— Ждешь кого-то?

— А? — Генрих тряхнул головой и криво усмехнулся, поймав вопросительный взгляд ютландца. — Нет, Натан. Просто у тайной полиции повсюду глаза и уши.

— Тебя беспокоит слежка?

— Скорее, твоя безопасность.

Натан приблизился: загар давно сошел с его лица, но глаза горели все той же неукротимой веселостью.

— Харри, не забывай, — напомнил он, — я ютландский подданный. Не твой.

— Может, попросить его величество Эдуарда передать тебя под полную мою протекцию?

— Не думаю, что Эмма будет в восторге от переезда. И ей не нравится кофе.

Оба рассмеялись, но тревога не отпустила. Вспомнились злые огоньки в глазах епископа, его надтреснутый голос: «Вы пожалеете!», и ошалелый взгляд Томаша.

— Ты ничего не видел, — сказал тогда Генрих.

— Да, ваше высочество, — поклонился старый камердинер. — Я никому не скажу, как его преосвященство неудачно споткнулся на пороге.

— Споткнулся? — с улыбкой переспросил Генрих. — Так и запомним.

Это звучало куда лучше, чем «Спаситель вытолкал епископа за дверь». Похоже на заголовок в бульварной газетенке, такое постеснялся бы опубликовать и Имре Фехер.

— Единственное, что мне грозит, — прервал размышления Натаниэль, — так это высылка из страны. Но тогда я просто продолжу опыты в Ютланде или Галларе.

— Это так чертовски далеко! — раздраженно отозвался Генрих. — Ты ведь не думаешь, что я смогу часто выезжать из Авьена?

— Я думаю над возможностью транспортировки материала.

— Заморозить кровь? Это возможно?

— Если плотно запечатать сосуд и постоянно поддерживать определенную температуру, то… — умолк, хмурясь и пощипывая усы. — Надо проверить холь-частицы на подверженность холоду. Пока не уверен, что они не потеряют свою силу. Если только…

Натаниэль в задумчивости обернулся, наблюдая за пузырьками, вскипающими в колбе. Генрих проследил за его взглядом и в нетерпении спросил:

— Только что?

— Вряд ли принцессы Эттингенские согласятся помочь мне, Харри.

— Шутишь? — фыркнул Генрих и снова размашисто зашагал по комнате. — Софья до смерти боится крови, а Ингрид не подпустит тебя и на пушечный выстрел. К тому же, обе ничего не понимают в алхимии. Но этого и не понадобится: пока я наследник империи — а я все еще наследник и Спаситель! — не пострадаешь ни ты, ни госпиталь.

Он ударил ладонью в ладонь, и кожу ощутимо лизнуло пламя. Что-то ускользнуло от внимания. Что-то важное…

— Ингрид и Софья, — повторил Генрих, собирая лоб в складки. — И маленькая Эржбет. А еще императоры Авьена, — он запнулся, потом крадучись отошел к окну и, отодвинув штору, выглянул. — Ты слышал, Натан?

— Что?

— Там, на улице…

В парке — ни души. Снег скупо припорошил аллеи, на почерневшие кроны лип давило низкое декабрьское небо.

— Может, ветер?

— Может.

Генрих смахнул налипшие к мокрой коже волосы и исподлобья глянул на ютландца: в глазах Натаниэля сквозило сочувствие.

— Ты слишком подозрителен, Харри.

— Пусть так, — огрызнулся он. — Но этот город напичкан шпионами! Ходят… все ходят за мной… подслушивают каждое слово… Вообрази, Натан! В Авьене больше двух тысяч информаторов! Люди в таком отчаянном положении, что готовы продать себя за еду! — нервно рассмеялся и потер зудящие ладони.

— Когда-нибудь они доконают меня… Но к делу! Ты, действительно, считаешь, что эти самые холь-частицы есть и у моего отца?

— Я почти уверен, — кивнул Натаниэль, снимая колбу с горелки. — Спасители рождаются лишь в вашей семье. Кровь Эттингенов, — подняв сосуд до уровня глаз, задумчиво глянул сквозь него: даже с расстояния Генриху показалось, что в стекле блеснули золотые частицы. — Есть в ней что-то особенное.

— Наша династия насчитывает шесть сотен лет и владеет третью мира! — с гордостью заметил Генрих. — Конечно, она особенная!

— Поэтому вы старались не допустить в семью чужаков?

