— Я рад приветствовать, господа, — заученно приветствовал Генрих, не глядя ни на Дьюлу, ни на Рогге, ни на кого-либо из собравшихся, а поверх макушек, куда-то в витражные окна, где едва брезжил, но никак не хотел заниматься рассвет. — Благодарю за оказанную мне честь и высоко ценю верность короне. Сейчас империя переживает непростое время. Волнения и без того вспыхивали в Туруле, Далме и Равии. Но сегодняшний инцидент наглядно продемонстрировал, что нельзя закрывать глаза на царящие в народе революционные настроения и диверсии. Мы должны отреагировать. Должны показать, что нам небезразлична судьба Авьена.

— Смею доложить, — подал голос министр внутренних дел фон Крауц, — уже произведены аресты. Подозреваемые допрашиваются, среди них несколько неблагонадежных господ. В частности, некий герр Фехер…

— Кто? — переспросил Генрих, силясь припомнить, где уже встречал это имя, но с памятью было неладно: мысли рассеивались, а голова после бессонной ночи казалась тяжелой и пустой.

— Господин Имре Фехер, опасный смутьян и главный редактор «Эт Уйшаг», — подсказал епископ, улыбаясь так, точно хотел добавить: «Кажется, вы знакомы?»

— Так что с ним? — как можно небрежнее осведомился Генрих, сжимая пальцы в кулак.

— В его типографии найдены листовки с призывами к государственному перевороту. А из госпиталя Девы Марии вывезено большое количество серы, соли и кислот. Кроме того, в лабораториях Авьенского университета найдены следы гремучей ртути и нитроглицерина, что однозначно указывает не только на запрещенные алхимические опыты, но и на создание взрывчатых смесей. Подозреваемые взяты под наблюдение и будут допрошены в ближайшее время.

— Составьте мне поименный список, — процедил Генрих. — Я лично проверю каждого.

— В том нет нужды, ваше высочество, — возразил фон Крауц. — Оставим эту работу господам полицейским.

— Господа полицейские в своем усердии склонны сажать в тюрьму невинных.

— Но вместе с тем, нельзя упускать виновных, — вкрадчиво заметил Дьюла.

— Люди, подобные господину Фехеру, раскачивают народные недовольства и приводят к перевороту. Вам напомнить об августовском покушении на его величество?

— Вы считаете, сегодняшние диверсанты тоже готовили покушение?

— Я уверен, ваше высочество.

— На кого же?

— На вас, ваше высочество.

— На Спасителя, без которого империя обречена? Это самоубийство, — нахмурившись, пожевал губу: поцелуи Маргариты не избавили от железного привкуса, оставленного револьвером. — Может, покушались на вас, епископ?

— Исключено, ваше высочество, — подал голос граф Рогге, не поднимая кроличьих глаз и сутулясь над папкой, перевязанной вощеным шнуром. — Взрывом уничтожило трапезную и среднюю часть храма, но солея и клирос остались нетронутыми.

— И сколько… жертв? — осведомился Генрих, сцепляя пальцы в замок.

— Больше сотни, ваше высочество.

— Убиты? — озноб волной прокатился по телу, приподнимая волоски и оставляя на коже липкий пот.

— Убито пятнадцать человек, — послышался все тот же до отвращения скрипучий голос Рогге. — Остальные ранены. В основном — фабриканты и простые горожане. Из аристократии пострадали трое, но их жизни ничто не угрожает.

Генрих прикрыл глаза. Вдохнул. Выдохнул, покатав на языке железистую слюну.

— Вам не кажется странным, граф, — заговорил, медленно подбирая слова, — что простые люди, революционно настроенные против власти, убивают не власть имущих, а таких же простых людей как они сами?

— Мятежники не ведают, что творят! — вмешался Дьюла, молитвенно складывая ладони. — Ими руководит дьявол!

— Во всяком случае, не редактор «Эт Уйшаг», — раздраженно заметил Генрих. — Фехер довольно смело критиковал существующую власть, но никогда не призывал к убийствам.

— Вижу, вы неплохо осведомлены об этой газетенке.

— Я осведомлен о многом. И на правах принца-регента не собираюсь останавливаться на достигнутом.

— Как принц-регент вы должны понимать, что власть не покрывает террористов.

— Я понимаю, — ответил Генрих, выдерживая нацеленные на него враждебные взгляды. — Виновные отправятся на виселицу.

— Наконец мы слышим слова регента! — воздел руки Дьюла.

