На уровне масс, в толпе народной жизни никаких качественных различий во всем пространстве бывшего второго мира (за исключением, может быть, Прибалтики) не ощущается. Здесь, напротив, с непривычной ясностью и жестокостью проступают ранее скрытые и спрятанные универсалии.
Во-первых, они определяются той самой дихотомической парой "идентификации - оппозиции", посредством которой победоносный Запад самоопределяется в мире. Ни одну из новообразованных стран бывшего второго мира он в свою цивилизационную систему не принял - это факт, который даже лукавые компродорские элиты при всем старании уже не могут скрыть от своих народов. Непринятые или отверженные - таково первое самоопределение, навязываемое народам бывшего второго мира жесткой постсоветской действительностью.
Во-вторых, весь бывший второй мир охвачен явно навязанным и поощряемым извне процессом деиндустриализации. Деиндустриализация есть насильственное расставание с прогрессом - с его идеологией, с его секулярной системой ценностей и гордыней самоутверждения. Этот прогресс изначально содержал некую изнанку - потенциальную экологическую, моральную и культурную тупиковость, связанную с прометеевой гордыней западного человека, с его проектом покорения мира.
Но на эту изнанку прежде не хотели обращать внимание; критика прогресса была монополией консервативных романтиков или политических реакционеров, словом - маргиналов современного духа. Теперь, когда прогресс заново превращается в монополию западного меньшинства, обретает зримые расовые черты, перед изгнанными и отверженными со всей остротой предстала дилемма: либо отдаться патологии убийственного мазохизма и поверить тем, кто навязывает им образ рабов, недостойных "цивилизованного существования", либо заново пересмотреть весь идейный арсенал западного прогрессизма с позиций какой-то качественно иной перспективы, иного горизонта.
Вопрос в том, позволим ли мы право господам мира сего давать нам имена - клички, оправдывающие их человеконенавистное высокомерие, или нам предстоит обрести новое имя в процессе напряженной творческой работы по переосмыслению всего багажа западной цивилизации как цивилизации меньшинства.
Еще вчера второмировское большинство носило имя трудящихся кормильцев общества и одновременно строителей светлого будущего всего человечества. В одних чертах такой тип идентичности воспроизводил, в превращенных формах, древнюю хилиастическую установку, в других - воплощал черты мещанского "материализма" и позитивизма.
И вот теперь носители новой идеологии заявили этому большинству, что созданная его руками и его жертвенностью индустриальная система является неправильной, неконкурентоспособной и должна быть "демонтирована". Причем, как вскоре обнаружилось, не для того, чтобы руками этого же большинства и к его земной выгоде построить новую, более совершенную, а для того, чтобы это "слишком сложное для некоторых" задание вообще передать другим - более умелым и достойным. То есть речь идет уже не о том, чтобы повысить бывших "совков" в их социальном, профессиональном и человеческом статусе, что обещалось в начале "реформ", а в том, чтобы объявить их людьми второго сорта, для которых европейский прогресс - заведомо недоступное, господское дело.
Сначала некоторые из нас даже обрадовались: промышленный труд и дисциплина - нелегкое дело, и объявленная индустриальная демобилизация, к тому же сопровождаемая обещаниями "гуманитарной помощи" и всяческими индивидуальными экономическими и внеэкономическими вольностями, была воспринята с тайным облегчением. Но затем, когда во всей своей жесткости обнажился тот факт, что обещанное экономическое самоутверждение в основном является монополией бывшей номенклатуры или наследников торговой мафии, а перед остальными вместо вольных перспектив открываются только перспектива превращение в новое мировое гетто, отгороженное от благополучного мира невидимыми дискриминационными цензами, наступило время отрезвления.
Как характерно, что "демократическая элита", вместо того чтобы разоблачать явно дискриминационные правила игры, навязанные прежней номенклатурой, взялась разоблачать народ как якобы не способный ни к экономической самодеятельности, ни к правовому состоянию. У народа хранились на сберкнижках сбережения на сумму в 500 млрд. дореформенных полновесных рублей - вполне достаточно, чтобы участвовать в приватизации предприятий и создать систему массового народного капитализма. Вместо этого его сначала лишили всех этих сбережений в результате запланированной гиперинфляции и только затем объявили приватизацию закрытого типа для бывших "товарищей по партии" и их тайных партнеров - торговой мафии.
Почему же демократическая интеллигенция предпочитает говорить не об этой бессовестной узурпации, а дискредитировать народ, применяя к нему эпитеты новой расистской идеологии?
Разумеется, многое объясняется и банальной трусостью интеллигенции, и ее приспособленчеством, и ее продажностью. Но главное, кажется, все же ни в этом.
Бывшая партноменклатура с ее циничным "господским" сознанием ближе современной секуляризированной морали успеха, ближе прогрессу, избавившемуся от следов христианского обетования и милосердия, чем народ с его негасимым христианским эросом, максималистскими оценками и чаяниями правды и справедливости. Интеллигенция возомнила себя участницей некоего глобального клуба, типа Давосского, где товарищи по новому мироустройству, подобно прежним товарищам по партии, свободно, без традиционных предубеждений и ложной стеснительности обсуждают деликатные проблемы современности за спиной великого профана - народа.
В этих дискриминационных условиях и народному молчаливому большинству пора, наконец, серьезно самоопределиться. По всей видимости, эти неизменные неудачи и срывы прогресса, неудачи революций, перестроек и реформ, отдающих свои плоды не лучшим, а худшим, не тем, кто трудолюбивее, совестливее и даже не тем, кто умнее и талантливее, а тем, кто меньше стесняется и больше пользуется незаконными подстраховками со стороны организованных "своих", следует в конце концов признать не досадными случайностями, а внутренними закономерностями и даже правилами игры.
Как уже отмечалось, даже по очевидным социологическим критериям в результате постсоветских реформ во всем втором мире в целом выиграли не лучшие, а худшие. Деморализован и рассеян наиболее дисциплинированный костяк промышленной системы, квалифицированные, профессионально устойчивые кадры, воплотившие в своих знаниях и навыках новые достижения научно-технического прогресса, фундаментальной и прикладной науки, сферы общего и специального образования. Из всех пор и щелей разбалансированного второго мира внезапно вылезли те, кто по всем критериям явно не мог украшать цивилизованное общество: дельцы теневой экономики, "цеховики" и фарцовщики, а также демобилизованные активы спецслужб, вооруженные своим тайным знанием, которое теперь стало приносить колоссальные дивиденды.
Весь стиль общественной жизни - личного и делового поведения, бытовой и публичной лексики, нравов - все изобличает стремительное падение вниз, поражение цивилизации, эффекты всеобщей игры на понижение. Все высокое, сложное, рафинированное, готовое стесняться и соблюдать правила отступает и терпит поражение; все примитивное, гнилое, не стесненное никакими нормами наступает, отвоевывает все новые позиции, диктует свой стиль. Но разве не вел себя прогресс подобным образом и прежде?
Разве наступление буржуазного общества на Западе не сопровождалось чудовищными поражениями общественной и личной нравственности и повсеместной игрой на понижение? И разве последующее преодоление этих проявлений нового варварства и дикости произошло на собственно буржуазной основе, а не посредством выстраивания некой системы сдержек и противовесов, связанной с самозащитой тех, кому поднявшееся племя нуворишей не оставляло никаких шансов на нормальную жизнь и достоинство?
И в бывшем Советском Союзе разве коллективизация как война прогрессивного города с реакционной деревней не сопровождалась поражением лучшей части крестьянства - самых трудолюбивых, сметливых, хозяйственно ответственных?
