Манька, он как раз сказал о том, что людей много, а живых – мало. И только земля всегда будет радовать Бога. Уйдет сей народ с земли, однажды придут другие. Умрет одна планета – миллиарды воскреснут – и все повторится.

Дьявол одобрительно вскинул бровь.

– Ну, не одна земля, Манька иногда радует, и ты… – признался он нехотя. – Говорить, что земля радует меня, это то же самое, что сказать: я радую сам себя. Когда-то у меня возникла идея проникнуть умом во все уголки знания, которые возможны в принципе. А потом я понял, что я знаю то, что осознал уже. Знание не проникало в меня. Я его, примерно, отстроил, зная, что именно хочу, а земля была тем самым пластилином, который исполнял мои желания. Но однажды я столкнулся с тем, что могу больше, а земля имеет ограничения. Земля все время пишет и пишет, все что слышит, видит, думает, что думают другие, что я ей говорю, что говорят люди и животные друг другу. Мне иногда кажется, что она умнее, чем я сам. И, в конечном итоге, это я, я, и еще раз я, который сунулся головой, куда не следовало!

– Ты жесток! – заключила Манька, почувствовав, как приближается кульминация и ее последний выдох. Над горизонтом поднялся диск луны, и страх вернулся. – Ты проткнул головой Небытие, и понял, что таким образом в него можно совать другие сознания. Правильно ли это, не мне судить, но это неправильно!

– Откуда ты знаешь, что правильно, что нет? Каждое сознание, Маня, считавшее себя Богом, получает возможность стать им. Если им не нравится моя земля, пусть достанут себе другую. Богу нет ничего невозможного.

– Но место же занято!

– Ну! – Дьявол пожал плечами. – Небытие тоже пластилин, если с Ним уметь работать. Бездна еще большая… Я буду рад, если у меня появятся соседи. И я иногда мечтаю, перекинутся словечком через забор. Я, маня, бесконечно одинок, мне с кишечными палочками уже поговорить в удовольствие.

– Ну ладно, нечисть, а почему праведнику одна участь? – не поняла Манька.

– Однажды один человек с его женой, которым я дал самое лучшее, что у меня было, передали мою землю во владение змею. Это такой вид бесовской твари, которая просила человеческую жену преобразовать материальность одной плоскости к другой. И жена сразу же согласилась. Она захотела владеть всем, чем распоряжался бы и ее муж – самолично. Над его сонной землей она произнесла речь, и проверка показала, что змей укоренился, разделив их плоть саму в себе. Укоренился глубже, чем врос в землю человек. Он был праведником, но попал в сеть. Разве я не должен судить его за это?

– Наверное, люди правы, у каждого сознания есть шанс стать таким, как ты. Представь, что сознание породило еще одну вселенских масштабов голову.

Дьявол заметил, что Манька прячет руки, которые начали дрожать.

– Вижу, ты меня достать хочешь, но меня мало интересуют произведения Небытия, которым места в моей вселенной не было и не будет. Потому и отправляю свои произведения на уровень, выше Неба. Тут в Бога поиграл, теперь там поиграй. А если на меня свалится такой кошмар, я об этом подумаю на досуге. Возможно, что-то и получилось бы, если бы люди хоть чуть-чуть интересовались моими делами… – он стал серьезным: – Помни, что все ужасы Ада преступник получил по заслугам. Будь хладнокровной и голой, как сам черт. Хочу тебе открыть, что утаил: худшее зло, которое хранит твоя земля – наслаждение. Оно предназначено вампиру, но в Аду ты можешь выпить его – и тогда другая правда откроется тебе.

– Поняла, – кивнула Манька, которая заметила, что солнце вот-вот сядет. – Ты за меня не переживай, я справлюсь!

Старик Борзеевич, который успел еще раз сбегать за нетесаными камнями, очевидно, задавшись целью сделать жертвенник небывалых размеров, несмотря на то, что посетителей в Храме не было – Дьявол и Манька оставались единственными – заторопился. Быстро сложил камни на жертвенник.

Дьявол подошел к каменной груде, разравнивая. Манька догадалась, что на него водрузят ее труп. Мысленно поежилась, чувствуя, как в душе поднимается паника.