— Это слова Эттингена. Моя династия много сотен лет владела Священной империей, а отец положил жизнь на то, чтобы сохранить ее и приумножить богатства. Я не допущу, чтобы в сложное время, воспользовавшись его болезнью, стервятники разорвали ее на части! — переведя дух, обвел собравшихся взглядом: фон Крауц энергично кивал при каждом слове, граф Рогге разглаживал бархатный переплет, усы фон Рехберга браво топорщились над губой, а лицо не выражало ничего. И прочие — такие же внимательные, фальшивые и пустые. Может, измученные бессонницей, а может, терпеливо выжидающие… чего? Пока мотылек, устав трепыхаться, не покорится смерти.

— Сегодня же обнародуйте указ о моем вступлении в должность, — внятно и без запинки произнес Генрих. — Страну нельзя оставлять в состоянии безвластия. Мой отец однажды сказал: «Мы солдаты на службе короне. Пусть упадет один, но его оружие тут же подхватит другой». Так вот, господа, я по праву крови поднимаю оружие. И первым-наперво хочу разобраться, кому был выгоден взрыв на рождественской мессе. Объявите трехдневный траур, я подготовлю речь. Пострадавшим выдайте компенсацию: раненым в четыреста гульденов, семьям погибших — в тысячу.

— Ваше высочество, у нас нет… — начал было министр финансов, но сейчас же умолк.

— Это не моя прихоть, герр Пайер, — холодно процедил Генрих, сквозь бинты и перчатки расчесывая стигматы. — Это необходимость. Волнения нужно успокоить, и успокоить бескровно. Пусть секретарь подготовит необходимые бумаги. Я хочу видеть финансовые сметы, подписанные и неподписанные отцом распоряжения, проекты реформ — словом, все, что должно передать мне как регенту.

Министры переглянулись. Фон Рехберг крякнул, подкрутив лакированный ус.

— Не извольте беспокоиться, ваше высочество, — пробасил он, щуря воспаленные бессонницей глаза. — Все будет исполнено. Если желаете распоряжений — читайте. Но наш аппарат давно отлажен его величеством, вашим батюшкой, и работает как часики. Вот вам, ваше высочество, не перетрудиться бы.

— Переживу, — сдержанно сказал Генрих, считая, что и вправду переживет, нужно только немного поспать, завершить бесконечно длящуюся ночь и начать новый день с чашки кофе и порции морфия — вполне умеренной, необходимой для укрепления нервов и ясности сознания. Лизнув сухие губы, сказал: — Но вы правы. Как регенту, мне нужна поддержка. Нужны преданные короне люди. Могу я положиться на вас, господа?

Он снова обвел присутствующих взглядом.

— Да, — едва слышно ответил граф Рогге.

— Да, ваше высочество, — вторил ему фон Крауц.

— Да. Да…

— Чего желает Спаситель, того желает Господь, — тускло прошелестел Дьюла и выложил на стол гербовую бумагу. — От вас же требуется чистая формальность…

Подписывая, Генрих ощущал жалящие взгляды министров и никак не мог отделаться от мысли, будто одним росчерком предает и отца, и корону, и себя самого.

Особняк фон Штейгер, Лангерштрассе.

Ночь катилась к рассвету, увлекая Генриха к неспящему Ротбургу, а Марго — к забывшемуся старческим сном особняку.

Ночь полнилась тревогой и дурными предчувствиями: Марго видела полицейские патрули, несколько раз пересекающие дорогу, и молилась, чтобы Родион успел вернуться домой и дождался ее. Тогда она поговорит с ним. Она извинится за долгое отсутствие и попытается убедить, что скоро все изменится, станет иначе, ведь трон вот-вот займет Спаситель, а уж он знает, как все уладить.

И тут же вспоминала осунувшееся лицо Генриха и шрамы на его руках.

Ничего не уладится. Ничего не изменится. Ничего не будет просто.

Фиакр подвез ее к особняку и остался, деликатно укрывшись в тени. Ступив в молчание особняка, Марго запалила лампу, и ей вдруг показалось: вернувшаяся Фрида пролила масло, и теперь оно липло к ладоням, касающихся перил. Марго рассеянно обтерла пальцы о платок и заметила несколько клякс под ногами. Сердце подскочило, стало горячо и страшно. Взбежав по лестнице, Марго плечом толкнула приоткрытую дверь спальни и ощутила удушливый запах…