Он усмехнулся.

– Ладно, давайте я расскажу вам о себе. Я родился во время второй мировой войны на военно-воздушной базе в Трэвисе. До восемнадцати лет я уже облетел весь земной шар. Затем четыре года в Военно-воздушной академии. Закончив ее, я поступил в школу истребителей. В 1968 году совершил путешествие во Вьетнам, в 1972-м – еще одно. Вот тогда-то меня и сбили над Хайфоном[9]. Я выпрыгнул с парашютом в море, и меня вытащило спасательное судно. После полученной легкой контузии врачи запретили мне летать. В то время мой отец был бригадным генералом и добился для меня временной должности в Пентагоне до тех пор, пока я окончательно не поправлюсь для военной службы. Пока я приходил в себя, учился на языковых курсах в Болгарии. Как вам, наверное, известно, в болгарском языке – славянские корни, это как латынь для романской группы языков. Вот так я провел три года в Софии в качестве военно-воздушного атташе, затем еще пару лет в других странах Варшавского договора, а потом, сам не заметив этого, я уже слишком крепко оказался связан с этим делом, с ними, чтобы мне разрешили вернуться в строй. – Холлис сделал глоток вина. – Я всегда подозревал, что отец стоял за всеми этими делами.

– Значит, вы – шпион поневоле.

– Да нет. Но без энтузиазма. Просто я... даже не знаю, что сказать. И вовсе я не шпион.

– О'кей. А потом, примерно года два назад, вас прислали сюда. Высшая лига.

– В нашем деле это единственная лига.

– А что с вашей семьей?

– Несколько лет назад мой отец ушел в отставку. Он вместе с матерью живет в Японии. Не понимаю почему. Они довольно странные люди. Думаю, слишком втянулись в дзен-буддизм. Очень много путешествуют по всему свету. Даже не знают Америку, а что им о ней известно, им не нравится. Отец напоминает мне римских центурионов или британских колониальных офицеров. А знаете что? С тех пор как закончилась вторая мировая война, в Америке появилась целая категория подобных людей.

– Таких, как мы.

– Да, таких, как мы. Эмиссары империи.

– У вас есть братья или сестры?

– Есть младшая сестра, она замужем за летчиком реактивного самолета, и сейчас они живут на Филиппинах. Детей у них нет. Есть еще старший брат, который работает на Уолл-стрит, носит желтый галстук и зарабатывает кучу денег. У него жена и двое детей. Он единственный истинный американец в нашей семье. – Холлис улыбнулся. – Еще будучи ребенком, после пятнадцатого переезда он пришел к мысли, что человек никогда не должен покидать своего поясного времени.

– Поясного времени?

– Да. Видите ли, он живет в восточном поясном времени. Он никогда не покидает его и фактически ограничивается двадцатью градусами широты в пределах этого пояса. Он свободно сменит почтовые индексы, однако пытается остаться в пределах своего междугородного телефонного кода.

– Вы серьезно? – спросила Лиза.

– Абсолютно.

– Какая интересная семья. И вы все близки?

– Существуют, конечно, узы. А вы? Расскажите мне о себе, Лиза.

Она сделала вид, что не расслышала, и сказала:

– По-моему, я что-то слышала о жене.

– О жене? Ах да, Кэтрин. Она уехала в Лондон за покупками.

– Похоже, она уехала почти на полгода.

– Да, разве это слишком долго?

– Вы в официальной разлуке?

– В неофициальной.

Казалось, Лиза хотела продолжить, но вместо этого она молча налила себе еще вина.

К столу подошла хозяйка, и они начали обсуждать меню. Лиза заказывала и для себя, и для Холлиса.

– Здесь цена неизменная. Всего три рубля. Меню меняется каждый час. Правда, лучше, чем в этих больших ресторанах, где тебе постоянно намекают, что у них нет ничего из того, что ты заказываешь. – Она отломила кусочек лаваша и положила половинку к себе на тарелку. – Значит, вы изучали болгарский? Вот мне к показался ваш русский довольно странным. Я не имею в виду американский акцент.

– Я также говорю немного по-польски.

