У меня лишь осознание Бытия. Причем в самом неприветливом виде. И меня мало интересует горстка людей, которые не гнушаются переварить все, чем я был бы сыт, оставляя мне переваривать самих себя. Не руку помощи предлагает мне человек, а вонзает нож в сердце, когда сеет опустошение. И при этом он надеется жить вечно в райских кущах, где все пронизано ненавистью к нему. Миллионы животных уже никогда не смогут пройти по земле, миллионы растений не оставят свое семя. Но планета переживет и нашествие человека, как пережила жару и холод. Миллионы планет прекращают свое существование, и миллионы рождаются вновь, чтобы прекрасным садом прожить краткий миг, открывая Поднебесной красоту Небес.
Всему свое время.
– Неужели ты совсем не любишь человека? Пусть мы не ищем тебя, но Бог у человека в крови. Ты сам говоришь, что Закон высечен в нашем сознании, на нашей земле.
– У меня ваша богобоязненность перед идолом на виду: приготовили в жертву, убили, поджарили, насытив утробу, и привели новую жертву. И что мне, если сознание человека не сделало ни одной попытки поднять против мучителя свой голос? Это разве сознание? Это разве живое умное сознание? Зачем мне калеки и убогие? В моем мире все совершенно, как я сам. И я считаю: убить общество, которое не взращивает людей, гуманно. Любое дерево растет, плодоносит, а потом разве что срубить и выбросить вон. Кто держит в саду сухое дерево? Пора цветения и сбора урожая давно прошла. Даже молодые привитые побеги не отрастают. И только люди, которые любили эту планету и род свой, не дают срубить это дерево, прогнившее насквозь.
Вот ты, маленькая завязь, но у тебя недостаточно сил, чтобы созреть и стать полноценным плодом. Ты не знаешь, но я вижу, как корчится в агонии твоя украденная земля под ужасами проклятий, насылаемых вновь и вновь. Все хотят быть Богом, а Бог – существо, которые выше добра и зла. Я мудр, и знаю, как много вреда принес бы человек, который вершиной совершенства считает власть над другим человеком. Мученик не хозяин своему слову. Бога любит не человек, Бога любит земля, а человек умножает ее боль и скорбь, подсовывая одного идола за другим.
– Ты прав и не прав одновременно. Вот я призываю тебя, а что получаю взамен? Умри, Манька! К кому мне еще идти, чтобы утро для меня наступило? Ты нас, людей, не можешь что ли заставить быть такими, какими должен быть человек?
Дьявол улыбнулся хитро.
– Бог – это существо, который не зависит ни от каких обстоятельств. Если бы я был рожден, а не существовал вечно, как сила Бытия, разве был бы я Богом? Богом был бы тот, кто меня родил, а я был бы сыном. Бог выше времени, выше пространства, выше Бытия и Небытия. Он мог бы оставаться один, но он решил, что будет лучше, если кто-то подумает о том, что хорошо быть, как Бог. И это существо не имеет права расстроиться, если горшок, который он слепил, не станет таким, каким он желал его видеть.
Это неизбежно: сознание имеет право выбора. Точно так же, как он, который Бог. В этом и есть предначертание сознаний. Я лишь могу судить насколько такое сознание опасно. Не для меня. Мне оно не сможет навредить. Я не хочу, чтобы оно во славу себя уничтожало все, что было создано мной с любовью. Потому что знаю – этот чудик не Бог, он тот, кому я позволил так думать. И когда я на него вдоволь налюбовался, когда у меня закончился смех, как это ни грустно, я понимаю, от этого Бога надо избавляться. Даже его присутствие может осквернить мою вселенную.
Земля – единственное, о чем я пекусь, ибо в ней моя сила, у нее живой ум, который нуждается во мне, в моей защите. И такие Боги ищут, как убить ее.
Ты сидишь сейчас, и о чем-то думаешь, и вроде бы одна, но твоя земля, которая тоже моя, следит за тобой, прислушивается к каждой твоей мысли, заставляет дышать тело, просит справить нужды, безгласно и безропотно выполняя мое поручение, оберегая твое сознание. Другое дело, что она не всегда может понять, что слышит не тебя. Я для нее родное сознание, а твое, каким бы оно ни было – чужое. Но она всеми силами старается обрести его, чтобы стать похожей на меня, чтобы стать моей радостью, моей гордостью, моей наградой.
Так за что человек убивает ее?
