Все, даже Бур, снова опешили, на месте застыли. Видно, и вправду, слова Святоши магическую силу возымели. Но руки его, правда, ослабевать начали. Пашка, у которого от чувства смертельной опасности второе дыхание открылось, тут же этим моментом воспользовался. Вывернувшись из вражьей хватки, резко к врагу обернулся и дал Антону «бычка»: один раз, второй, а на третий – ногой меж ног. У обоих кровь на лбах…

Святоша от удара на четвереньках оказавшись, вдруг начинает причитать-молиться:

– Господи, что же я делаю? Насилием на насилие отвечаю. Прости! Грешен! Каюсь! Каюсь! Каюсь!..

Пока Бур и его свора из стопора выходили, Козыркин так ударил Антону ногой по ребрам, что тот к стене отлетел и по полу распластался. Теперь Пашка в ярости пребывал.

Антон встать пытается. А голова кружится, опять ноги не слушаются. За стенку держится. Говорить тяжело, но молчать не может.

– И сп-спросил с-ст-странник у Х-христа: как же мне не метать бисер п-перед свиньями, если ты меня к этим свиньям послал со Словом твоим? – говорит Антон, переходя с прерывистой речи на ровную. – И отвечает Спаситель: если каждое Слово моё – бисер, то среди свиней должен найтись хотя бы один не падший так низко, дабы суметь свой взор к Небу обратить. Донеси же до него, странник, Слово, не растеряй! Ибо потеряешь – не вернёшь в полноте своей…

Антон делает паузу, а Бур, Пашкиной яростью заряжаясь, рявкает недовольно:

– Так, говоришь, мы свиньи? За базар ответишь по полной.

– Да я этого щенка щас по стенке размажу, блин, – трясёт Козыркина, словно на электрический стул сел.

У обоих лица налились кровью, кулаки сжались. И другие братки в такой же кондиции. Бить, похоже, будут всей шоблой… И тогда… во мне какой-то механизм новый заработал. Я мигом представил, что произойдёт буквально через минуту…

…серия зверских ударов – и Антоша в луже крови…

…они добивают его ногами…

…на нём уже нет живого места…

…но, словно воскреснув, он встаёт и пытается говорить дальше…

…а к нему тянутся лапы взбесившихся…

Стоп!.. И я хотел уйти, не поставив на место этих бесов?.. Что же я раньше тупо стоял?..

И такая во мне жалость к Антохе забурлила, такое к нему уважение проснулось, что я, уже не мешкая, заслонил парня собой.

– Всё, харэ! – говорю и слышу, что мой голос звучит жёстко, уверенно. – Нашли себе тренажёр. А ты, Бурый, лучше скомандуй своему стаду слюни утереть да по стойлам разойтись, не то любого зашибу, кто этого святого малого хоть ещё раз своим грязным копытом тронет. И разве есть у тебя, блатняка, зелёная на такие разборки? Мозги включи!.. Всё, разошлись!.. Чё? Не доходит?..

Доходило. Да и эффект был налицо – на физиономии каждого из них. Бурый только пасть свою, скривившуюся от неожиданности и возмущения, открыл, как сию же минуту за его спиной аплодисменты послышались. Все тут же обернулись и онемели. А Мишуня, наверное, от такого шока, в штанишки наложил…

– Молодец, Метельский! – говорит мне замполит. – Проявил сознательность и мужество.

– Браво, Витя! Браво! – хлопает в ладоши Батя собственной (!?!) персоной. – Так их, собак взбесившихся. Так их!

Появляются охранники. Но Савельевич, переглянувшись с замполитом, говорит ему:

– А пусть самые борзые из этой стаи, Бурый и Козыркин, сами свою жертву и ведут. Пусть ощутят вплотную своё произведение искусств извращённое. Сугубо в воспитательных целях.

– Согласен, – отвечает тот. – Бурый, Козыркин, ну-ка взяли под руки Свешникова и бережно, как самую главную ценность в мире, повели в санчасть. Ухаживать за ним будете лично сами. И не дай Бог, он через три дня в строю не окажется!

– И вам, браво, товарищ майор. На лету схватываете, – улыбается Батя.

– Кто ещё к Свешникову свои ручонки прикладывал?.. Я не ясно спросил?