Натаниэль аккуратно, стараясь не расплескать содержимое, перелил его в одну из подготовленных фарфоровых чашек. На стекле осталась золотистая пыль — в ее блеске, видимом теперь и невооруженным глазом, было что-то опасное, злое, — и Генриха бросило в пот.

— К чему ты клонишь? — спросил он, оттирая лоб рукавом.

— Хочу подтвердить догадку и только.

— Эттингены веками сохраняли чистоту крови и расширяли свои территории не только захватническими войнами, но и удачными браками. Мой далекий прапрадед, который положил начало объединению Авьенских земель, говорил: «Пусть другие воюют, а мы будем жениться!» Один из его сыновей стал первым Эттингеном на костальерском престоле.

— Выходит, Софья сейчас замужем за собственным родственником?

Глаза Натаниэля — посерьезневшие, серые, — блеснули оживленно и странно.

— Дальним родственником! — Генрих пожал плечами. — Послушай, Натан, это обычная практика в королевских семьях. Их брак заключен с разрешения Святого Престола, как и брак родителей, и многие другие браки… за исключением моего, — он дернул щекой в усмешке. — Так что ж? Чистота крови важна для династии.

— Возможно, Харри. Возможно, так оно и есть. Но дело, мне думается, не только в династии. Вот сюда, — Натаниэль указал на чашку, — я поместил образец, содержащий vivum fluidum, а сейчас добавил и нагретую кровь. Ожидается, что колония «растворимого живого микроба» в этом образце замедлит рост. Но только если я сделал все правильно… Пока же я не слишком понимаю, как расщепить материю настолько, чтобы оставить чистый осадок в виде одних только холь-частиц. Зато уверен, они присутствуют в крови каждого Эттингена. Сознательно или нет, но твой род заботился о сохранении некой природной аномалии, которая передается из поколения в поколение и при определенных условиях активизируется.

— Огонь, — глухо сказал Генрих и в изнеможении привалился плечом к стене. — То, что делает Эттингена — Спасителем.

Голова наполнилась горячим туманом, бурая масса в чашке — сгусток крови, золота и чего-то еще, пахнущего резко и неприятно, — вызывала тошноту.

Все началось с грозы. С огненного шара над головой и взрыва, от которого маленький Генрих заслонился руками. Тогда он умер в первый раз. И, умерев, воскрес для нового предназначения.

— Почему я? — спросил он в пустоту, глядя на Натаниэля — но видя только вращение огненного колеса и далекие вспышки молний. — Почему меня, Натан?

— Не знаю, Харри, — донесся полный печали голос. — Это была простая случайность.

— Нет, — Генрих тряхнул головой, и комната обрела очертания, звон пропал, и вместо него вернулись шорохи, скрежет ветвей по стеклу и перешептывания за дверью. — Это не случайность, а проклятие нашего рода. Я расплачиваюсь за грехи своих предков! Кроме Спасителей, в династии рождались и уроды. Вспомнить Георга Околдованного, чья кожа была чувствительна к свету. Или Карлоса Костальерского, который не мог ходить до восьми лет. Мария Блаженная страдала эпилепсией…

— Это проклятие, но совершенно другого рода! Оно продиктовано кровосмешением! И вот что тебе скажу: ты сделал правильный выбор, женившись на Ревекке Равийской. Потому что привнес свежую кровь в династию.

— Или впустил в нее vivum fluidum. Я совершенно разбит, Натан. От матери мне передались неврастения и мигрени, от Генриха Первого — проклятая кровь. Но если ламмервайн избавит Авьен от чахотки, что избавит меня от дурной наследственности? Скажи, Натан!

— Что угодно, только не морфий.

В горле сразу стало сухо и горячо.

— Я говорил тебе, Харри, — заговорил Натан, взвешивая каждое слово. — Злоупотреблять им опасно. Ты отсутствовал каких-то четыре месяца, а будто четыре года. Погляди на себя! — Генрих послушно отвел взгляд, но в отражении окна увидел лишь узкий и серый серп, точно припорошенный пеплом — другая сторона лица проваливалась в тень, — и это испугало его.

— Ты принимаешь его регулярно, ведь так? Каждый день?

— Кто тебе сказал? — быстро спросил Генрих, обливаясь потом от накатившего смятения и выпрастывая руку. — Томаш? Слуги? У тебя свои шпионы во дворце?!