По ней сужу. И если все сознания воскликнут разом, что я кошмар всего сущего, я не думаю, что я стану хоть на йоту ближе к тем, кто кричит мне об этом. Земля знает: я единственный в этом мире, который создал вселенную Неба и Земли, и единственный, кто может сказать: «Простите, вы мне надоели!» И можешь себе представить, что мир, вселенная, всхлопнется в едином порыве и исчезнет в просторах Небытия. Проблем у меня нет – проблемы бывают у вас. Я и есть кошмар всего сущего. Больший, чем кто-либо может себе представить.
– И ты знаешь все-все-все?
– Абсолютно. И каждого человека. Но когда знаешь, точка зрения абсолютно брезгливая.
– А как же любовь? У тебя под плащом…
Дьявол кисло скривился.
– Ты, Манька, на это не рассчитывай, не затем под землю спускаешься, – строго одернул Дьявол. – Тебе любовь не предназначалась, это я так… сам по себе такой, когда на себя смотрю. Как же себя не любить, если сам себя восхищаю?! С чего мне пугать сознание раньше времени? А вдруг не виновато? Вдруг кошмара в нем нет? Вдруг родилось чудо, которое осталось мной не замеченным? Вдруг сделает такой выбор, что даже я буду удивлен? Малейшая искра недовольства – и сознание станет комком нервов из дерева осины. Мои чувства – материальны. Одно дело думать об ужасах, другое – когда они на тебя посыпались. Дрожащую тварь не так легко поднять. Сознание – не чувства, разве сознание может быть лужей любви или туманом? Сознание – это то, что умеет издать писк. А тот туман, о котором грезят люди, не пищит, не открывается иначе, как Свет. Это не я. И когда люди говорят, что я – любовь, они не представляют, насколько мое сознание может быть безжалостным и холодным. А земля такая и есть, ложись и отдыхай. И тем больше у меня причин быть ее противоположностью, когда я защищаю ее.
– Тогда почему поднимаешь вампира над человеком? Пусть бы сам… Тогда у человека был бы шанс, – расстроилась Манька. – И против одного силы-то не равные, а они гурьбой нападают.
– Я? Боже упаси! Человек сам поднимает. Но раз помолился, я понимаю, Богом назвал его. И я крышую вампира, пока реки слез человека не образумят. Но в том-то и дело, если разочаровался в одном – не умнеет, бежит помолиться на другого. Ты не можешь отрицать, что я устроил тебя отлично от того, что тебе уготовили, а почему? Да потому, что в полон взяли, а поклониться заставить не смогли! И вот ты над нечистью поднялась.
– Поклянись! – попросила Манька. – Поклянись, что в Аду не станешь строить козни!
– Упаси меня Тьма, что взлелеяла меня! Разве прощают ошибки в Аду? Как я смогу судить тебя, если восстану против тебя? Земля никогда не сможет простить мне землю, которую топтал я сам. Клянусь землей! Могу поклясться Бездной, я ведь и над ней могу парить. Но она пуста и безвидна. Пытаться проткнуть ее сознанием еще раз – чистое безумие! И оттого вампиры для меня еще ценнее, им уготовлена участь сделать то, что я не хочу делать сам. Но что мне, что с ними станет в Аду? Ад на то и Ад, чтобы отвечать за злодеяния. Оттуда они не сбегут и ума не достанет, чтобы приподнять могильную плиту.
– А откуда ты взял, что в бездне ничего нет? – коварно поинтересовалась Манька. – Бездна загадочна и необъяснима. Что-то же манит вампиров в эту самую Бездну.
– Манька, не соблазняйся словом! Слова иногда имеют жуткий смысл. Люди, чтобы понять, начинают искать сравнительный образ, и находят его в вещественном мире, который не так достоверно отражает действительность. Скажут, заяц мягкий – и человек представил подушку, скажут, уши длинные – и представит уши осла, скажут, белый – и представит снег. И получилось: белоснежная подушка с ушами осла. Даже имея некоторое представление, люди не имеют представления о том, что за гранью. Боль, страх, грусть – все эти чувства могут стать физической материей, которые пойдут против человека войной. Таковы мои собственные чувства, которые становятся вашим бытием, когда жизнь в одиночестве перестает быть чувством и становится реальностью. Помножь свое чувство одиночества на тысячи – и даже этого будет мало. А есть еще чувство презрения, ненависти, желание убить, отдать на растерзание тем, кого человек обидел в жизни.