Один активист (он же козёл), который был не из шайки Бура, молча кивает в сторону верзилы Коляна…

Через два дня Батя пришёл в медсанчасть – Антона проведать. Меня с собой позвал.

Сел Марат Савельевич на стул рядом с койкой. А мне сказал сесть с противоположной стороны.

– Как чувствуешь себя сегодня?

– Физически лучше. Сегодня гораздо лучше. Спасибо! – отвечает тот, опухшими губами улыбаясь.

– Не меня благодарить надо, а… сам знаешь кого.

– Бога. Да, молюсь Творцу! И днём и ночью.

Антон крестится и продолжает:

– Только не достоин я Его милости, коль на человека руку поднял.

– Это ты про Козыркина? Так по заслугам он и получил от тебя – урок.

– И я урок тоже получил. Неимоверный.

– А тот факт, что ты, диакон, ради чести женщины не стал врагу, как ваша Библия учит, другую щеку подставлять, знаешь, о чем говорит?..

Молчание…

– Ну, ты подумай хорошенько. Позже и ответишь.

– О том это говорит, что… всё-таки Библия… с помощью Библии не все ситуации растолковать можно однозначно…

– Эх, куда загнул со своей колокольни – усмехнулся Савельич. – Это прежде всего нам, мужикам нормальным, говорит о том, что вы, священнослужители, тоже люди… тоже грешные… и вовсе вы не святые, каким Иисус был… Был и, наверное, есть и будет. Усёк мысль мужицкую?..

– Усёк, – ответил Антон, тяжело вздохнув. – Усёк, Батя.

– А не сомневался ли, хоть на мгновение, когда глумились над тобой, что Бог тебя оставит без помощи своей?

– Не сомневался.

– Вот тут – похвально! Только вот видишь, к чему на зоне навязчивые нравоучения привести могут: братки контроль над собой потеряли.

– Вижу. Теперь вижу, что оплошал я.

– А я вот тоже оплошал. Не досмотрел за этими головорезами из вашего девятого отряда. Да и с зоны уехал не вовремя. Даже познакомиться с тобой не успел. Ну, да ничего, сейчас мы все эти огрехи устраним.

– Я никого ни в чём не виню. Даже Бурого. Бог ему судья. Не наказывайте его.

Савельевич даёт знак дежурному пригласить в палату кого-то и, придвинувшись к Антону ближе, говорит, словно мимо ушей прошла его просьба:

– Ну что ж, Антоша, меня, как ты уже знаешь, Батей местным величают. А ты, как я понимаю, становишься нашим батюшкой?.. А ведь мы с тобой, действительно, похожи. Ты порядок в душах осуждённых установить стремишься, и я о порядке забочусь вот уже седьмой год. Только понятия о порядке у нас с тобой в чём-то разные. На зоне – понятия свои, а в церкви – другие. Хотя что-то и общее найти можно. Ну, не в этом суть, а в том, что я своё дело начатое, и тобой так дерзко подхваченное, закончить должен. Я иначе не могу: всё на Бога спихивать.

В палату заходят все провинившиеся из 9-го отряда.

В тот момент Марат Савельевич изменился в лице, и интонация в его голосе: стала жёсткой. А взгляд – древнегреческого оратора-мыслителя. Не меньше.

– Ну что, гиганты кровопролития, стоите, как перед нашествием римлян?.. Стульев для всех нет, да и постоять вам полезней. Включайте локаторы! Сейчас я вам об очень важных моментах вещать буду… Если бы замполит ваш косяк не засёк, было бы полбеды. Теперь я не могу перед Хозяином за людское просить. И тем самым вы, шельмы, всех наших мужиков наказали. Об этом не хватило ума подумать?.. Бурый, тебе воображаемый шлем авторитета мозги сдавил?.. Не слышу ответа. Ты что, говорить разучился, пока санитаром работал?

– А чё?.. Чё, Батя?.. Нам от Святоши тоже досталось. Пашку чуть было на тот свет, к предкам, не отправил отец святой, блин.

– Пашке было бы очень к месту там побывать, на экскурсии познавательной. Из меня дурачка не лепи. Мало Антон вам поддал под зад. А тем более – твоему Козыркину. Небось, Пашка больше всех петушился. Ты мне по существу отвечай.