Не нужен я был этому миру!

Задуманное не требовало значительных усилий, а только некоторой хитрости. Я – Талисман. Моё назначение: охранять людей, правда, это не осознанное стремление, а своеобразная плата за малейшую доброту по отношению ко мне. Но у меня есть и оборотная сторона: я нёс смерть каждому, кто затаит на меня злобу. Она стояла за моими плечами, готовая в любую секунду сразить угрозу на повал.

Я шёл по «чёрной» территории нисколько не таясь, хотя и был одет в форму врага. Многие из тех, кто меня видел, так и замирали с открытыми ртами, не предпринимая ничего. Другие прятались, повинуясь древнему врождённому инстинкту.

Но были и иные, те, которые чувствовали, что я несу смерть, не только им лично, но и всей их империи. Такие пытались меня остановить. Обычно их конец был ужасен.

Один подорвался на собственной мине, другому выворотил все кишки его же товарищ, третий провалился под землю, и его там что-то съело, причём с большим аппетитом. На четвёртого упал самолёт, а в пятого при абсолютно безоблачной погоде ударила молния.

Твёрдого убеждения у меня не было, но уже тогда я понял, что смерть – большая затейница, и мне придётся с ней хлебнуть ещё немало кошмаров. Правда, пока меня не трогало даже то, как один офицер сам себе выковыривал глаза. Во всём этом был какой-то мрачный гротеск и потаённый смысл.

Всё во благо, – говорил я сам себе, – всё во благо!

Одиночество.

Жуткое чувство. Никогда я не чувствовал себя таким одиноким, как сейчас, когда для человечества всё уже кончено. Поначалу я пытался утешиться и уверить себя, что всё это не так, и где-нибудь да остались люди, которые смогут возобновить род человеческий. Но никто не желает счастья, и я почти наверняка уверен, что никто не выжил.

Это ужасно.

Даже там, в своём мире впечатлений, я не был настолько одиноким, ведь люди тогда жили. И любили. И благодарили. Испытывали массу положительных эмоций, благодаря которым я никогда не чувствовал себя одиноким.

Жаль, что всё это я понял только теперь, когда… слишком поздно.

От такого чувства люди сходят с ума и накладывают на себя руки. Я не могу этого сделать.

В Берлин я вошёл, как простой человек (в смысле пешком). Я вспарывал «черноту» словно нож масло. Думаю, что фюреру донесли о моём появлении уже давно, но он был неглупым человеком и понимал, что раз меня не остановили все кордоны, то и ядерная бомба не поможет, поэтому ожесточённого сопротивления я не встретил.

Меня ждали.

Даже вход в здание рейхстага был открыт. Здесь никто не пытался меня остановить, но люди шарахались, как от зачумленного. Твёрдым шагом я проследовал в кабинет фюрера, открыл дверь и прошёл внутрь.

Он сидел за столом, а перед ним по стойке смирно стояли три офицера.

– Выйдите! – рявкнул он им.

Для меня что немецкий, что русский звучали набором оттенков чувств.

Военные высшего звена выскочили из кабинета, как нашкодившие щенки.

Когда дверь за ними захлопнулась, я сказал:

– Вы должны умереть!

– Я знаю! – выплюнул он. – Но если ты думаешь, что всё сойдёт тебе с рук, то ошибаешься.

– Сейчас Вы должны причинить мне зло, – сказал я совершенно спокойно, не взирая на его угрозы.

– Заткнись! – вскричал он, выхватывая из ящика стола пистолет. – Я знаю всё, что я должен! Я знаю не меньше тебя! Я знаю, кто ты, и ждал тебя!

– В таком случае выполните всё, как надо.

– Молчи, щенок! Я проклинаю тебя! Моя ещё не построенная империя рухнет, но вместе с этим она станет твоим проклятием! Вот увидишь!

– Меня не интересуют ВАШИ эмоции, – отрезал я.

– А должны были бы!

Тут фюрер выпрямился во весь рост, и словно электрический разряд прошёл сквозь моё тело. В этот момент я понял, что за ним стоят силы, неизмеримо большие, чем я думал.

