а в наши дни так приятно быть «вне зоны доступа».

К тому же машина осталась на Тринити-авеню, и можно выбросить из головы хотя бы этот «обломный» момент.

Я вел себя наилучшим образом и готов был придерживаться любых правил, которые установит Фия. Ну ладно, может, позже, когда все полетело к чертям, я представлял себе, что мы снова сойдемся, что она спасет меня от меня самого, раз и навсегда… А пока я радовался тому, что мы дышим одним воздухом, и у нас есть общий кусок пространства – хоть и предназначенный для расставания, как ни парадоксально. По крайней мере, изначально это был наш общий «секрет».

Дома у нас старинные подъемные окна с красивыми вкраплениями на стекле. В квартире – двойные стеклопакеты по последнему слову техники; вроде бы самоочищающиеся (я никогда не обращала внимания).