– Возможно, я говорил чересчур резко в доме генерала Остина, и уверяю вас, что мои взгляды не изменились. Однако я не хотел бы, чтобы вы думали, коммандер, что меня нисколько не волнует ваша судьба.

– Понимаю.

Часы показали полночь, людям позволили выходить из здания.

– Мы будем молиться сегодня ночью, – сказал он Холлису и Лизе. – Буров объявил комендантский час с двенадцати тридцати, так что мы все находимся под домашним арестом до рассвета. Нам нельзя больше встречаться или обсуждать это. Наказание за нарушение комендантского часа – расстрел на месте без предупреждения. Поэтому желаю вам обоим спокойной ночи. До встречи утром на футбольном поле. – Он повернулся и ушел.

Холлис попросил Лизу дождаться, пока не уйдут все американцы с женами. «Странно, – подумал Сэм, – большинство курсантов осталось здесь». Он заметил, что один из них направляется к ним с Лизой.

Джеф Руни поздоровался с ними приветливо и как бы примирительно.

– Хотелось бы, чтобы ваши парни знали, что я чувствую себя ужасно из-за случившегося, – сказал Руни.

Сэм посмотрел ему в глаза и ответил:

– Вы себя почувствуете намного хуже, когда в Штатах вас арестует ФБР. Вас приговорят к заключению в федеральной тюрьме на весь остаток жизни. Там у вас будет возможность подготовиться к экзаменам в ВВС.

Казалось, Руни потерял дар речи.

– Разве вам не сообщали, что ваших людей арестовывают по двести человек ежегодно? – продолжал Холлис.

– Нет... они... я ничего не читал об этом...

– Даже западным газетам не известно все на свете, идиот! – рявкнул Сэм. – Убирайся с глаз моих!

– Простите меня...

– Вам все хорошо известно, Руни, – вмешалась Лиза. – И вы знаете, какая это чудовищная система. Вы все знаете, и вам нет оправданий. Вы – ничтожество. Убирайтесь!

Вокруг них столпились молодые парни и девушки.

– Простите, – повторил Руни. – Я действительно... я не могу понять, почему полковник Буров...

– Тогда почему вы не можете собрать курсантов и заявить Бурову организованный протест? – спросил Холлис.

– Нам нельзя... Мы не можем...

– Да, вы не можете, потому что из вас такие же американцы, как из Чингисхана или из полковника Бурова. Вы никакого понятия не имеете о том, что значит быть свободным человеком с правами и обязанностями.

– Нет, я знаю об этом. Меня этому здесь учили!

– Вы не могли этому научиться здесь. – Лиза ткнула Руни пальцем в грудь. – Вы должны жить этим изо дня в день. Ну же, Руни, покажите, как вас научили отстаивать свое право на свободу слова, гарантируемое обеими нашими конституциями. Подобная тренировка пойдет вам только на пользу. – Она оглядела собравшихся. – Да и всем вам тоже.

Курсанты молчали. Холлис видел, что некоторые из них сейчас задумались над Лизиными словами. Но большинство стояли с таким видом, который бывает у людей, когда они слышат призыв вооружаться и притворяются, что оратор обращается к кому-то другому.

– Разве вы не понимаете, что у вас права на жизнь, свободу и поиски счастья не больше, чем у любого здешнего заключенного? – спросил Сэм. – Вы никогда не задумывались о том, что происходит с курсантами, отчисленными из школы?

– Вы стараетесь совратить нас вашей типичной западной пропагандой! Мы не поддаемся на эти провокации! – выкрикнул курсант Джон Флеминг.

– Если собираешься спорить с ними, так спорь как американец, а не как русский тупица! – осадил его Марти.

– Что происходит с курсантами, которых отсеивают? – спросила Лизу Сьюзи Трент.

– Заткнись! Неприятностей захотела? – рявкнул на Сьюзи Руни.

– Я хочу знать, – ответила она.

– Я буду говорить как американец, – обратился ко всем курсант Сонни. – Эти двое злоупотребляют своими правами на свободу собрания и свободу слова. Они подстрекают нас к мятежу и выдают себя за праведников и миротворцев. Предлагаю арестовать их и доставить в штаб.

– Ваш хозяин, Петр Буров, собирается устроить незаконную казнь... – сказал Сэм.