Но страха не было. Была необходимость выполнить обещание.

Грянул выстрел.

Внешне ничего не изменилось. Но и он, и я уже знали, что война эта будет для него проиграна. Но фюрер даже вида не показал, что удручён. Уже тогда он твёрдо знал и то, что реванш взят.

Как я был глуп! Колесо запустили, и теперь ничто на свете не могло остановить его. Это колесо называлось – необходимость.

Оставив неустрашимого фюрера в его кабинете, я переместился в иную плоскость, коих неизмеримое множество находится совсем рядом.

Мог ли я тогда всё изменить? До момента выстрела, несомненно. Но меня тянуло вперёд обещание, данное одной мёртвой девочке. Самое ужасное, что это обещание не было выполнено.

Никакого счастья. Несколько лет человечество сотрясали ужасы войны, потом голод, другие страхи. Это стало моим проклятием. Я добровольно связал себя, и теперь, не выполнив обещания, не мог покинуть мир.

Но как? Как это сделать? Тогда же я подумал, что может быть это вообще невозможно, но сразу же загнал эту мысль поглубже, потому что самое страшное – не сдержать своё слово.

Вернулся я спустя лет двадцать после того случая. Надел маску пилигрима и смог беспрепятственно бродить по миру, отыскивая среди рутины и неожиданностей человеческой жизни, ответ на вопрос: каким образом можно дать беспредельное и безграничное счастье?

Это был век прогресса. Я всегда сопутствовал талантливым людям, но теперь я всеми силами старался помочь им. Но удивительное дело: чем больше творили гении, тем несчастнее становился остальной народ.

Я придумывал чудесную музыку, но её извращали, и под неё колбасились пьяные подонки. Всё, что было направлено на достижение моей цели, почти сразу превращалось в свою противоположность.

От этого было непереносимо горько, но я, не отчаиваясь, шёл дальше, надеясь, что впереди меня ждёт разгадка и долгожданная радость от выполненного обещания.

В скитаниях по миру кануло ещё лет двадцать, за которые я не добился ровным счётом ничего. Счастье давалось только отдельным людям, которые подходили ко мне с добротой. Но на каждого такого приходилось десять, страдающих за злобу, источаемую их сердцами.

Только раз за всё это время со мной произошёл случай, тронувший моё сердце. Я проходил по какой-то русской деревне и вдруг услышал громкий голос:

– Сынок! Сынок!

По эмоциональной окраске было понятно, что эти слова обращены ко мне. Я остановился и огляделся. По грязной дороге, размытой недавними дождями, ко мне, забыв обо всём на свете, бежала пожилая женщина.

– Господи! – Она остановилась в нескольких шагах и принялась внимательно разглядывать моё лицо.

– Простите, – сказал я, – но верно Вы ошиблись, я не Ваш сын.

Слёзы лились из её глаз, и столько всего смешалось в них: обманутые надежды, радость от встречи, горечь разочарования, стыд за свой порыв.

– Я… Я знаю… просто я надеялась до сих пор, что он… что он живой, понимаете?

Она ещё сильнее расплакалась, а я стоял и просчитывал, чем смогу помочь ей.

– Успокойтесь, – сказав это, я вздрогнул сам, поскольку мой тон совсем не подходил к создавшейся ситуации, – и расскажите о Вашем сыне.

Она посмотрела на меня настороженно, и вроде как-то недоверчиво, но, увидев в моих глазах только сочувствие, смягчилась.

– Хорошо, – сказала она, – всё дело в том, что десятилетия назад я проводила на войну своего единственного сына; он так и не вернулся.

Слёзы вновь затуманили её взор, но она продолжала:

– Когда я увидела Вас, то решила, что это сынок мой вернулся, потому что… Вы… Вы так похожи на него! А сердце матери надеется до последнего!

Она испытующе заглянула в мои глаза, но ответа на незаданный вопрос так и не нашла.

– Простите меня.

– Вам незачем просить у меня прощения. Я понимаю Ваши чувства.

Конечно, я сразу должна была догадаться, ведь он был таким многие годы назад, – продолжала она совершенно отчаявшимся тоном.