– Вы же объездили весь Восточный блок.

Холлис кивнул:

– Существует некая догма, что только русский способен говорить на русском языке. Вот Сэз Айлеви почти совершенен. Если бы он попытался выдать себя за русского, то москвич решил бы, что он ленинградец.

– Возможно, по телефону, да. Но тут главное в русской сути, а не в языке. Собственно, то же самое происходит с любой национальностью, однако русские отличаются от других своеобразной неповторимостью. Вы когда-нибудь замечали, что русские мужчины при ходьбе опускают плечи.

– Я обратил на это внимание.

– И выражение лица у них иное, и манеры. Чтобы быть русским, нужно полностью владеть национальным и культурным опытом, – говорила Лиза. – Никто из нас – ни я, ни вы, ни Сэз – не сумеет выдать себя за русского, равно как не сможет сойти за жителя Востока.

– Я нахожу в ваших словах какой-то русский мистицизм, мисс Питятова. Но меня интересует, возможно ли это вообще? Я имею в виду, можно ли получить правильное воспитание, ассимилироваться с культурой и тому подобное... Смог бы американец сойти за русского в группе русских? И сможет ли русский сойти за американца на приусадебном участке за барбекю[10]?

Лиза на какое-то время задумалась.

– Возможно, на время, если никто не будет специально выискивать самозванца. И не очень тщательно наблюдать. И все-таки, наверное, что-нибудь выдаст этого человека.

– Да? А что, если русский, который уже знает английский, приедет в специальную школу? В школу с американским инструктором. Нечто вроде... пансиона благородных девиц? Полное «погружение» в быт и нравы Америки, скажем, на год или более. Получилась бы совершенная копия американского инструктора?

– Инструктору и ученику пришлось бы полностью отдаться этой работе... И у американца должна быть очень веская причина, чтобы заниматься с этим... Мы говорим о шпионах, не так ли, Сэм?

– Вы – да. А я – нет. Однако вы весьма проницательны. – Холлис сменил тему: – Ваш русский – грамматически совершенен. У вас превосходная разговорная речь и выражения. Но я заметил, что ваш акцент, разговорный ритм и лексика не московские, и говорите вы не так, как если бы изучали русский в Монтеррее или Висбадене.

– Нет, я не ходила в наши школы. Русскому меня учила бабушка.

– Эвелина Васильевна Питятова?

– О, вы обратили внимание. Странно для мужчины.

– Я шпион. И прислушиваюсь.

– А также наблюдаете и подшиваете в дела. Все равно, моя бабушка была удивительной женщиной. – Лиза затушила сигарету и продолжала: – Я родилась и росла в Си Клифф, аккуратном городке с викторианскими домами на северном берегу Лонг Айленда. В Си Клифф возникла крупная русская община, еще в царские времена. После революции и гражданской войны прибыла вторая волна эмигрантов, среди которых были мои дед с бабкой. Им было немногим больше двадцати, и они недавно поженились. Мой прадед был царским офицером и погиб в бою с немцами, так что мой дед, Михаил Александрович Питятов, унаследовал поместье и титул, что в то время накладывало определенные обязанности. Родителей моей бабушки уже арестовали и расстреляли местные большевики, а мать Михаила – моя прабабка – застрелилась сама. Родственников с обеих сторон семьи разбросало по всей России, они собирались уехать или уже уехали. Поэтому, почувствовав, что бал окончен, Михаил с Эвелиной забрали драгоценности, золото и бежали. Они прибыли в Америку не нищими. Михаил с Эвелиной закончили жизнь в Си Клиффе, далеко-далеко от Волги.

– И вам все это рассказала бабушка?

– Да. Наверное, русские – последние из европейцев, придающие такое огромное значение устной истории. В стране, где все всегда подвергалось строжайшей цензуре, кто сумел бы докопаться до фактов, если бы не старики?

– Они не всегда бывают самыми надежными свидетелями прошлого.

– Наверное, если вы подразумеваете какие-нибудь многотомные издания. Но они могут рассказать вам, кого повесили за хранение продуктов и кого расстреляли за владение землей.