– Ничего незаконного в ней нет! – заорал Сонни. – Здесь существуют свои законы, Холлис, и Додсон нарушил один из них. Он знал, что этот проступок карается смертью.

– А что ты скажешь по поводу тех десятерых, выбранных наугад, которых тоже собираются казнить? В цивилизованном обществе такое называют репрессиями и считают абсолютно незаконным действием.

Сонни приблизил лицо почти вплотную к лицу Холлиса.

– Не хочешь ли ты сказать, что мы – нецивилизованные люди? – угрожающе спросил он.

Лиза оттолкнула Сонни.

– А как ты называешь казнь военнопленных, которые исполняли свой долг и осуществляли свое право бежать из места заключения согласно Женевской конвенции?

– Она права. По международной конвенции казнь – незаконное действие, – сказал негромко кто-то из курсантов.

– Большинство из нас служит в Советских ВВС. Нам известно, что нельзя казнить офицера. Может быть, нам составить письменную ноту Бурову... – предложил Эрик Ларсон.

– Не стоит беспокоиться, – раздался голос Бурова. За его спиной стояли шесть пограничников. Он оглядел собравшихся. – Итак, вы пытаетесь повторить здесь американскую революцию? У нас уже была собственная революция, спасибо.

Холлис подошел к Бурову и произнес:

– Я думаю, что эта группа курсантов никогда больше не будет прежней, полковник.

– Полагаю, вы правы.

– Отмените казнь.

– Нет, я более, чем когда-либо, убежден, что она необходима. Вам всем необходима. – Буров обратился к Марти, Джефу Руни, Сьюзи Трент и другим курсантам. – Я одобряю ваши действия. Профану, вероятно, показалось бы, что вы и вправду верили в то, о чем говорили.

– Я поверила всему, что услышала об этом ужасном завтрашнем убийстве, – прошептала Сьюзи.

– Кто-нибудь хочет что-либо добавить к словам этой молодой леди?

– Да, полковник, по-моему, она и раньше скрывала предосудительные и оскорбительные мысли о нашей социалистической отчизне, – сказал Джон Флеминг.

На этот раз никто не посоветовал Флемингу не говорить как русский тупица.

– Ты просто кусок дерьма, – рявкнул на него Холлис.

Буров посмотрел на часы.

– Сейчас двенадцать двадцать пять, полковник. Если вы и мисс Родз немедленно не покинете помещение, то, вероятно, не успеете попасть домой до наступления комендантского часа. В таком случае вас просто пристрелит патруль. Спокойной ночи.

Холлис взял Лизу под руку и повел к выходу.

– Я прошу вас, измените решение для нашего общего блага, – сказала Лиза Бурову.

– Лучше поспешите. Мне бы хотелось увидеть вас завтра у себя в кабинете, а не в морге, – усмехнулся Буров и обратился к курсантам: – Продолжайте праздновать Хэллоуин.

Лиза и Холлис заторопились к своему коттеджу.

– Боже мой, я горжусь тобой, Сэм Холлис, – сказала Лиза.

– Ты тоже держалась просто молодцом.

Как только они вошли в дом, Лиза закрыла дверь на засов и рухнула в кресло. Она бессмысленно уставилась в погасший камин.

– Знаешь, я просто не понимаю этих людей. Их, наверное, никто не понимает.

– Это потому, что они сами не понимают себя, – ответил Холлис. – Но если наступит день, когда они разберутся в себе и наконец осознают, кто они на самом деле, тогда первая русская революция станет всего лишь прологом ко второй революции.

– Но когда?

– Когда они будут готовы. Когда они больше не смогут отвернуться от окружающей их реальности.

– Я надеюсь дожить до этого. – Лиза мрачно улыбнулась. – Надеюсь также дожить и увидеть завтра. – Она встала. – Пошли в постель.

– Иди сначала ты. Мне надо немного побыть одному.

– Хорошо. – Она поцеловала его и ушла в спальню.

Холлис погасил свет и остался сидеть в темноте наедине со своими мыслями. Он думал о том, что Айлеви, наверное, просто предал их, бросил на произвол судьбы. У Сэза были для этого причины – и личные, и профессиональные. Как бы то ни было, Сэм был уверен в одном: близок последний день «школы обаяния».

– Я приручил эту штуковину! – воскликнул О'Ши.