– Маня, если вернешься, может, переберемся с Храмом к людям? – предложил Борзеевич, пока Дьявол не слышит. – Подумай там, на досуге. Мне самим Богом заповедано помогать им становиться на путь истинный. Если вернешься без того имиджа, что тебе вампиры нарисовали, да с моим-то горохом – и для нас паства найдется.

– А я что буду делать? – поинтересовалась Манька, – На службу поступлю? Кем? Залез через половицу, приватизировал избу, жилище мое сделал черте чем, выгнал человека… Не прописанного, но все же, я себя уже хозяйкой мнила.

При последних ее словах старик Борзеевич напрягся и внимательно подумал о чем-то о своем.

– Да-а, без бумажки мы не люди! Манька, а давай мы избы расплодим! Одну себе возьмешь, во второй я буду жить! И будем яйцами торговать, чтобы не дорого, но не в убыток. Думаешь, не найдется желающих купить? Да только свистни! – деловито предложил он.

– Ты и так не человек! – Борзеевича явно понесло. – Живи, сколько влезет. Но изба – существо самостоятельное. Ты хоть десять бумажек ей покажи – она читать не умеет. Выставит, не успеешь помолиться!

– Так! Это кто поганит Мой Храм? – грозно зыкнул Дьявол, испепелив Борзеевича взглядом зажегшихся мертвенно-бледным огнем глаз. – Вот из-за таких первейших священников все Храмы прекратили существование! Приходит человек, просит чудо, а какое чудо я могу дать, если его священнослужитель наипервейший идолопоклонник?!

Глазки у Борзеевича забегали, он ужался, напыжился и раскраснелся.

Манька поняла, что время пришло. Руки затряслись еще заметнее, и она уже не сдерживала свой страх. Разом загорелись ветви неугасимых поленьев, освещая Храм изнутри. Распахнулись ворота.

Борзеевич как-то сразу осунулся.

– Господи! Я ни к тому! – возопил Борзеевич, падая перед Дьяволом ниц. – Прости кровососущего! Я это к тому, что, когда Маня вернется, не сидеть же нам в глухом лесу, к людям надо, да так, чтобы красотой нашей и богатством нашим далеко отстояло у людей сердце от идолов их!

– Мастер Гроб, если ты сейчас не замолчишь, глаза мои извергнут геенну! – пообещал Дьявол.

– Молчу! Молчу! Прости недостойного! – попятился старик задом. – Никаких домов, никакого достояния! Пусть меня ветер носит по всем весям! Тут мой дом, тут мой лес… Водяного с русалками буду приобщать к любви Господней! Дьявол, мать его… и послать-то некуда! – выругался он, ухмыльнувшись. Манька сообразила, что они опять шутят и подтрунивают над ней.

Зубы ее клацали. .

Наступили вечерние сумерки. Наползла неясная тень.

Храм со стороны входа стал темен, и только силуэт вырисовывался на фоне бездонной синевы угасающего неба. Солнце, закатившись концом диска за край горы, наливалось кровью, освещая бледную, грязновато белую убывающую луну, и два светила зависли над горизонтом противоположно.

Как по команде все стихло. Даже кузнечики не издавали не звука. На берегу застыл силуэт водяного, будто он прощался с нею навсегда. Борзеевич вошел в Храм первым, следом за ним Манька, замыкая строй – Дьявол.

Алтарь переливался жидким белым огнем, по бокам от него стояли два золотых светильника, на каждом по семи лампад – одна большая и шесть маленьких, перед ним была выложена из черного камня звезда.

Манька мысленно присвистнула, удивившись, как изменился Храм: «Это сколько золота!» – призадумалась она. И где только Дьявол с Борзеевичем его достали, да еще успели отлить светильники!

К Алтарю от входа вела широкая дорожка. По стенам из на держателях горели ветви неугасимого поленьего дерева. Избы нарастили балкончики, символизирующие крылья.

И все ради нее… Красивая смерть…

Борзеевич прошел к Алтарю. У величественного Алтаря в своем балахоне в горошек и с бусами Борзеевич смотрелся несколько нелепо, но ей было не до смеха. Она не могла до конца понимала, как согласилась на эту авантюру, и все пыталась припомнить, каким образом эти двое сумели ее уговорить. Глаза ее шарили по сторонам, выискивая щель для отступления.